Черная книга
Я знаю, среди вас есть несколько человек, нетерпеливо ждущих, когда же я хотя бы на ухо вам прошепчу имена этих трех давно забытых мастеров пера; но раз мне удалось, дописав статью до этого места, не назвать их, то не сделаю я этого и сейчас. И не потому, что не хочу потревожить их вечный сон в могилах, а чтобы отделить тех читателей, кто имеет право узнать эти имена, от тех, кто такого права не имеет. С этой целью я наделю каждого из трех покойных журналистов псевдонимом, из тех, которые использовали в своих стихотворениях[59] султаны Османской империи. Тот, кто сможет определить настоящие имена султанов-стихотворцев и провести параллель между ними и именами моих мэтров, тот, очевидно, сумеет разгадать и эту не столь уж интересную загадку. Но настоящая, главная загадка кроется в разыгранной мастерами шахматной партии гордости, где каждый совет был ходом. Эту загадку, прекрасную в своем совершенстве, я так и не смог раскрыть, и потому, уподобившись тем бесталанным бедолагам, что не в силах понять ходы гроссмейстеров, но все же комментируют их в шахматных рубриках журналов, я кое-где между наставлениями мастеров вставил в скобках свои скромные комментарии и посильные соображения.
А – Адли. В тот зимний день на нем был кремовый костюм из английской ткани (я так пишу, потому что у нас любую дорогую ткань называют английской) и темный галстук. Высокий, ухоженный, седые усы аккуратно расчесаны. Ходит с тростью. Выглядит как английский джентльмен без средств, впрочем не уверен, можно ли быть джентльменом, не имея оных.
Б – Бахти. Узел галстука ослаблен, сам галстук перекошен, как и лицо. Одет в старый помятый пиджак, на котором заметно несколько пятен. Под пиджаком виднеется жилет, а к жилетному карману тянется цепочка от часов. Толстый, неопрятный. Постоянно курит, ласково называет сигарету своим единственным другом. В будущем этот друг, оказавшийся предателем, убьет его, доведя до инфаркта.
Дж[60] – Джемали. Невысокий, нервный. Старается выглядеть опрятным и аккуратным, одет, однако, бедно, как школьный учитель на пенсии. Выцветший пиджак, похожий на куртку почтальона, ботинки на толстой резиновой подошве. Очки с толстыми стеклами – сильная близорукость. Очень, даже как-то вызывающе некрасив.
Итак, вот они, полученные мною наставления, в сопровождении моих жалких комментариев.
1. Дж. Писать, имея в виду лишь доставить удовольствие читателю, – значит остаться без компаса в открытом море.
2. Б. Однако журналист не Эзоп и не Мевляна. Мораль всегда проистекает из сюжета, а не наоборот.
3. Дж. Когда пишешь, равняйся не на ум читателя, а на свой собственный.
4. А. Компас – это сюжет. (Несомненно, ответ на первую реплику Дж.)
5. Дж. Не разобравшись в тайне нашей истории и наших кладбищ, нельзя писать ни о нас, ни вообще о Востоке.
6. Б. Ключ к пониманию Востока и Запада ищи в словах Бородача Арифа: «О вы, несчастные, что плывете на безмолвном корабле на Восток, но глядите на Запад!» (Бородач Ариф – герой колонки Б, срисованный им с реального человека.)
7. А, Б и Дж. Возьми за правило запоминать пословицы, поговорки, анекдоты, шутки, цитаты из стихотворений, афоризмы.
8. Дж. Не стоит, выбрав тему, подыскивать афоризм для ее украшения; выбери сначала афоризм, а потом найди тему, достойную этого украшения.
9. А. Не придумав первой фразы, не садись за письменный стол.
10. Дж. Когда пишешь, нужно искренне верить в свою правоту.
11. А. Но если не веришь, постарайся хотя бы, чтобы читатель верил в то, что ты веришь.
12. Б. Читатель – это ребенок, мечтающий поехать на ярмарку.
13. Дж. Читатель не прощает тех, кто оскорбляет Пророка, а Аллах за такое карает параличом. (Решил, что репликой номер 11 хотели задеть его, и намекает на еле заметный парез уголка рта А, который в свое время написал статью о семейной жизни и коммерческих делах Мухаммеда.)
14. А. Люби карликов, их и читатель любит. (Ответ Дж с намеком на его малый рост.)
