Мрачные сказки

Shea Ernshaw

A HISTORY OF WILD PLACES

Перевод с английского Ирины Павловой

Оригинальное название: A History of Wild Places Text Copyright

© 2021 by Shea Ernshaw Изображения на обложке использованы по лицензии © Shutterstock

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2022

Отрывок из книги первой в цикле «Элоиза и Лисий Хвост»

Загадочный лис хитрыми зелеными глазами впился в окно Элоизиной спальни. Была среда, солнце уже опустилось за ели, о чем-то тихо шептавшиеся с соснами. И Элоизе давно пора было спать, но девочка все думала и думала о лесе. А еще о крепости с односкатным навесом, которую она с младшим братиком соорудила у основания сосны: насколько прочно их убежище? Выдержит ли сильные снежные бури?

А те зеленые глаза за стеклом… Они, конечно же, ей снились. Как и снежинки, что кружились в хороводе за окном, припорашивая острую рыжую мордочку. Лисы редко забредали так далеко в горы. Впрочем, сны Элоизе теперь снились нечасто. Она больше не видела ярких и четких образов, когда спала. Мир красочных детских грез как будто стал закрытым для нее. Скудные сновидения поражали своей странностью. И даже ночные кошмары случались редко.

Часть первая

Амбар

Смерть обычно оставляет следы, маленькие частицы прошлого, отчаянно цепляющиеся за настоящее, оседающие, прилипающие, окропляющие его мелкими крапинками. Один-единственный каштановый волос с медным отливом – с корнем вырванный из черепа, застрявший в дверной петле или стиснутый похолодевшими, сжатыми в кулак пальцами. Капля крови или крошечный кусочек содранной кожи, небрежно забытые в раковине ванной комнаты, которые следовало смыть или стереть.

Подсказками служат и личные вещи: браслет со сломанной застежкой, оброненный в красный суглинок; ботинок, слетевший с ноги во время борьбы и придавленный задней шиной грузовика; контактная линза, выпавшая из глаза, когда ее владелец отчаянно звал на помощь в темной лесной глухомани, где его некому было услышать…

Эти артефакты рассказывают мне о том, где находилась та или иная жертва. И о ее последних шагах и действиях. Только не так, как вы, возможно, подумали.

Прошлое пронзает меня всего, образы отражаются на роговицах, демонстрируя напряжение и ужас, искажавшие лица пропавших. Тех, кто исчез. Ушел из дома и так и не вернулся. Сцены сменяются перед глазами в четкой последовательности – как слайды или кадры старого черно-белого фильма в театре Никеля.

Это поистине ужасный дар – брать в руки предмет и видеть его прежнего владельца, наблюдать его последние минуты и ощущать, как твое тело отзывается на них дрожью и содроганием, словно ты в тот момент находился с ним рядом, был свидетелем мрачного, чудовищного окончания человеческой жизни. Увы, подобные вещи, точнее способности, вернуть дарителю невозможно.

Падая на лобовое стекло, снежинки покрывают его тончайшей наледью, похожей на изящное белое кружево. Печка в пикапе отказала еще три дня назад, и руки дрожат даже в карманах утепленной куртки. Я остановился у заправки «Тимбер-Крик», рядом с минимаркетом – крошечным, освещенным неоновыми огнями магазинчиком на окраине безымянного горного поселка. Напряженно всматриваюсь вперед. Но все, что мне позволяет разглядеть порывистая снежная круговерть, – это скопление домиков, утопающих в куще скрученных пушистых сосен, да несколько лавчонок, давным-давно заколоченных досками. Работают лишь небольшая пожарная часть, служба эвакуации автомобилей и бензоколонка. Вывеска над кучей дров перед ней гласит: «5 ДОЛЛАРОВ ЗА ВЯЗАНКУ, САМООБСЛУЖИВАНИЕ». Ниже, уже мельче, приписано: «Лучшая цена на всей горе». Этот поселок – не более чем ничтожный нарост, рискующий в любой момент оказаться снесенным с лица земли сильным ветром или неудержимым лесным пожаром.

Распахнув дверцу пикапа, под тягучий скрип застонавших на холоде ржавых петель я выхожу из машины в беззвездную ночь. И пока пересекаю парковку, мои ботинки оставляют в двухдюймовом слое выпавшего снега глубокие отпечатки; уши и ноздри успевают окоченеть на морозном воздухе, а каждый выдох превращается в белое облачко.

Но едва открываю дверь минимаркета, меня окутывает волна теплого спертого воздуха, пропитанного запахами моторных масел и пригоревших корн-догов. На мгновение я даже испытываю головокружение, а придя в себя, пробегаю глазами полки. На них царит почти апокалиптическое запустение. Единичные товары на запыленных поверхностях – явно зачерствевшие батоны, печенье «Поп-тартс» и крошечные коробочки хлопьев в дорогу, все со старомодными и выцветшими логотипами – походят на реквизиты из другой эпохи, собранные для киносъемок. В жужжащем у дальней стены кулере сиротливо ютятся банки с пивом, тетрапаки с молоком и энергетики.

Это место не призрачное (с чем я привык сталкиваться). Оно, словно парализованное, застыло во времени. За прилавком, угнездившись на табурете под вызывающими головную боль люминесцентными лампами, сидит женщина с волосами, пестрящими серыми прядками, с еще более серой кожей. Она барабанит пальцами по деревянной столешнице – словно постукивает по пачке сигарет. Я направляюсь через магазин прямиком к ней.

Слева от кассового аппарата стоит кофеварка, покрытая толстенным слоем пыли; меня так и подмывает взять из пирамидки бумажный стаканчик и наполнить его застоявшейся и, скорее всего, едва теплой жидкостью. Но меня удерживает подозрение: как бы этот кофе на вкус не оказался таким, каким выглядит. А выглядит он как отработанное машинное масло. В итоге – стиснув кулаки в карманах куртки и ощущая, как к кончикам пальцев снова приливает согревшаяся кровь, – я позволяю своему взгляду вернуться к женщине, продавщице и кассирше в одном лице.

Она смотрит на меня с тем нервным нетерпением, за которым зачастую скрывается подозрительность. Мне хорошо знаком такой взгляд. Я этой женщине не понравился сразу. Отросшая за последний месяц борода совершенно не украшает мою физиономию. Она не только старит меня лет на десять, но и придает неухоженный, запущенный вид шелудивого бездомного пса. Я даже после душа похожу на дикаря-бродягу – того, кому не следует доверять.

Стараясь показаться неконфликтным и безобидным, я улыбаюсь кассирше; как будто ее может переубедить оскал моих крепких зубов. Нет, не переубеждает. Угрюмое лицо незнакомки только мрачнеет.

– Добрый вечер, – начинаю я, но голос звучит грубо и дребезжит от волнения – сказывается недосып.

Кассирша не произносит ни слова, лишь сосредоточивает на мне цепкий взгляд. Может, ждет, что я потребую деньги из кассы?

– Вы не слышали о женщине по имени Мэгги Сент-Джеймс? – спрашиваю я.

Когда-то у меня отлично получалось вызывать к себе доверие людей таким способом – сообщая им детали, которые они бы никогда не раскрыли полиции, демонстрируя осведомленность в том, что хранила их память. Однако этот дар давно исчез, словно в воду канул.

Мне удается вызвать интерес кассирши. Она фыркает, и из ее пор выделяется запах сигаретного дыма. Солоноватый, пепельный душок напоминает мне о деле трехлетней давности – поиске в Огайо пропавшего мальчика. Мне удалось разыскать ребенка; он прятался в заброшенном двухэтажном доме за запустелой стоянкой для автоприцепов. И стены в том доме имели похожий душок – запах соли и дыма, такой стойкий, словно его источали нарциссы и папоротники на обоях.

– Здесь все слышали о Мэгги Сент-Джеймс, – наморщив курносый нос и выпучив на меня пожелтевшие от никотина белки глаз, отвечает женщина (не слишком приветливо). – Вы из газеты?

Я мотаю головой.

– Коп?

Я снова мотаю головой. Но, похоже, кассиршу особо не волнует, коп я или репортер. Она продолжает говорить:

– Женщина пропала, и началась свистопляска; вся округа будто стала сценой для съемок телесериала: вертолеты в небе, поисковые собаки в лесу… Копы обрыскали все гаражи, все мусорные баки, да только ни шиша не нашли. А народ они опрашивали так, словно считали, будто мы тут все заодно. Будто знаем, что случилось с пропавшей, только не хотим говорить, – кассирша скрещивает руки, и из-под ее дряблой, сморщенной кожи выпячиваются костлявые, угловатые формы – как у змеи, медленно сбрасывающей старую кожу со скелета. – А мы тут люди честные! И скажем все, что думаем, даже если вы не спросите. Но где уж это понять копам! Шныряли повсюду с фонариками, заглядывали в окна порядочных людей, сделали из нас параноиков. Большинство даже на улицу перестали выходить, сидели неделями по домам; копы нам внушили, что убийца бродит рядом, только и жаждет, как бы еще кого порешить. Да только все было впустую. Они так ни черта и не выяснили. И все это из-за какой-то женщины, которую мы даже не знали, – акцентирует кассирша свое последнее утверждение кивком и поджиманием губ.

Местные жители, возможно, и не знали, кем была Мэгги Сент-Джеймс, нежданно появившаяся в их общине и тут же внезапно исчезнувшая. Но множеству людей за пределами этого поселка ее имя было знакомо. Мэгги Сент-Джеймс получила известность лет десять назад, написав для детей книжку под названием «Элоиза и Лисий Хвост: лисы и музеи». За ней последовали еще четыре книги, вызвавшие у части публики свирепо-негативную реакцию. Писательницу обвиняли в том, что ее повести слишком мрачные, страшные и зловещие, что они побуждают ребят убегать из дома в близлежащий лес ради рискованных поисков подземной сферической обители (вымышленного места, которое Сент-Джеймс описала в своих книгах и которое якобы превращало обычных детей в сверхъестественных созданий – темных злодейских сущностей). Один из авторов известного литературного журнала уподобил истории Сент-Джеймс ночным кошмарам, не имевшим ничего общего со старыми добрыми волшебными сказками. «Они заставляют детей бояться не только темноты, но и дневного света. Я не стал бы их читать даже серийному убийце, не то что своему ребенку», – заявил критик.

Вскоре после выхода пятой книги четырнадцатилетний подросток по имени Маркус Соренсен в поисках колдовской подземной сферы слишком далеко углубился в дремучий аляскинский лес и умер от переохлаждения. Его тело обнаружили через семь суток. Я хорошо помню то дело – мне позвонил детектив из Анкориджа с просьбой приехать и оказать содействие в поисках пропавшего. Но Маркуса нашли уже на следующий день, у входа в маленькую скальную пещеру – с кожей белее лежавшего вокруг снега. «Как знать, – подумал я тогда, – быть может, на пороге смерти, в горячечном бреду от холода у мальчика развились галлюцинации, и он решил, что все-таки нашел подземную сферу?»

После гибели подростка Мэгги Сент-Джеймс канула в безвестность, чтобы не сказать – в небытие. Хотя и так можно выразиться. Согласно «Википедии», в цикле «Элоиза и Лисий Хвост» планировалась шестая книга. Но она не вышла в свет и даже не была написана, потому что ее автор, Мэгги Сент-Джеймс, исчезла.

– Вы помните, она сюда заезжала? – спрашиваю я кассиршу, и ее бледно-голубые вены под восковой кожей горла вмиг напрягаются.

Женщина приподнимает бровь, как будто я оскорбил ее своим предположением: да разве она могла позабыть о таком по прошествии пяти лет?! О том, что Мэгги Сент-Джеймс заезжала на бензоколонку «Тимбер-Крик» и заходила в минимаркет, мне известно из полицейского отчета и показаний некоей кассирши, не упомянутой в нем по имени.

– Она была незапоминающейся, вернее, малоприметной, – отвечает кассирша; остатки ее истонченных ресниц прикрывают белки, но тут же снова взмывают вверх, а в уголках глаз застревают крошечные сгустки черной туши. – Но, к счастью и для полицейских, и для вас, я помню всех! – Взгляд кассирши скользит по маслянистым стеклам витрин, за которыми кружится снег, будто видит там незнакомку, как сейчас меня. – Она заправилась и купила клубничную жвачку, развернула ее и сразу начала жевать, прямо здесь, даже не успев оплатить. Потом спросила про красный амбар – не знаю ли я, где в округе такой. Я, конечно, рассказала ей о старом амбаре Кеттеринга, он стоит в нескольких милях отсюда, выше по дороге. Правда, не использовался по назначению лет двадцать, пришел в полное запустение, и теперь там собирается молодежь, чтобы выпить. Я поинтересовалась, к чему ей эта старая развалюха, но она не ответила. И, не сказав даже спасибо, уехала. А на следующее утро нашли ее брошенную машину.

