– Ну, теперь заживём, – сказал атаман, он весь сиял от радости, – и в поход можно с собой солонину взять. А если соль в мешки набрать, да в Городе продать, то и в поход идти не надо. Добрым словом твою Каенкай будем вспоминать, Нечай.
Нечаю почему-то стало грустно.
Казаки ловили рыбу. Прорубили проруби и опустили туда гарпуны. Рядом с наконечниками гарпунов привязано на верёвке грузило, били только осетров. Главное, чтобы сомы не попались, поранить сома – к несчастью, водяной мужик может и обидится. Рыбалка удалась: на льду лежали брёвна осетровых туш. И не заметили, как нахмурилось небо, повалил снег.
– Собираемся, быстро, – скомандовал Нефёд.
Ветер усилился и как-то сразу, быстро стемнело. Казаки на салазках потащили рыбу. Ничего не видно, сплошное белое кружево в темноте.
– Нефёд, тут кусты какие-то.
– Сбились малость, в берег уткнулись, – предположил атаман. – Давай левее, там должно быть, остров.
Опять уткнулись, на этот раз в стволы деревьев.
– Это мы на другом берегу, – сообщил атаман. – Давай правее.
– Сома, наверное, поранили, чего так плутаем?
Пошли правее.
– Что-то мы как-то уж больно долго идём, – сказал Нечай.
– Так, останавливаемся, – сказал Нефёд. – Все в сборе, никто не потерялся?
– Да вроде как все. Только останавливаться нельзя – замёрзнем.
И действительно: под тулупы и бараньи шапки пробирался мороз.
– Надо решить: где наш кош? Впереди или сзади?
– Как же тут решишь, Нефёд? Ветер вон как завывает. Буран.
– Тихо, – сказал Юшка. – Слышите?
– Нет. А что?
– Как будто кто-то железом об железо стучит.
– Да это тебе кажется, Юшка. Кто в коше может стучать? Там никого нет.
– Как это никого нет? А моя Каенкай?
– Действительно кто-то стучит, – сказал атаман, – пошли.
И он решительно повернул назад.
Каенкай сидела посередине коша на снегу, левой рукой держала большой котёл, а правой била по нему чеканом. Она была вся залеплена снегом, замёрзла, но упорно била и била в котёл, ничего не соображая и ничего не видя вокруг себя.
И вдруг сильные руки подняли её и стали отряхивать от снега.
– Каенкай, милая моя, замёрзла? Всё, всё, вернулись мы, спасибо тебе, выручила. Пошли в землянку.
Каенкай уткнулась лицом в тулуп Нечая и разрыдалась.
Утром Каенкай заболела, горела вся. Нечай укутал её потеплее и поил осетровым отваром, больше лечить было не чем.
Казаки приходили благодарить Каенкай, посидят, повздыхают и уйдут.
– И как её резать после этого? – спросил Влас Мыкин, выйдя из землянки Нечая.
– Не наше это дело, Влас, – ответил Тимофей Муха, – а Нечая. Его баба, он пускай и думает.
– Да как же не наше? Сколько она добра принесла товариществу.
– Ну и что? Овцу вон тоже стригут, а придёт время, зарежут и на мясо пустят.
– То овца, а Каенкай всё же человек. Не по-божески как-то.
– Да какой ещё Бог в этой лютой степи? – отмахнулся Муха.
С каждым днём всё чище становилось небо, всё ярче светило солнышко, приближалась весна.
Нечай ходил угрюмый и всем не довольный, рычал на всех по делу и без дела и только с Каенкай был ласков и внимателен.
Однажды ночью с грохотом вскрылся лёд, на Реке начался ледоход. Но прошёл и он, снег таял в степи, трава появилась на солнечных косогорах, широко разлилась Река. Казаки с неподдельным интересом смотрели на Нечая. Каенкай смотрела на него тоже как-то странно. Смущало то, что у неё стал выпирать живот. Про беременность он не спрашивал, и так всё понятно. Если резать, то резать придётся как бы двоих, впрочем, бывало и младенцев резали, не то, что беременных.
Наконец Нечай решился и целый день в полном одиночестве на обрывистом берегу реки точил нож. А утром повёл Каенкай на это место.
Каенкай шла впереди молча, ничего не спрашивая. Остановилась у обрыва и стояла, не поворачиваясь к Нечаю. Он остановился, вытащил из ножен нож, зачем-то обтёр его о штанину, сделал шаг и застыл на месте.
Каенкай обернулась, посмотрела на него гордо своими чёрными раскосыми глазами и сказала по-русски с жутким татарским произношением:
– Что же ты остановился, муж мой. Реж. Не нарушай обычай.
– Ты говоришь по-русски? – удивился Нечай.
– У меня мать русская.
– Так ты всё знала. И почему …
– Лучше три месяца быть твоей женой, чем всю жизнь «чёрной» женой. Терпеть унижения, а то и побои. Зачем? Брата убили, когда меня похищали. Он весёлый был… Мне жить не хотелось. Думала, будет случай – зарежу себя. А тут твой друг сказал, что всё одно ты меня зарежешь весной. Вот я и подумала: зачем самой резаться? Муж зарежет, и мы с братом опять будем вместе, как в детстве. Реж, Нечай, чего ждёшь?
И отвернулась. Нечай решительно шагнул к Каенкай, поднял ей голову вверх за подбородок, занёс над ней нож, она закрыла наполненные слезами глаза. Он зарычал, как раненый зверь, вложил нож в ножны, взял её за руку:
– Пойдём.
В центре коша Нечай закричал:
