Черная книга

Нет, если не брать в расчет коллег, Джеляль почти ни с кем не общался. Собираясь посетить какое-нибудь многолюдное сборище, он всегда просил, чтобы его сопровождал пользующийся доверием знакомый, способный в точности копировать его жесты и речь, а также манеру одеваться и вести себя за столом.

Нет, вовсе не так, ибо чем еще, как не поддержкой влиятельных родственников, чьей незаслуженной любовью он пользовался, можно объяснить тот факт, что начинающему журналисту, который всего лишь составлял кроссворды и готовил материалы для рубрики «Советы» на женской странице, через три года дали колонку, вызывавшую громкий резонанс не только в нашей стране, но также на Балканах и Ближнем Востоке, и он принялся преспокойно публиковать в ней всякую клевету?

А помните, как один наш прогрессивный государственный деятель устроил праздник по случаю восьмого дня рождения сына? Он хотел поспособствовать тому, чтобы добрый обычай праздновать день рождения (а это ведь один из краеугольных камней западной цивилизации) прижился и на нашей почве. На торжество позвали друзей мальчика, пригласили журналистов; играла пианистка европейского происхождения, подали клубничный кремовый торт с восьмью свечками. Джеляль в своей колонке с необъяснимо безжалостной издевкой разнес этот праздник в пух и прах, и не по каким-то идеологическим, политическим или эстетическим причинам, как многие думали, нет. Он просто с горечью понял, что его самого отец никогда так не любил, да и не только отец – никто.

Сейчас его невозможно нигде найти. Адреса и телефоны, которые он оставил, на поверку оказались ложными или просто вымышленными – и все это из-за странного, необъяснимого отвращения, которое он питает к любящим его близким и дальним родственникам, да и ко всем людям вообще. (Это было сказано в ответ на вопрос Галипа, где можно найти Джеляля.)

Нет-нет, он сам себя отправил в ссылку и спрятался в неведомом уголке города, разумеется, по иной причине. Он просто наконец осознал, что никогда не избавится от своей нелюдимости, мрачным ореолом сопровождающей его с самого детства, не излечится от неумения сближаться с людьми, и, словно потерявший надежду больной, забился в какую-нибудь каморку и покорно отдался во власть бесконечного и безнадежного одиночества.

Галип заикнулся было о том, что надо бы разыскать эту каморку, потому что с Джеляль-беем хочет встретиться европейская телевизионная группа, но Нешати прервал его:

– Джеляль-бею скоро укажут на дверь! Он уже десять дней не присылает ничего нового. А те статьи, что он оставил в качестве запасных, были напечатаны двадцать лет назад, это всем известно!

Журналист из отдела светской хроники не обманул ожиданий Галипа – тут же возразил, что статьи Джеляля пользуются сейчас большим успехом, чем когда бы то ни было, ему постоянно звонят, почтальон каждый день приносит не менее двадцати писем на его имя.

– Ну да, – огрызнулся Нешати, – письма от проституток, сутенеров, террористов, гедонистов, торговцев наркотиками и старых бандитов, которых он так нахваливал. Им есть что ему предложить!

– А ты их тайком вскрываешь, что ли? – поинтересовался Шерлок Холмс.

– Как и ты! – парировал Нешати.

И оба, словно довольные дебютными ходами шахматисты, откинулись на спинки стульев. Нешати достал из внутреннего кармана пиджака маленькую коробочку. Показав ее Галипу, словно фокусник, демонстрирующий зрителям предмет, который вскоре волшебным образом исчезнет, он пояснил:

– Это единственное, что у нас осталось общего с Джеляль-беем, чьим родственником вы назвались. Желудочное лекарство. Сразу останавливает выделение кислоты. Дать вам одну таблеточку?

Галип все никак не мог понять, с чего началась и к чему должна привести эта игра, но ему хотелось в нее вступить, так что он взял белую таблетку и проглотил ее.

– Понравилась вам наша игра? – улыбаясь, спросил старый публицист.

– Я пытаюсь понять ее правила, – осторожно сознался Галип.

– Вы читаете мои статьи?

– Читаю.

– А когда вы берете в руки газету, чьи публикации читаете первым делом – мои или Джеляля?

– Джеляль-бей – мой родственник.

– И только поэтому вы читаете сначала его? Разве родственные связи важнее хорошей статьи?

– Джеляль и пишет замечательно!

– Такие статьи всякий может строчить. Как вы этого не понимаете? – рассердился старик. – К тому же большинство из них длиннее, чем полагается для колонки. Подражание рассказам, украшательства, переливание из пустого в порожнее! У него есть несколько стандартных уловок, вот и все. Подпусти милых, приторных воспоминаний. Вставь несколько парадоксов. Прикинься наивным простаком – такой прием знали еще поэты дивана[70], они называли его «притворным незнанием». Расскажи о том, чего не было, так, словно это было на самом деле, и наоборот. Если и этого мало, замаскируй пустоту вычурными фразами – поклонники сочтут их великолепными. У всех есть свои воспоминания, своя жизнь, свое прошлое, не хуже, чем у него. Всякий может не хуже его играть в эту игру. И вы тоже можете. Расскажите-ка нам какую-нибудь историю!

