– Дениэл, я хочу тебе сказать одну вещь, – начала она с болью от того, что ей приходится это произносить. – Послушай, твой отец умер в твоем возрасте, с точностью до недели.
Комната неожиданно расширилась от ее слов, запульсировала и стала светлее. Пространство, казавшееся статичным и надежным до этого, теперь пришло в движение от осознания, задышало, ожило. Дениэл оглох от собственного сердцебиения, а боль в груди стала почти несовместимой с жизнью его крошечной душонки. Девушка заплакала светящимися, отливающими холодным мерцанием слезами.
– Отпусти его, – молила она, поливая его серую кисть руки, прижатую к щеке, светом своей бессмертной души. – Ты так похож на него, но тебе не нужно умирать вместе с ним. Возвращайся ко мне. Это мое желание на день рождения.
На последних словах стены палаты вспыхнули голубым сиянием и залили все вокруг, оставив лишь две светлые фигуры влюбленных, глядящие друг на друга. Руки Дениэла светились серебристым холодным сиянием и пульсировали в такт писку его пульса на далеком мониторе. Девушка распахнула удивленные глаза и огляделась вокруг, словно впервые оказалась в этом светящемся мире, а Дениэл, такой сильный и надежный, вдруг увидел всю жизнь с ней, как она есть. С Алексой. И далеко не первую жизнь.
– Я вернусь, – пообещал мужчина, наклонился и поцеловал ее в лоб.
Он присел на пол, оттолкнулся и взмыл вверх, сквозь потолок. Теперь он знал, для чего попал в белый коридор.
14
– Томас Джеймс Кентмор! – Позвал слона Дениэл жестким тоном, едва белый свет попал на его воспалившееся от бесконечных слез лицо.
Слон вздрогнул от неожиданности. Его кожа в редкой жесткой щетине черных волос стала растворяться и обретать очертания синей форменной одежды работника пожарной команды со светоотражающими полосками на рукавах и штанинах. Хобот сжался в черный гофрированный шлейф, идущий от прозрачного забрала пожарной каски. Лицо под маской наполнилось радостью.
– Дениэл! – Улыбнулся Том. – Теперь ты готов уйти. Пойдем, сын!
Дверь слева от них открылась, и из нее вышла Эшли. Она почтенно поприветствовала своего сына и протянула руку внуку.
– Нет, я не пойду! – Мотнул головой Дениэл, шарахаясь от обоих. – Я хочу вернуться. Моя жизнь там! Слышите меня?
– Дорогой, ты готов, ты все понял, – нежным убаюкивающим голосом произнесла та, которая должна быть его бабушкой.
– Я останусь с Алексой, – твердо отрезал мужчина.
Девушка глубоко вздохнула, одарила их смиренной улыбкой и ушла за дверь. Томас же, шокированный, сел на белый кожаный диван, который теперь был ему невероятно велик, и посмотрел на сына. Дениэл с каждой минутой сердился все сильнее, зная теперь точно, кому он обязан взрывом и белым коридором.
– Ты нарушаешь тысячелетиями установленные законы, – тихо проговорил он.
– Нет, раз Он еще не покарал меня молнией, – парировал Дениэл.
Лампы под потолком зазвенели электричеством, напугав отца, но тут же нити накаливания успокоились, и коридор снова погрузился в блаженную тишину.
– Ты должен идти, сынок, – уговаривал устало отец. – Наш путь лежит туда, где наши предки.
Злобный взгляд бунтаря был ему ответом. Под маской Том был едва ли старше, чем на автозаправке, и теперь друг напротив друга на белых сидениях устроились абсолютно одинаковые мужчины: один – на диване в синем костюме пожарного, а второй – на кровати в белом наряде пациента психиатрической лечебницы. Словно между ними был не коридор с последним экзаменом, а некое искажающее реальность зеркало.
– А ты – чертов трус! – Протянул Дениэл с гневной усмешкой. – Ты полез в адово пекло ради чего? Ради наград? Или ради звания? Перед кем ты выслуживался? Бросил мать, разбил ей сердце! Она умерла вместе с тобой! Ты видел?
На лице родителя вырисовался стыд вперемешку с испугом. Не находя ответов, Томас Кентмор беззвучно шевелил губами, пока сын хлестал его обвинениями, словно плеткой с металлическими наконечниками.