Замолкнув, кассирша отворачивается, и у меня возникает ощущение, будто ей очень хочется поделиться со мной соображениями о том, насколько грубыми и невежливыми бывают порой горожане. Но она сдерживается. На всякий случай – а вдруг я тоже из города. Хотя это не так. И, судя по тому, что мне известно о Мэгги Сент-Джеймс, она также не была горожанкой.

Я откашливаюсь и не теряю надежды: вдруг кассирша припомнит не только их встречу? Главное – правильно сформулировать и задать вопрос.

– А вы не слышали, о ней никто не упоминал за прошедшие годы? – осторожно избегаю я прямого вопроса, который так и вертится на языке. – Может, кто-то ее все-таки видел или что-то помнит?

– Помнит, как ее убил? Вы это имеете в виду? – Кассирша, скривив набок рот, расцепляет скрещенные руки.

В том, что в округе орудовал серийный убийца, я сомневаюсь. Рапортов об исчезновении других людей не подавалось. Но я вполне допускаю, что Мэгги Сент-Джеймс стала жертвой местного отшельника – человека малообщительного, живущего в одиночестве в лесу, который прежде, может, и не убивал никого, но лишь потому, что ему не представлялась удобная возможность… пока в поселок не приехала незнакомка. Возможен и другой вариант: кто-то пошел в лес поохотиться на оленя или кролика, и его случайный выстрел сразил наповал приезжую блондинку с короткой стрижкой – женщину, от тела которой ему пришлось потом избавиться: сжечь или закопать. Несчастные случаи порой превращают людей в могильщиков…

– Не могу поручиться, что у нас тут все нормальные… Кое у кого мозги и вправду набекрень, но они не убийцы, – качает головой кассирша. – И уж точно не умеют держать язык за зубами. Убей кто-нибудь из них ту девушку, он бы быстро проболтался. И скоро об этом прознала бы вся община. У нас здесь все тайное рано или поздно становится явным.

Я отворачиваюсь от собеседницы; глаза опять задерживаются на кофеварке и пирамидке из бумажных стаканчиков. «Может, рискнуть?» Но кассирша, многозначительно приподняв остроконечную бровь, снова заговаривает. Так, словно решилась приоткрыть мне сокровенную тайну:

– Возможно, девушка надумала исчезнуть, начать совершенно новую жизнь. В этом нет преступления.

Взгляд женщины устремляется к пачке сигарет, лежащей у кассы вместе с фиолетовой зажигалкой. Ей явно хочется закурить.

Я киваю: вполне рабочая версия. Уж мне ли не знать, что люди иногда пропадают не потому, что их похитили или убили, а просто потому, что сами захотели исчезнуть. У Мэгги были основания покончить с прежней жизнью, начать все с чистого листа, затерявшись на бескрайних просторах страны, в бесконечных странствиях по провинциальным дорогам, городкам и весям, где ее никогда бы не стали искать. И, возможно, я разыскиваю женщину, которая не желает быть найденной…

Кассирша наконец дотягивается до сигарет; заскользив по прилавку, пачка останавливается на самом краешке.

– Может, лучше не вмешиваться, оставить эту женщину в покое? Позволить ей исчезнуть, раз ей так хочется…

Несколько секунд мы смотрим друг другу в глаза, сознавая: мы и сами хоть раз в жизни испытывали этот беспокойный зуд – желание скрыться, спрятаться от всех, исчезнуть. Но затем выражение лица кассирши меняется: кожа у рта собирается морщинками, губы превращаются в сушеные абрикосы, а во взгляде вспыхивает недоверие. Как будто она внезапно озадачивается вопросами: кто я, собственно, такой на самом деле? Зачем пожаловал в ее общину спустя столько лет? И почему завел подобный разговор?

– Вы частный детектив? – спрашивает кассирша, выбивая пальцем из пачки сигарету.

– Нет.

Я почесываю бороду; мне делается слишком жарко в этом маленьком магазинчике, ставшем вдруг тесным и душным.

– Тогда зачем вы приехали сюда зимой и расспрашиваете о той женщине? Вы ее хахаль или приятель?

Я трясу головой; в глазах мелькают вспышки, появляется резь – та самая, хорошо знакомая боль, что пытается увлечь меня в прошлое. Я подбираюсь к Мэгги все ближе. Я это чувствую!