15. Б. Хорошая тема, например, таинственный дом карликов в Ускюдаре.
16. Дж. Борьба тоже хорошая тема, но только если ей занимаются и о ней пишут из любви к спорту. (Решил, что реплика номер 15 тоже обращена к нему, и намекает на слухи о любви Б к юношам, возникшие из-за того, что тот интересовался борьбой и писал о борцах истории с продолжением.)
17. А. Читатель – человек небогатый, хороший семьянин, у него четверо детей и ум двенадцатилетнего ребенка.
18. Дж. Читатель неблагодарен, как кошка.
19. Б. Кошка – животное умное и благодарное, просто она знает, что нельзя доверять журналистам, любящим собак.
20. А. Интересуйся не кошками и собаками, а проблемами страны.
21. Б. Узнай адреса иностранных консульств. (Намек на слухи о том, что во время Второй мировой войны Дж находился на содержании у германского консульства, а А – у британского.)
22. Б. Не избегай полемики, но только если уверен, что сильнее противника.
23. А. Не избегай полемики, но только если уверен, что владелец газеты на твоей стороне.
24. Дж. Не избегай полемики, но только если уверен, что сможешь захватить с собой пальто. (Намек на знаменитое объяснение Б, почему он не принял участие в Освободительной войне[61] и остался в оккупированном Стамбуле: «Я не переношу анкарских зим!»)
25. Б. Отвечай на письма читателей. Если писем нет, пиши себе сам и отвечай.
26. Дж. У всех нас одна мать, один главный учитель – Шахерезада. Не забывай, что ты, как и она, лишь вставляешь в поток событий, называемый жизнью, истории на пять – десять страниц.
27. Б. Читай мало, но с любовью, и будешь выглядеть более начитанным, чем тот, кто читает много, но со скукой.
28. Б. Не будь стеснительным, знакомься с людьми, о которых можно будет написать воспоминания после их смерти.
29. А. Не начинай некролог с соболезнований и не заканчивай оскорблением покойного.
30. А, Б и Дж. Заставляй себя удерживаться от следующих фраз: а) «Еще вчера он был с нами»; б) «Наше ремесло неблагодарно: написанное забывают на следующий день»; в) «Слышали ли вы вчера по радио такую-то передачу?»; г) «Как летит время!»; д) «Что бы сказал об этом покойный, если бы был жив?»; е) «В Европе такого не бывает»; ж) «Столько-то лет назад хлеб стоил столько-то»; з) «Кстати, это происшествие напомнило мне…».
31. Дж. Слово «кстати» вообще простительно употреблять только начинающим газетчикам, не владеющим искусством журналистики.
32. Б. Если в журналистике и есть что-то от искусства, то это не то, что делает ее журналистикой; сама журналистика – что угодно, только не искусство.
33. Дж. Не стоит благосклонно относиться к уму, который удовлетворяет свою страсть к искусству, насилуя поэзию. (Намек на упражнения Б в стихотворстве.)
34. Б. Пиши легко, тогда и читать тебя будет легко.
35. Дж. Пиши с трудом, вот тогда точно будет легко читать.
36. Б. Будешь писать с трудом – заработаешь язву.
37. А. Если заработал язву, значит, стал настоящим мастером. (Тут они все вместе рассмеялись, сообразив, что впервые кто-то из них сказал другому что-то приятное.)
38. Б. Постарей как можно скорее.
39. Дж. Постарей как можно скорее, чтобы можно было написать хорошую осеннюю статью! (Снова обменялись ласковыми улыбками.)
40. А. Три главные темы, конечно же, смерть, любовь и музыка.
41. Дж. Но сначала нужно решить для себя, что же такое любовь.
42. Б. Ищи любовь. (Напомню читателям, что наставления перемежались долгими задумчивыми паузами.)
43. Дж. Скрывай свою любовь, ибо ты журналист.
44. Б. Любить – значит искать.
45. Дж. Будь скрытным, пусть думают, что у тебя есть тайна.
46. А. Производи впечатление, что у тебя есть тайна, тогда тебя будут любить женщины.
47. Дж. Каждая женщина – зеркало. (Тут открыли новую бутылку ракы и предложили мне тоже выпить.)
48. Б. Помни нас, помни хорошенько! («Конечно, эфенди, буду помнить!» – воскликнул я и не соврал: мои внимательные читатели понимают, что многие свои статьи я написал, вспоминая трех мэтров и их истории.)