– Как ты можешь после этого распоряжаться душами людей? – Напирал Дениэл. – Ты сломал ей жизнь! Убил единственного близкого человека, бессердечный ты засранец! Идти, говоришь? Ты решил за себя – вот и иди!
Глаза Тома наполнились слезами под маской, и он с болью в сердце, едва в силах составлять предложения, произнес:
– Дениэл, я знаю, каково это – оставлять любимых людей.
– Знаешь? Ты предпочел умереть, как это сделал твой отец, когда ты был маленький, – выплюнул сын с чувством, сдерживаясь, чтобы не отвесить обидчику смачный удар в челюсть. – Потому что вы не знали, что делать дальше! Как жить?
Всю жизнь после смерти отца Дениэл существовал с ощущением, что он ненавидит мать, а мать в свою очередь ненавидит его. Но сын был лишь носителем несостоявшихся амбиций родителя, который считал виноватой в собственной неорганизованности свою жену, мать, бабушку. И Сара при этом тоже была пешкой в их игре, точно такой же потерпевшей, как и он, если не сильнее. Женщина осталась одна с ответственностью размером в еще одну душу ребенка, брошенная тут в одиночку справляться с жизнью. Как низко! Сдохнуть было гораздо проще!
Коридор завибрировал, диван и кровать мистическим образом испарились, заставив оппонентов встать лицом к лицу. Стены и пол начали дрожать, колеблемые невероятной энергией. Штукатурка трескалась и осыпалась, забрасывая все вокруг белесыми осколками. Вдали от столкновения двоих мужчин стали разбиваться лампочки, постепенно погружая коридор в кромешную тьму.
– Я знаю, как жить мне! – Рычал Дениэл, чеканно произнося слова, каждое – из сердца. – Там – куча людей, за которых я отвечаю. Я не боюсь ответственности, мне именно на это даны такие силы! Люди надеются на меня, ждут защиты и покровительства! Мама, Алекса… Мне есть, кого любить, и есть, куда идти. Я выбираю жизнь!
Последние слова он выкрикнул с гневным рыком, собрав все силы изнутри. Вдруг оглушительный треск в груди разорвал его ребра пополам, отчего молодой человек не удержался и упал на колени к ботинкам отца в агонии адской раздирающей в клочья боли. На пол вместе с ним грохнулось о кафель нечто большое и серое.
Превознемогая боль, Дениэл разглядел на полу две рыхлые каменные стенки, древние и пыльные, которые изнутри оказались облицованными гладким голубоватым перламутром. Волнистые жесткие губы, на ощупь так похожие на те, что однажды обрезали его ладонь в недрах тела матери, оказались острыми, словно бритва, призванными надежно охранять вход в раненное сердце. Дениэл с изумлением поднял створки с пола, узнав в них огромную морскую раковину, в которой, должно быть, жил гигантский моллюск.
Разрушение коридора остановилось. Части стен, что падали на отца и сына, зависли в пространстве и теперь порхали в невесомости легкими крылышками белых бабочек, а от тишины зазвенело в ушах.
К ногам Томаса упала еще одна пара подобных створок, и раздался глубокий прерывистый вздох облегчения.
– Спасибо! – Едва выговорил отец.
Сын поднял взгляд на работника пожарной службы, который теперь светился знакомым голубоватым мерцанием, заливая им белый коридор. Дверь за его спиной открылась, предлагая старому проводнику вернуться к Творцу. Томаса уговаривать не пришлось. Он повел плечами, отчего синий костюм с серебристыми лентами отражателей и противогаз с каской упали на пол, растворяясь с шипом в струи ядовитого синего дыма, отпуская своего носителя в свет открывшейся комнаты.
– Я люблю тебя, Дениэл, – улыбнулся отец. – Теперь ты готов вернуться. До встречи!
Томас Кентмор скрылся в недрах голубоватого божественного света, с громким хлопком закрывая за собой дверь, после чего все исчезло.