– О чем?

– Да о чем угодно. Что придет вам в голову, то и расскажите.

– Как-то раз, – начал Галип, – от одного человека сбежала красавица жена, которую он очень сильно любил. И он начал ее искать по всему городу. Всюду, куда бы он ни пришел, ему попадались следы жены, но ее самой нигде не было…

– А дальше?

– На этом – все.

– Нет-нет, должно быть продолжение! – не поверил Нешати. – Что говорили этому человеку найденные следы? В самом ли деле его жена была красавицей? К кому она сбежала?

– Следы говорили ему о собственном прошлом. Это были следы его прошлого, общего с красавицей женой. К кому она сбежала, он не знал – или не хотел знать, ибо, натыкаясь повсюду на следы своего прошлого, думал, что человек или то место, возле которых ее можно найти, должны быть там, в прошлом.

– Отличный сюжет, – похвалил Нешати. – Как говорил По, в рассказе должна быть мертвая или пропавшая красивая женщина! Но автору следует быть решительней: нерешительному читатель не верит. Давайте закончим рассказ с помощью набора уловок Джеляля. Воспоминания: город пропитан прекрасными воспоминаниями нашего героя. Стиль: пускай улики, что заключены в этих отзвуках прошлого, обернутых пышными словесами, ведут в никуда. Притворное незнание: пусть герой действует так, будто не может понять, к кому сбежала жена. Парадокс: в результате оказывается, что этот человек – он сам. Ну как? Вот видите, вы тоже могли бы писать такие статьи. Всякий мог бы.

– И тем не менее пишет их один Джеляль, – возразил Галип.

– Этот так. Но теперь и вы будете писать! – проворчал старик, давая понять, что тема закрыта.

– Если вам нужно его найти, – вступил в разговор автор светской хроники, – изучите его статьи. Узнать, где он находится, можно из его колонок. Они прямо-таки напичканы маленькими тайными посланиями. Понимаете, о чем я?

В ответ Галип припомнил, как Джеляль показывал ему, мальчишке, фразы, составленные из первых и последних слов абзацев какой-нибудь статьи, или из первых и последних слогов предложений, или же только из заглавных букв:

– Эти трюки он проделывал, чтобы обмануть цензуру, но порой злил игрой слов и нашу тетю.

– Это та самая тетя, которая осталась в старых девах? – оживился светский Шерлок Холмс.

– Да, она так и не вышла замуж.

– А правда, что у Джеляль-бея была ссора с отцом из-за прав собственности на этаж в доме?

Галип ответил, что это было очень давно.

– А что, его дядя-адвокат действительно путал протоколы судебных заседаний и тексты законов с ресторанными меню и расписанием пароходов?

По мнению Галипа, это, как и почти все остальное, могло быть чьей-то выдумкой.

– Видите ли, молодой человек, – заметил старый публицист с неприятной ноткой в голосе, – все это ему не Джеляль-бей рассказал. Эти сведения добыл один наш коллега, интересующийся историей шпионажа и хуруфизма, изучив статьи Джеляля на предмет спрятанных среди букв тайных посланий. Непростая была работа, все равно что копать колодец иголкой.

Журналист из отдела светской хроники предположил, что, вероятно, в этих играх был смысл. Может быть, Джеляль-бей вознесся так высоко над своими коллегами благодаря тайнам, содержавшимся в его статьях, благодаря глубоким связям между ним и этими тайнами. Но не худо бы ему помнить известную истину: заносчивых писак нередко хоронят за казенный счет…

– А кстати, может, он и вправду умер? – высказал догадку старый публицист. – Что, не нравится вам наша игра?

– Насчет того, что он будто бы потерял память… Это правда или вымысел? – вступил его коллега.

– И то и другое, – ответил Галип.

– А то, что у него есть в Стамбуле дома, адреса которых он держит в тайне?

– То же самое: и правда и неправда.

– Может быть, он сидит сейчас совсем один в каком-нибудь из этих домов и задыхается от тоски, – предположил старый публицист. – Это я играю в угадайку. Вы же знаете, Джеляль-бей тоже обожает подобные игры.

– Если бы это было так, он позвал бы к себе какого-нибудь близкого человека, – поделился соображениями журналист светской хроники.

– Нет такого человека. У него близких нет.

– Молодой человек, похоже, так не думает. Кстати, вы ведь даже еще не сказали, как вас зовут.

Галип представился.

– Так вот, Галип-бей, скажите, ведь есть же такие люди, которым Джеляль-бей, запершись невесть в каком состоянии неизвестно где, мог бы доверить хотя бы литературные свои тайны, свое литературное завещание? Не настолько же он одинок, чтобы не было такого человека?

Галип подумал и произнес, пытаясь побороть тревогу:

– Нет, не настолько.

– Кого он позвал бы? Вас?