49. А. Ходи по улицам, смотри на лица – вот тебе и готовая тема.
50. Дж. Давай понять, что тебе известны исторические тайны, но ты, увы, не можешь о них писать. (Здесь Дж. рассказал одну историю, которую я перескажу как-нибудь в другой раз, о влюбленном, который говорил своей любимой: «Я есть ты», и мне впервые почудилось присутствие некой тайны, усадившей за один стол этих трех журналистов, полвека оскорблявших друг друга.)
51. А. Не забывай, что весь мир настроен к нам враждебно.
52. Б. Наш народ любит своих генералов, детство и матерей, люби и ты.
53. А. Не пользуйся эпиграфами – они убивают тайну написанного.
54. Б. Если же суждено ей умереть, то убей сам и тайну, и лжепророка, выдавшего ее.
55. Дж. Если будешь пользоваться эпиграфами, то не бери их из западных книг, герои которых не похожи на нас, равно как и авторы, и, уж конечно, не бери их из тех книг, которые не читал, ибо именно так поступает Даджаль[62].
56. А. Не забывай, что ты и шайтан, и ангел, и Даджаль, и Он. Ибо читателю скучен и совсем злой, и однозначно добрый автор.
57. Б. Однако если читатель с ужасом поймет, что принимал Даджаля за Него, что тот, кого он считал Спасителем, – Даджаль, что его обманули, – ей-богу, он подстережет тебя на темной улице и убьет!
58. А. Да, и поэтому храни, ни в коем случае не выдавай тайну профессии.
59. Дж. Не забывай, что твоя тайна – любовь. Любовь – ключевое слово.
60. Б. Нет, ключевое слово начертано на наших лицах. Смотри и слушай.
61. А. Любовь, любовь, любовь, любовь!..
62. Б. Не бойся заимствовать у других, ибо вся тайна того, что мы с таким трудом читаем и пишем, вся наша тайна скрыта в нашем мистическом зеркале. Ты знаешь рассказ Мевляны «Состязание художников»? Он его тоже позаимствовал, но сам… (Тут я сказал, что да, знаю.)
63. Дж. Однажды, когда ты состаришься и тебя спросят, может ли человек быть самим собой, ты тоже задашься вопросом, сумел ли постичь эту тайну. Не забудь! (И я не забыл.)
64. Б. Помни также старые автобусы и на скорую руку написанные книги, помни тех, кто терпит и понимает, – но и о тех, кто не понимает, тоже не забывай!
Откуда-то – может быть, из внутреннего помещения кафе – доносилась песня о любви, страданиях и бессмысленности жизни. В какой-то момент мэтры забыли обо мне и, вспомнив, что каждый из них – пожилая усатая Шахерезада, принялись по-дружески, по-братски, печально рассказывать друг другу истории.
Вот некоторые из них. Смешная и одновременно грустная история о несчастном журналисте, единственным страстным увлечением которого много лет подряд было сочинение рассказов о путешествии Мухаммеда на седьмое небо, – а потом он узнал, что нечто подобное уже написал Данте, и до слез расстроился. История о сумасбродном извращенце-султане, который в детстве гонял с сестрой воро́н на огородах. История о писателе, переставшем видеть сны, когда от него ушла жена. История о читателе, который вообразил себя одновременно и Альбертиной, и Прустом[63]. История о журналисте, который, переодевшись, стал султаном Мехметом Завоевателем[64], и так далее, и тому подобное.
Глава 9
За мной кто-то следит
То снег шел, то было темно.
Шейх Галип[65]Весь день в памяти Галипа снова и снова будет всплывать, словно единственная незабытая подробность кошмарного сна, старое кресло, которое он увидел, когда, выйдя утром из дома своего друга Саима, шел в Каракёй по старым, узким, кое-где снабженным ступеньками тротуарам Джихангира. На одном из круто уходящих вниз, в сторону Топхане, переулков, по которым когда-то бродил Джеляль, пытаясь напасть на след торговцев опиумом и гашишем, было несколько еще закрытых лавок, где днем торговали обоями, линолеумом и мебелью; перед одной из них и стояло кресло. Лак на поручнях и ножках облупился, на кожаном сиденье рваной раной зияла дыра, из которой, словно кишки из развороченного ядром брюха кавалерийской лошади, уныло торчали ржавые пружины.