15
Один бог знает, до чего кошмарны и невыносимы для него были последние недели. Только он смог бы сосчитать части, на которые раскололось сильное любящее сердце мужчины после того, как страшный взрыв в «Голден Гейт Парке» забрал из мирной жизни его детей. Причем, обоих, без оглядки на то, что Алекса отделалась легким испугом и гигантским шрамом на всю жизнь. Теперь она вынуждена была уходить плавно, угасая, словно свеча, достигшая окончания фитиля. Уж лучше бы все закончилось в раз, чем теперь изыскивать способы воссоединения с любимым.
Оливер и раньше очень тепло относился к Дениэлу, а после происшествия и вовсе осознал, что не видит разницы между ним и Алексой. Они были единым целым, равнозначными, равноправными. К сожалению, и для смерти тоже.
Он понял, что дети умирают, через пару недель после взрыва. И ничего не удастся сделать извне, это не им решать. Тут же восстала его дремавшая вера в бога, вспомнилась молитва, которую иногда в особых случаях читала мама, а сын улыбался, считая это забавной болтовней со странными словами. Теперь она осозналась им полностью и не выглядела такой уж смешной.
Перед глазами промелькнула вся жизнь Алексы, этой удивительной девушки, перевернувшей их с Мелани мир своим приходом. Светлая, настойчивая и любящая, она была гораздо лучше своих родителей по всем параметрам!
Была. Будто ее больше нет с ними.
Однако сейчас не до сантиментов, вскользь брошенных слов и не до чтения между строк. Факты говорили сами за себя – осталось недолго, и скоро все закончится.
Оливер видел, что девушка сторонится людей, словно опасаясь заразиться от них жизнью. И он предоставил ей возможность пройти свой путь, хоть часть него и умирала вместе с этой восхитительной парой. Он проворачивал в голове всю жизнь дочери и теперь уже видел в ее болезни благо: уж лучше пусть будет с приступами рядом с ними, чем уйдет молодой и относительно здоровой. Но его мнения никто не спрашивал.
Нет, он ни в коем случае не сожалел о том, что Дениэл появился в ее жизни! Напротив, он провел девушку по самым темным дебрям – Домой, хотя никто не знал, как это сделать. А парень просто пришел, взял ее за руку и повел.
Сейчас Алекса все еще пыталась храбриться. Покупала мотоциклы, судилась с обидчиками. Но вскоре это не будет иметь никакого значения, потому что выглядела она с каждым днем все кошмарнее. Ее улыбка, раньше такая солнечная и задорная, казалась теперь насмешкой смерти над их семьей. Дочь фанатично верила в невозможное гораздо сильнее доктора Фергусона, и светилась теперь этой мертвой ужасающей ухмылкой. А ее заверения в хорошем исходе и вовсе выглядели бредом неизлечимо больного человека.
Девушка трясущимися тощими руками вцеплялась в рукав его домашней кофты и, сверкая черными лихорадочными зрачками, из потустороннего мира сообщала, что теперь все будет хорошо. Честно говоря, было страшно ровно настолько, насколько горестно. И благо, что Алексу в этом состоянии не видели специалисты по психическим отклонениям, иначе загреметь девушке в мягкие стены. Впрочем, в этом исходе просматривалось что-то спасительное: дочь подсадят на медикаменты – транквилизаторы и антидепрессанты, будут кормить через капельницу или насильно, через пищевой зонд, чтобы удержать ее душу тут. Тогда полуовощная, лишенная воли и права распоряжаться собственной жизнью Алекса сможет пробыть с ними чуть дольше своего возлюбленного, если, конечно, не закончит все мучения подручными больничными средствами типа шнура от капельницы или отобранного у зазевавшейся медсестры скальпеля. Но тогда их с Дениэлом души могут никогда не найтись в водовороте вселенной.
Оливер содрогнулся. Неужели эти темные мысли – о его семье? Боже, как это все случилось? Как он допустил саму возможность этой трагедии?
Сегодня его дочь стала совершеннолетней. Всей командой они устроили ей, очевидно, последний в жизни праздник, которого у девочки никогда не было до этого, но Оливер всеми силами хотел показать ей напоследок, что такое бывает. Чем бог не шутит, может быть, Алекса бы поглядела на всех любящих ее людей разом и осталась бы с ними еще на сотню лет? Но нет, не сработало. Похоже, он снова не угадал желания своей малышки и сделал все еще хуже, как жаль. Когда же он упустил ее? Когда перестал понимать и поддерживать?