Губы кассирши вытягиваются в строгую линию; похоже, она заметила, что мне не по себе. Я поспешно отступаю от прилавка, не дожидаясь, когда она поинтересуется, в чем дело.

– Спасибо, что уделили мне время, – сопровождаю я свою благодарность легким кивком.

Рот женщины остается открытым, как пасть дикого зверя, ждущего корма. Она не сводит с меня взгляда, пока я ретируюсь к двери и выныриваю из магазина на улицу.

Порыв холодного воздуха приносит мне странное облегчение. Снег и ветер остужают перегревшуюся плоть. Но в висках все еще стучит, а затылок ломит от острой потребности в кофе и сне и от свербящей уверенности: цель близка. Эта бензоколонка была последним местом, где Мэгги Сент-Джеймс видели перед исчезновением, и звон в ушах сигнализирует мне: я на верном пути.

Снова сев в пикап, я прижимаю руку к виску. Мне не помешали бы сейчас горсть аспирина да мягкая постель, не пахнущая дешевой прачечной замшелого мотеля. А еще – тепло чего-то знакомого, чего-то, что уже позабыл. Быть может, старой жизни?

Да, так и есть: я испытываю острую потребность в том, что давным-давно утратил. Потребность в нормальной, размеренной жизни без той адской, мучительной боли, что живет внутри меня и разъедает.

Колеса пикапа прокручиваются на льду, дворники шаркают по лобовому стеклу, я выруливаю с парковки обратно на дорогу. В зеркале заднего вида отражается лицо кассирши, наблюдающей за мной сквозь стеклянную стену минимаркета; неоновый свет окрашивает его в неестественный голубоватый оттенок. А в моей голове мелькает вопрос: не это ли лицо видела и Мэгги Сент-Джеймс, отъезжая от заправки пять лет назад? Может такая же дрожь пробегала по ее спине?

Мэгги понимала, что скоро исчезнет?

Передние фары пикапа прорезают темноту лишь на несколько ярдов вперед, освещая обледеневшее дорожное полотно, похожее на чернеющую под безлунным небом реку, и отбрасывая желтоватые блики на согбенные под снегом деревья.

Примерно час я еду по той же дороге, по которой следовала Мэгги, мимо хаотично рассеянных ветхих домишек. И за это время мне попалась всего одна машина, промчавшаяся в обратном направлении. Наконец за высокими, стоящими, как часовые, соснами и снежными валами на обочине проглядывает красный амбар. Вернее, то, что от него осталось.

Кассирша с заправки была права – его левая стена полностью обвалилась, и куча сломанных досок, щепок и старых гвоздей теперь погребена под снегом. Но металлический флюгер все еще венчает острие крыши, а подвижные части постройки удерживаются на месте, скованные морозом или ржавчиной. Именно этот амбар я видел на сделанной полицейскими фотографии, которую мне показали родители Мэгги. Но на переднем плане того снимка был запечатлен и светло-зеленый четырехдверный «Вольво» новейшей модели – автомобиль их дочери. Она припарковалась на бровке дороги, покинула салон с водительского сиденья, забрала с собой сумочку и мобильник, а затем… исчезла.

Притормозив, я съезжаю на обочину и останавливаюсь на том же самом месте, что и Мэгги. Она была здесь в середине лета, когда на деревьях зеленела здоровая и свежая листва, над головой бодряще и ослепительно сияло солнце, которое, должно быть, хорошо прогрело автомобиль. Наверное, Мэгги опустила стекла и вдохнула сладкий запах полевых цветов и кустиков толокнянки, выстилавших кювет. Возможно, она – еще сидя в машине – на мгновение прикрыла глаза, взвешивая свои возможности и варианты. И, быть может, даже прокрутила в памяти все то, что привело ее в это место: обрывки прошлого, фрагментарные события из жизни, которые воскрешаются в памяти и завладевают твоим вниманием лишь в такие – поворотные – моменты.

Мэгги придумывала в голове историю под стать тем сказкам, что уже написала. Только теперь это была ее собственная история, с еще не сочиненной концовкой. Или с уже предугаданной?