Когда Галип добрался до Каракёя, на площади – хотя шел девятый час – было так же пустынно, как и в переулке, где стояло кресло, и он уже был готов поверить, что всем стало известно о приближении какой-то катастрофы. Словно бы готовясь к этой катастрофе, связали друг с другом канатами пароходы, которым следовало отправляться в рейс; пристани опустели, а уличные торговцы, фотографы и темнолицые попрошайки, обычно толпящиеся на Галатском мосту, будто решили отдохнуть хотя бы в последние дни своей жизни. Облокотившись на перила моста и глядя вниз, на мутную воду, Галип вспомнил, как когда-то в этом месте собирались мальчишки, нырявшие за монетками, которые туристы-христиане бросали в залив Золотой Рог, а потом подумал, как же так вышло, что Джеляль в своей статье про день, когда отступят воды Босфора, не написал об этих монетках, которые через много лет обретут совсем другое символическое значение.
Войдя в контору, Галип сел за стол и стал читать новую статью Джеляля. Собственно говоря, статья была не новая, несколько лет назад ее уже публиковали. Это означало, что Джеляль давно не присылал в газету новых статей, – но могло быть и тайным знаком, говорящим о чем-то другом. То обстоятельство, что центральное место в статье занимал вопрос «Трудно ли вам быть самими собой?», равно как и то, что его задавал парикмахер, с одинаковой степенью вероятности могло отсылать не к смыслу, очевидно заложенному в статье, а к какому-то другому, скрытому в мире за ее пределами.
Галип вспомнил, что́ говорил ему когда-то на эту тему Джеляль: «Большинство людей не замечают главных особенностей предметов и явлений – просто потому, что эти особенности находятся прямо у них под носом, а вот второстепенные детали привлекают их внимание – именно потому, что их надо еще разглядеть. Оттого в своих статьях я не говорю открыто о том, что хочу показать читателю, а прячу мысль в каком-нибудь уголке, но не очень глубоко, словно играю с детьми, и читатель, отыскав спрятанную мысль, готов по-детски уверовать в ее истинность. Хуже всего, когда читатель откладывает газету в сторону, не поняв ни прямого смысла статьи, маячившего у него прямо перед носом, ни других, скрытых или возникших случайно смыслов, для понимания которых требуется немного терпения и сообразительности».
Галип отложил газету в сторону и, не в силах противиться желанию увидеть Джеляля, отправился в редакцию «Миллийет». Он знал, что Джеляль чаще приходит туда именно по выходным, когда в редакции малолюдно, и надеялся застать его в кабинете одного. Поднимаясь вверх по улице, он решил пока сказать Джелялю, что Рюйя немного приболела, а потом поведать историю о безутешном клиенте, от которого якобы ушла жена. Интересно, как отреагирует Джеляль? От преуспевающего, честного, трудолюбивого, умного, уравновешенного и вообще хорошего человека ни с того ни с сего, презрев все наши исторические традиции, уходит жена! О чем это может говорить? Какое тайное значение может таиться в этом поступке, знак какой беды? Внимательно, во всех подробностях выслушав рассказ Галипа, Джеляль все объяснит. Когда Джеляль начинал объяснять, все в мире обретало смысл и «скрытые» истины, лежащие прямо у нас под носом, становились поразительными деталями захватывающей истории, которая и раньше была нам ведома, только мы этого не знали; и жить становилось легче. Проходя мимо иранского консульства и глядя на блестящие от влаги ветви деревьев в его саду, Галип подумал, что хотел бы жить не в своем мире, а в том, о котором рассказывал Джеляль.
В кабинете Джеляля не оказалось. На столе царил идеальный порядок, пепельница пуста, чайной чашки нет. Галип уселся в фиолетовое кресло, в котором всегда сидел, когда приходил сюда, и приготовился ждать. Его не оставляла уверенность, что скоро он услышит где-то за стеной смех Джеляля.
К тому времени, как от этой уверенности не осталось и следа, Галип успел многое вспомнить. Например, как он впервые пришел в редакцию – не спросив разрешения, вместе со школьным приятелем (который позже влюбится в Рюйю), под тем предлогом, что они хотят взять приглашение на радиовикторину. (На обратном пути Галип смущенно сказал: «Он бы и типографию нам показал, да у него времени не было». Но одноклассник его не слушал: «Ты видел фотографии женщин у него на столе?») Когда Галип в первый раз пришел сюда вместе с Рюйей, Джеляль сводил их в типографию. («Вы тоже хотите стать журналистом, маленькая ханым?» – спросил пожилой наборщик, а Рюйя на обратном пути задала Галипу тот же вопрос.) Когда-то этот кабинет казался ему чертогами из «Тысячи и одной ночи», где сочиняют чудесные истории и придумывают удивительные жизни, которые сам он никогда не смог бы вообразить, а потом переносят их на бумагу.
