Дети золота, дети песка

Ни один другой мужчина, кроме султана, подобной роскоши не знает. Но с каким блаженством Касим был бы единственным!

– Госпожа моя, – Касим вновь смотрит в ее глаза, – море благословило тебя и щедро одарило.

На мгновение в карих радужках, в солнечном свете кажущихся карминовыми, проскальзывает интерес, но он быстро утихает. Убрав изящную руку из его хватки, она вновь забрасывает ноги на тахту, откинув в сторону ткань своего платья, подол которого намок, чтобы та не мешалась ей. К Касиму она также словно бы теряет интерес; не смотрит на него, отвернувшись в сторону балконного проема, закрытого шторами, сделанными из прозрачной вуали. Там, вдали, виднеется море и Солнце, расположенное на юге.

– Ничем не может оно меня одарить. Что в этот раз выбросило на его берег? Беглого раба? Крохи краденого? Даже в них нет больше ничего, что может меня удивить. Знаешь ты, как это наскучило мне, и все же приходишь. Не велю впускать тебя в гарем, вот увидишь.

Он улыбается. Да, капризна бывает его госпожа, но какой еще может быть женщина, не покидающая этих стен? Прекрасен гарем, воздвигнутый для нее отцом, но клетка, пусть и золотая, все та же клетка.

Только вот в этот раз море действительно ее одарило. Исполнило одно из самых страстных ее желаний. Безусловно, Касим уверен – все это произошло только потому, что она того пожелала. Осознанно или нет, но желание ее стало действительностью, таково могущество госпожи его, Венценосной Танальдиз.

Выпрямившись, Касим любуется ей, и волна яростного жара проходит по телу его, стоит представить, как Саид, мерзкий ублюдок, недостойный называться султаном, прикасается к ней. Собственное бессилие злит его, пробуждает звериную ярость, дикое желание отомстить. Не только в Танальдиз кроится его ненависть, пусть и является она зерном этого гнева. О нет, Саид III – рок их народа, проклятие, отравляющее пустыню.

Но сейчас не время придаваться гневу. Касим пришел в гарем не для того, чтобы сжечь себя изнутри в бессильной ярости, которую он не может выпустить на волю.

– Верно, госпожа моя, – отвечает он, вернув себе прежнее самообладание, – море выбросило на берег беглого солнцерожденного раба, но не он главное сокровище, о котором я пришел тебе поведать. На берегу вместе с ним была найдена луннорожденная.

Танальдиз поворачивает голову, впиваясь в него пылающим взглядом так резко, что ее длинные волосы взлетают вверх от этого движения. Смотрит недоверчиво, не в силах поверить в его слова. Но Касим выдерживает этот взгляд; с чего бы лгать ему ей? Он самый преданный ее пес, воин, что шагнет в самое пекло, крича ее имя, если только она пожелает.

Потому Танальдиз верит ему. Она не меняет позы, но мышцы ее напрягаются, и кажется, словно в единый момент готова Венценосная броситься прочь, ступая по плитам босыми ногами, и струящаяся ткань ее одежд победоносным знаменем будет за ней развиваться.

– Луннорожденная? Ты уверен?

– Ошибки быть не может. Одного взгляда на нее достаточно, чтобы убедиться в том, что она принадлежит к северным племенам. Ни единого слова не понимает из того, что мы говорим, и смотрит, как истинный зверь в человеческой шкуре. Один из янычар поведал мне, что она пыталась украсть его нож, пока они возвращались в город.

Танальдиз выглядит заинтересованной, нет, взволнованной. Может, несколько обеспокоенной, ведь нечасто в их краях оказываются северяне. Изредка видно, как корабли их проходят мимо, но с воды стены дворца защищены скалами, потому вряд ли известно им о государстве, затаившемся в песках. Иначе давно бы стали наведываться они в эти края, пусть не может похвастаться их земля тем плодородием, которым обладают славяне.

Но не для того столь пылко желает Танальдиз увидеть дикую женщину. Ничего не знают они о северянах, лишь слухи и испуганные шепотки славян, коим удавалось сбежать с их кораблей и добраться до обманчиво безопасных берегов, откуда вновь попадали в плен. Столь много слышала Танальдиз о диком и нелюдимом племени, что мечтала хоть раз увидеть хоть одного. А здесь подобный подарок – луннорожденная женщина!

Венценосная садится на тахте ровно, упираясь в нее ладонями. Вся поза ее так и кричит о том, что в любое мгновение готова она сорваться прочь, оббежать весь дворец, если понадобится, чтобы поскорее увидеть того, кого так долго ждала. Тонкие брови сходятся на переносице, Танальдиз выглядит обеспокоенной.

– Султану уже об этом известно?

Если Саид узнает о появлении новой женщины во дворце, то кошмарный сон станет явью. У Танальдиз не будет возможности даже мельком взглянуть на нее до тех пор, пока та не надоест ему. Охочий до удовольствия султан не упустит возможности поразвлечься с женщиной из другого народа, первое время его правления все солнцерожденные рабыни попадали в гарем исключительно через его постель, пока не наскучили ему.

Многие славянские женщины стремились покончить с собой, лишь бы не оставаться наедине с султаном. Их непоколебимый дух так и не был сломлен. Что же тогда сделает в подобной ситуации северная воительница?

– Нет, госпожа моя, я велел всем, кому известно об этом, держать язык за зубами, но нам следует поспешить. У стен есть глаза и уши, и все они ведут к султану.

Как только луннорожденная окажется на территории гарема, то судьбой ее будет распоряжаться Венценосная. Танальдиз даст ей свою защиту, и никто не посмеет притронуться к ней или иной другой женщине, над которой властвует госпожа, без ее дозволения. Но до тех пор, пока не перешагнула она этот порог, судьба ее в опасности.

– И где она сейчас?

– В южных банях. Сейчас она…

Но дальше его не слушают. Поднявшись на ноги, Танальдиз проносится мимо, ступает босыми ногами по ковру, что устилает ступени, по плитам, перешагивая через глубокие борозды, полные воды. Ее одеяние развивается при каждом шаге, наложницы тревожно провожают свою повелительницу взглядами, и гарем наполняется беспокойным гулом птичьих криков и женских перешептываний.

– Госпожа, подождите!

С какой же стати ей его слушать? Танальдиз не одаривает его даже мимолетным взглядом, продолжая двигаться вперед, словно бы гонится за ней чудовище из детских сказок. А может, уверенная в том, что Касим последует за ней в самое пекло.

В этом уж точно не стоит сомневаться.

Добравшись до ворот, ограждающих гарем от остальной части дворца, Танальдиз останавливается перед ними, и Касим, встав за спиной своей госпожи, громогласно отдает приказ:

– Открыть ворота!

Стоило бы накинуть что-то на нее, сокрыть великолепие тела от чужих глаз, но подобные мелочи Венценосную не волнуют. Благоухающим цветами ураганом проносится она мимо стражников, отворивших тяжелые врата, и преданным псом следует за ней глава полка янычар. В каждом движении правительницы скользит напряжение и нетерпение, ни о чем, что происходит вокруг, не думает она.

Потому одного испепеляющего взгляда Касима достаточно для того, чтобы ни один мужчина не посмел посмотреть на нее. Евнухи и стражники опускают взгляды в пол, стоит только им появиться, но за их учтивой покорностью скрываются ядовитые мысли.

Каждый из них готов в любое мгновение сообщить султану о том, что сестра его покинула гарем. Потому не так у них много времени для того, чтобы провести луннорожденную в безопасные стены гарема.

Огромное усилие приходится сделать над собой Танальдиз для того, чтобы пусть и быстрым шагом, но идти, а не бежать по извилистым коридорам. Сердце бьется столь быстро, как птичка, запертая в крошечной клетке, что готово лопнуть подобно переспелому гранату, пролив свой сок на ее нутро. Встреча эта для Танальдиз значит так много! Другой язык, другая культура, что лучше развеет ее одиночество и тоску? Наизусть знает она каждую книгу в дворцовой библиотеке, каждый закуток родных, но таких наскучивших стен. Ей запрещено даже в город выйти, должна ли она быть счастлива?

Счастлива ли птица, которой обрезают крылья и закрывают в стенах золотой решетки? Танальдиз устала от того, что ее сравнивают с нежной голубкой. Она – гордая тигрица, хищница, в чьих руках находится вся власть. Вскоре все изменится, и Танальдиз будет сама решать, что и когда она имеет право делать.

Она ждала эту встречу всю свою жизнь. И этот шанс Танальдиз не намерена упустить, пусть даже собственный брат постарается помешать ей в этом.

С трудом может поверить она в то, что все происходит на самом деле. Белые башни с золотыми куполами, возвышающиеся над черными скалами, оказываются настоящим городом, через который их провозят, направляясь к самому дворцу, расположенному в самом его сердце.

Он разительно отличается от Чертога Зимы или Большеречья, который увидела она во время набега. Большой, шумный, пахнет человеческим потом, чем-то пряным и пылью. Город полнится небольшими каменными домами, плотно прижимающимися стенами друг к другу, и никогда еще не видела она подобных строений. На ее родине дома строят из дерева, да и солнцерожденные возводят свои жилища из крепких стволов. Эти же люди словно бы еще при жизни готовят себе курганы, и от мысли этой становится ей не по себе. Сухой, мертвый, неприветливый этот край внушает только презрение и злобу.

Чужая, незнакомая речь режет уши, люди кричат и переговариваются громко, стремятся стать единственным, кого можно услышать. Стервятники провозят их по большой дороге, по обеим сторонам которой стоят широкие столы, скрытые от яркого света яркими отрезами ткани, и ломятся те столы от всевозможных товаров. Вниз головой особо не полюбуешься, да и не то чтобы ей особо интересно, чем торгуют местные торговцы, но вот сама она представляет для них куда бо́льший интерес.

Люди смотрят на нее, перешептываются, указывают на нее пальцем. Все, как один, черноволосые, темноглазые, со смуглой кожей, и Ренэйст на их фоне чудится белой вороной, несмотря на то, что под светом солнца ее кожа приобрела золотистый оттенок, слегка отдающий в красноту. Гадко ей от их взглядов, тошно от любопытства. Дети, бегущие подле лошадей, кричат и смеются, дергая ее за длинные белые волосы, свисающие подле лица. Ренэйст скалится, дергает головой, как непокорная кобылица, и проклинает юнцов на своем языке, стараясь вырвать длинные локоны из их грязных пальцев.

Тех это только сильнее забавит.

Всадник, властно держащий руку на ее лопатках, заметив детей, раздраженно цокает языком. Он выхватывает из-за пояса кнут, которым подгоняет свою лошадь, и, резко замахнувшись, со свистом опускает его на беспризорников, в несколько хлестких ударов заставив их остаться позади. Люди, блуждающие вокруг, даже не обращают ни малейшего внимания на то, как ребенок, держась за окровавленную щеку, оцарапанную ударом кнута, оседает на землю, а его сообщники разбегаются в разные стороны. Спешащие по своим делам, взрослые огибают рыдающего мальчишку, и вскоре его слезы исчезают в повседневной рутине.

Для Ренэйст это кажется диким. В ее мире детей оберегают, ведь так тяжело вырастить здоровое потомство в суровых их условиях. За жизнь Ове мать его боролась долго, с трудом отпустила проходить ритуал посвящения, ведь рожден он был слабым и болезненным. Таких семей, как у Олафа ярла, где много детей, крайне мало, и настоящим богатством считаются здоровые наследники. А здесь дитя приравнивается к мусору, пыли под ногами. Возможно, это вовсе не то, на что должна она обращать внимание в подобной ситуации, но раскаленным металлом въедается под кожу это зрелище.

Рыдающий маленький мальчик, сквозь пальцы которого бежит горячая кровь, и поток людей, которым абсолютно безразлична его боль.

Устав держать голову поднятой, Рена вновь опадает на покатый лошадиный бок, морщась от вони, что исходит от шерсти. Тошнота подкатывает к глотке, но ей удается совладать с собой. Животное хлещет себя хвостом по крупу, грязные пряди попадают луннорожденной по лицу, и она скалит зубы, представляя в красках, как набросится на тех, кто пленил ее, сразу же, как только ноги ее коснутся земли.

Только вот не случится это. Она слишком устала, ослабела, ей нужны вода и отдых. При всем желании не сможет дать она достойный отпор, а от Радомира и то толку сейчас нет. Приподнимаясь, Ренэйст все пытается рассмотреть, дышит ли ведун. Радомир бледен, он не двигается, и ненароком кажется ей, что для него это конец.

Никто ему не давал права на то, чтобы умирать.

Постепенно шум стихает, рыночная площадь оказывается позади. Теперь даже воздух становится чище, или же ее тело обманывает само себя? Видят боги, она так устала, что вряд ли сможет отличить явь от собственных мыслей.

Лишь бы больше не снились сны, подобные тому, что приснился ей тогда, на берегу.

Эта часть города от той, которую они минули, ограждена белоснежной каменной стеной. Огромные алые врата причудливой округлой формы распахивают перед всадниками еще задолго до того, как те к ним приближаются. Но с удивлением видит она, что за воротами скрывается пышная зелень, вдоль дорог, выложенных камнем, высажены диковинные деревья, а от аромата цветов кружится голова. Словно в иной мир попали, пройдя по Бивресту из пламенного Муспельхейма в блаженный Альвхейм. Разве может возникнуть подобное чудо среди пустыни?

Белолунная уже не чувствует собственных ребер, тело ее полнится лишь злобой и болью, но ныне она беспомощна. Мучения ее вскоре прекращаются – проехав по дороге, ведущей к самому дворцу, останавливаются и спешиваются. Ее рывком бросают на землю, заставив северянку глухо застонать от боли. Подле нее, подобно мешку, грузно падает солнцерожденный, не издав при этом ни звука. Приподнимается Ренэйст, упираясь в землю одним плечом, и вглядывается пристально в неподвижную фигуру до тех пор, пока уставшим глазам не удается заметить, как вздымаются его бока при каждом вдохе.

Их разделяют, и Ренэйст не знает, куда уводят Радомира. Ее заставляют встать на ноги, толкают в спину, вынуждая шагать следом за одиним из ублюдков, что привезли луннорожденную в это место. Она рычит и вырывается, стремится сорваться прочь, но держат ее слишком крепко, пресекая любую возможность побега. Ренэйст оборачивается вновь, смотрит на то, как волочат Радомира по земле, и скалит зубы.

Они все поплатятся за это.

Изнутри дворец кажется еще более просторным и светлым, чем снаружи. Прихрамывая, Ренэйст рассматривает причудливые стены, покрытые искусной резьбой, но старается не высказывать своего восхищения. Сейчас должны волновать ее совершенно другие вещи, а не красоты вражеского края.

Один из мужчин, сопровождающих ее, говорит что-то второму и, дождавшись его кивка, уходит прочь. Будь Ренэйст в лучшем состоянии, то смогла бы справиться с ним, да только не лишняя ли это бравада? Конунгова дочь наблюдает за удаляющимся падальщиком, получая очередной толчок в спину, и кидает на мужчину полный немой ярости взгляд. Того это только забавит, и он толкает северянку снова, отчего та, оступившись, едва не падает на пол.

Коридоры пусты, и лишь вдалеке слышит она чьи-то голоса. Не стоит ждать того, что окажется в далеком этом месте кто-то из ее народа; они никогда не высаживались на эти берега. С тоской вслушивается она в отголоски чужих разговоров, звонкого смеха, продолжая шагать навстречу неизвестному.

Но дорога эта приводит ее в купальню.

От горячей воды в помещении стоит плотный пар, и Ренэйст щурится, словно слепой щенок, силясь разглядеть хоть что-то. Кажется ей, что она ослепла, тело напрягается, как в ту ночь, когда они охотились на тролля. Подумать только, как давно это было! В самом деле, в тот миг ослепла она, но лишь от снега, что попал в глаза, пока спускались они втроем на одном щите, крича и прощаясь с жизнью. Чудится Белолунной, словно бы вновь оказалась дома, среди холодных снегов и вечной ночи.

Никогда так сильно не хотела она вернуться, как сейчас.

Следовавший за ней мужчина громко говорит что-то, и из глубин купальни выходит пожилая женщина. Из-за ее спины выглядывают несколько юных, которые смотрят на нее в изумлении, не понимая, кто она такая. Мужчина и женщина говорят о чем-то, Ренэйст смотрит на дверь, чувствуя, как от жара становится ей хуже. Жажда становится только сильнее, дыхание затрудняется, и она словно бы ныряет в мутный туман, скрывающий вязкую воду.

В себя конунгова дочь приходит лишь в тот момент, когда дверь захлопывается, а сама она оказывается наедине с женщинами, которые, как она только замечает, практически обнажены; лишь завернуты в полотенца. Ренэйст пятится, хромая нога подводит ее, подкашиваясь, и Белолунная едва ли не падает, неловко взмахнув руками. Юные девушки испуганно наблюдают за происходящим, пока женщина, подойдя ближе, хватает северянку за руку, увлекая ее, слабо сопротивляющуюся, за собой в глубь купальни.

– Нет, – слабым голосом противится Рена, – нет, не нужно!..

На родном Севере никогда не сталкивалась она с подобным. Каждый сам за свою чистоту отвечает, в то время как здесь девушки снимают ее одежду – точнее, те грязные ошметки, что от нее остались, – проведя луннорожденную к лавкам у дальней стены купальни. Одежду и то, что осталось от нее, они кладут в плетеную корзину, и Ренэйст практически уверена в том, что больше никогда ее не увидит. Но, когда дело доходит до украшений, то здесь уже ее поведение меняется. Если до этого позволяла себя оголять, зажавшись и стыдясь, то сейчас трепетно сжимает в кулаке Агисхьяльм, принадлежащий Хэльварду, отданный братом в тот роковой миг, на берегу Зеркала Вар, покоящийся на одном плотном шнуре с Вегвизиром, ее собственным оберегом, полученным Ренэйст в зените десятой своей зимы. Она с ними никогда не расстается. И сейчас не расстанется.

Сколь забавно. Боги послали ей устами вельвы Вегвизир, призванный помочь найти верный путь даже в самую ненастную погоду, и следом за ним – руну Райдо на обряде посвящения в воины, обещающую долгий путь. Как могли они не понять послания, что так настойчиво вкладывали мертвые боги в их головы? Конунг истрактовал их так, словно бы благословлена его дочь на набеги, на дальние странствия, и за каждым застольем хвастался тем перед другими воинами. Кому столь явно был указан путь, как не его дочери?

Теперь Ренэйст знает – вовсе не о том говорили ей. Не к тому должна была она быть готова. К событиям, таким, как теперь она знает, просто невозможно быть готовым, и потому все, что ей остается, так это приложить все возможные усилия для того, чтобы вернуться домой.