Перед моими глазами – горная дорога, резко заворачивающая влево, и одинокий домик. Единственный на несколько милей в округе, он стоит, спрятавшись за соснами; и лампочка на крыльце высвечивает серую входную дверь. Здесь живут мистер и миссис Александеры. В этом приземистом одноэтажном домишке они провели сорок три года – большую часть своей жизни – и были в нем, когда полицейские обнаружили автомобиль Мэгги. Дознаватели потратили много времени на допросы Александеров. Судя по полицейскому отчету, мистер Александер явно попал под подозрение следователей, которые даже перекопали весь задний двор в поисках улик: бедренной кости, сережки, любых доказательств того, что Мэгги нашла свою погибель именно здесь. По одной из версий полиции, машина Мэгги сломалась (хотя завелась она сразу, как только подъехал тягач для буксировки); в надежде на приют и помощь молодая женщина постучалась в дом Александеров. Но вместо этого мистер Александер затащил ее в свой гараж, запятнанный каплями крови. Правда, впоследствии выяснилось, что это кровь грызунов: мистер Александер обрывал страдания мышей, угодивших в мышеловку, увесистым молотком. Однако мнение полицейских не изменилось; для них он остался главным – и единственным – подозреваемым.

В деле Сент-Джеймс не было множества зацепок, и местные следаки, истоптавшие этот участок дороги вдоль и поперек, никуда не продвинулись. Такие дела зачастую не раскрываются, повисают «глухарями». Чем больше времени проходит, тем меньше шансов их раскрыть. Без тела, без следов крови или признаков борьбы… Быть может, Мэгги Сент-Джеймс просто решила исчезнуть, как предположила кассирша с заправки. И преступления в этом действительно нет…

Сунув руку в рюкзак на пассажирском сиденье, я достаю крошечный серебряный амулет. В ушах усиливается звон. Амулет выполнен в виде миниатюрной книги с узким корешком и тонкими металлическими страницами; по размеру он не больше ногтя на моем мизинце. Эту вещицу мне отдали родители Мэгги, объяснив, что дочь носила ее на цепочке, которую никогда не снимала. На цепочке было пять амулетов-подвесок – пять крошечных серебряных книжечек (по числу книг цикла «Лисий Хвост»). И на каждой подвеске был выгравирован номер. На той, что лежит в моей ладони, значится цифра 3.

Этот амулет – единственный намек на возможную борьбу – полицейские нашли в нескольких футах от багажника «Вольво». Кто-то мог силой вытаскивать девушку из машины, а она сопротивлялась как могла – брыкалась, лягалась, царапалась. И во время драки подвеска слетела с цепочки и упала на гравий дорожной обочины. Но никаких улик в подтверждение этой версии найдено не было. Ни волос, ни сломанных ногтей, ни волокон ткани. Ничего…

Амулет очень легкий, почти невесомый. Закрыв глаза, я сжимаю подвеску в руке, ощущаю ее острые уголки и представляю, как она, стиснутая четырьмя другими схожими амулетами, свешивалась с серебряной цепочки Мэгги – в ауре тепла, исходившего от ее груди. Воздух вокруг меня начинает вибрировать: уши закладывает, горло сдавливает. Еще миг – и я сижу в зеленом «Вольво» Мэгги, в точности так, как сидела она, и ленивый летний ветерок просачивается в открытое окно внутрь салона.

Приемник включен; по радио транслируют старую кантри-песню в исполнении Уэйлона Дженнингса: «Она славная, добрая женщина. Полюбила мужчину, охочего до развлечений. И продолжает его любить, хотя и пребывает в недоумении – по причине его поведения». Музыка разносится из трескучих динамиков, вырывается из салона наружу в открытые окна; и с ней вместе из глубинных недр моего сознания на поверхность всплывает воспоминание. Только принадлежит оно не мне и походит на слайд-шоу из искаженных, деформированных образов-изображений со старой кинопленки, воспроизводимой барахлящим проектором.

Открыв дверь пикапа, я ступаю на снег. И хотя меня окутывает холод, я ощущаю кожей теплое послеполуденное солнце, а под ботинками – жар, поднимающийся от раскаленного асфальта. Я чувствую то же, что и Мэгги. Прошло пять лет с тех пор, как она здесь была, но воспоминания оживляются и воссоздаются в моем мозгу так, словно в тот тихий день я стоял рядом с ней.

Мы все – мертвые или живые – оставляем после себя следы: визуальные, тактильные, вибрационные. Где бы человек ни находился, за ним повсюду тянется не только энергетическая аура, но и его материальные эманации, трасосфера – помеченное пространство, которое сохраняет память о нем даже после смерти. Если знать, как различить эти знаки, можно проследить весь путь человека.