Надеясь найти какие-нибудь новые истории и перестать, перестать наконец думать о прошлом, Галип начал поспешно рыться в столе Джеляля. Найдено было следующее: нераспечатанные письма от читателей, ручки, вырезки из газет (отмеченная зеленой шариковой пастой заметка о преступлении, совершенном много лет назад ревнивым мужем), вырезанные из иностранных журналов портреты, заметки, сделанные Джелялем на листках бумаги («Не забыть: история шехзаде»), бутылочки из-под чернил, спичечные коробки, ужасно некрасивый галстук, популярные общедоступные книжки о шаманизме, хуруфизме и укреплении памяти, пузырек со снотворными таблетками, сосудорасширяющие лекарства, остановившиеся наручные часы, ножницы, распечатанное письмо от читателя с вложенными в конверт фотографиями (на одной Джеляль был запечатлен вместе с каким-то лысым офицером, двумя борцами и очаровательной анатолийской овчаркой на открытом воздухе рядом с кофейней), цветные карандаши, расчески, мундштуки и разноцветные шариковые ручки.
В бюваре на столе Галип обнаружил две папки, на которых было написано «Использованные» и «Запасные». В первой лежали отпечатанные на машинке статьи Джеляля, опубликованные в последние шесть дней, и статья для воскресного номера – ее, должно быть, уже набрали и положили назад.
В папке с надписью «Запасные» было всего три статьи, и все три уже публиковались когда-то, много лет назад. Скорее всего, еще одна статья, на понедельник, лежала сейчас на первом этаже перед наборщиком, а стало быть, статей в папке должно было хватить до четверга. Могло ли это означать, что Джеляль, никому о том не сообщив, куда-нибудь уехал, скажем отдохнуть? Вряд ли. Джеляль никогда не выезжал из Стамбула.
Надеясь разузнать что-нибудь о Джеляле, Галип заглянул в просторное помещение отдела публицистики и наугад подошел к столу, за которым сидели, беседуя, два пожилых человека. Один из них был известный всем под псевдонимом Нешати́ вспыльчивый старик, который некогда вел с Джелялем ожесточенную полемику, а теперь печатал в своей колонке (далеко не столь популярной, как колонка Джеляля) воспоминания, полные желчи и нравоучений. Лицо Нешати было угрюмо, словно морда бульдога, точь-в-точь как на фотографии, сопровождавшей его публикации.
– Джеляль-бей уже несколько дней отсутствует! – сказал он. – А вы ему кем приходитесь?
Второй журналист тоже поинтересовался, зачем Галип разыскивает Джеляль-бея, и только тут Галипу удалось вспомнить, кто это такой, – пронырливый Шерлок Холмс в темных очках из раздела светской хроники. Ему все обо всех было ведомо. Он знал, в каких шикарных заведениях, на каких улочках Бейоглу и у каких мадам работали столько-то лет назад кинозвезды, ныне усвоившие жеманные манеры ханым-эфенди османских времен. Знал, что канатоходка, которую привезли из провинциального французского городка в Стамбул под видом знаменитой аргентинской певицы аристократического происхождения, на самом деле мусульманка из Алжира.
– Стало быть, вы его родственник, – изрек Шерлок Холмс. – А мне между тем известно, что после смерти матери у Джеляль-бея родственников не осталось.
– Ну нет, – перебил его любитель полемики, – если бы не родственники, Джеляль-эфенди ни за что не достиг бы своего нынешнего положения. Взять хотя бы мужа его старшей сестры, который в свое время очень ему помогал, научил писать статьи, а Джеляль отплатил за это предательством. То был человек весьма набожный, ходил в текке накшбанди, тайно устроенную в Кумкапы на бывшей мыловарне, участвовал в обрядах, в которых использовали, помимо всего прочего, цепи, прессы для оливок, свечи и отливочные формы для мыла, – и каждую неделю писал о своих товарищах по радениям доносы в Управление безопасности. Делал он это для того, чтобы доказать военным, что мюриды[66] тариката на самом деле не занимаются ничем таким, что могло бы нанести вред государству. Свои доносы он показывал Джелялю: пусть молодой родственник, интересующийся журналистикой, поучится, как надо писать, разовьет литературный вкус. Стиль этих сочинений, который впоследствии, в годы своего увлечения левыми идеями, Джеляль без зазрения совести использовал, был основан на аллегориях и метафорах, позаимствованных у Аттара[67], Хорасани[68], Ибн Араби и Боттфолио[69]. Откуда было знать читателю, увидевшему в этих сплошь трафаретных приемах новые мосты, соединяющие нас с прошлым, что придумал сии пастиши совсем другой человек? Муж его сестры, память о котором Джелялю хотелось стереть, был настоящим мастером на все руки. Он изобрел ножницы с зеркальцем, облегчившие труд парикмахеров, усовершенствовал инструмент для обрезания, дабы полностью исключить вероятность ужасных ошибок, омрачивших будущую жизнь стольким мальчикам, придумал виселицу, позволяющую отправлять приговоренных на тот свет, не причиняя им мучений, поскольку вместо намыленной веревки использовалась цепь, а вместо табурета – сыпучий грунт. В те времена, когда Джеляль еще испытывал необходимость в общении с любимой старшей сестрой и ее мужем, он взахлеб писал об этих изобретениях в рубрике «Хочешь – верь, хочешь – нет».
– Прошу прощения, но все было совсем не так! – возразил автор светской хроники. – В те годы, когда Джеляль-бей писал для рубрики «Хочешь – верь, хочешь – нет», он был совершенно одинок. Сейчас я расскажу вам эпизод, который знаю не с чьих-то слов – он произошел у меня на глазах.
Рассказ пожилого журналиста напоминал сцену из какого-нибудь старого турецкого фильма, повествующего о бедной и одинокой юности положительного героя, которого в конце концов ждет успех. Приближается новогодняя ночь. Обшарпанный деревянный дом в бедном квартале. Молодой репортер Джеляль сообщает матери, что богатые родственники пригласили его на новогоднюю вечеринку в Нишанташи. Там он будет развлекаться в шумной компании веселых кузин и избалованных кузенов, а потом, может быть, отправится еще куда-нибудь. У его матери-портнихи, для которой самое большое счастье – знать, что счастлив ее сын, есть для него радостное известие: этой ночью она ушила и подновила старый пиджак покойного отца Джеляля. Джеляль надевает пиджак – он точно впору, и мать не может сдержать слез: «Как ты похож на папу!» Узнав, что на вечеринку вместе с сыном пойдет его приятель, тоже молодой журналист, счастливая мать окончательно успокаивается. Спустившись по темной холодной лестнице и выйдя на грязную улицу, приятель Джеляля узнаёт, что на самом деле тот не зван в эту новогоднюю ночь ни к богатым родственникам, ни к кому бы то ни было еще. Мало того, ему нужно будет остаться на ночное дежурство в редакции, чтобы было чем оплатить операцию для своей матери, которая слепнет, работая по ночам при свече.
Рассказ закончился, наступила тишина. Потом Галип попробовал было заметить, что некоторые детали истории не совпадают с реальными обстоятельствами жизни Джеляля, но собеседники не обратили на его слова особого внимания. Да, конечно, они могли ошибаться относительно некоторых дат или родственных связей. Если отец Джеляль-бея и вправду жив (вы точно в этом уверены?), то, очевидно, они спутали отца с дедом. А может быть, и вместо старшей сестры на самом деле была тетка. Однако не оставалось сомнений, что они не считают эти ошибки столь уж важными. Журналисты пригласили Галипа сесть за стол, угостили его сигаретой, спросили, кем именно он приходится Джелялю (ответ, впрочем, пропустили мимо ушей), и, порывшись в памяти, принялись извлекать на свет аргументы, словно расставляли фигуры на воображаемой шахматной доске.
Джеляль просто купался в любви своей семьи, так что в те безнадежные времена, когда запрещалось критически освещать что-либо, кроме проблем городского благоустройства, ему стоило лишь обратиться к воспоминаниям детства, проведенного в большом особняке, из каждого окна которого были видны липы, чтобы тут же написать статью, смысл которой не могли понять ни читатели, ни цензоры.