– Нет, сестру, – не раздумывая, отозвался Галип. – У него есть единокровная сестра, моложе его на двадцать лет. Он позвал бы ее.

И Галип задумался. В памяти всплыло кресло с распоротым брюхом и торчащими из него ржавыми пружинами.

– Вероятно, вы уже начали понимать логику нашей игры, – заключил старый публицист. – И ее результаты вам нравятся. Поэтому я не обинуясь скажу: все хуруфиты плохо кончают. Фазлуллах Астрабади, основатель этой секты, был убит как паршивый пес: к ногам трупа привязали веревку и проволокли по всем базарам. Знаете ли вы, что он тоже начинал с толкования снов, как Джеляль-бей, только на шесть столетий раньше? Он, правда, занимался этим не в газете, а в пещере за городом.

– Можно ли понять человека, постичь тайну его жизни с помощью такого рода сравнений? – проговорил светский хроникер. – Вот уже тридцать лет с лишним я пытаюсь проникнуть в несуществующие тайны наших убогих артистов, которых мы, подражая американцам, называем звездами, и наконец понял: те, кто говорит, что у каждого человека есть двойник, ошибаются. Никто ни на кого не похож. Каждая наша убогая актрисулька убога по-своему. Каждая наша звездочка одиноко и несравненно светит в небе.

– Это если не брать их голливудские оригиналы, – поморщился старый публицист. – Я ведь уже говорил вам про образцы, которым следует Джеляль-бей? Кроме тех, что я перечислил, можно назвать еще Данте, Достоевского, Мевляну, Шейха Галипа – он постоянно у них что-нибудь заимствует.

– Каждая жизнь неповторима! – стоял на своем знаток светской хроники. – Каждая история потому и существует, что не похожа на другие. Любой писатель пишет свое.

– Не согласен! Возьмем, например, статью «Когда отступят воды Босфора», которая, как говорят, многим нравится. Разве это не заимствование из написанных тысячу лет назад книг о событиях, предвещающих конец света, и о днях бедствий перед пришествием Махди?[71] Разве это все не взято из сур Корана, говорящих о Судном дне, из сочинений Ибн Хальдуна[72] и Хорасани? К этому прибавлена пошлая история о гангстере. Никакой художественной ценности. И если статья была с восторгом принята некоторыми читателями и сотни истеричек названивали в тот день в редакцию, то причиной тому, разумеется, не вздор, который в ней написан. Там среди букв скрыты тайные послания, которых мы понять не можем, а вот мюриды, владеющие ключом к ним, – могут. Эти проникшие во все уголки страны мюриды, половина которых – проститутки, а другая половина – гомики, воспринимают послания как приказ и названивают с утра до вечера в редакцию, чтобы их шейха Джеляля-эфенди не выставили из газеты за такую ахинею. Один-два подобных типа вечно поджидают его у дверей. Откуда нам знать, Галип-бей, что вы не из них?

– Галип-бей нам понравился! – не согласился автор светской хроники. – Кое-чем напомнил нам самих себя в молодости. Он настолько расположил нас к себе, что мы открыли ему немало тайн. Как незадолго до смерти сказала мне Самийе Самим, в прошлом ярчайшая звезда, когда я посетил ее в доме престарелых, «недуг, именуемый завистью»… Что такое, молодой человек уходит?

– Галип-бей, сынок, раз уж ты уходишь, ответь мне на один вопрос! – попросил старый публицист. – Почему английские телевизионщики хотят взять интервью у Джеляль-бея, а не у меня?

– Потому что он пишет лучше вас, – отрезал Галип, встал из-за стола и вышел в коридор, ведущий к лестнице.

Старый публицист, ничуть, видимо, не расстроившись, весело прокричал ему вслед:

– Что, проглотил пилюлю? Я не про желудочное лекарство!

Выйдя на улицу, Галип внимательно осмотрелся. На противоположной стороне, на углу, где когда-то студенты училища имамов-хатибов[73] сожгли вырванную из газеты страницу со статьей Джеляля – тот, мол, оскорбляет религию, – неподвижно стояли торговец апельсинами и какой-то лысый мужчина. Джеляля, похоже, никто не поджидал. Галип перешел дорогу, купил апельсин, очистил, начал есть. И тут ему почудилось, что за ним кто-то следит. Он шел по площади Джагалоглу, направляясь назад в контору, и никак не мог понять, откуда взялось это чувство и почему именно в тот момент. Медленно спускаясь по улице мимо книжных магазинов (Галип всегда замедлял шаг, когда проходил здесь), он глядел в их витрины и размышлял, отчего это чувство такое реальное. Позади него словно возник некий глаз, присутствие которого ощущалось постоянно, пусть и едва заметно, вот и все. Встретившись в книжной витрине взглядом с другой парой глаз, он обрадовался так, словно увидел родного человека и только сейчас понял, как любит его. Это был магазин издательства, публиковавшего большинство детективных романов, которые запоем читала Рюйя. Коварная сова, которую он часто видел на книжных обложках, невозмутимо взирала на текущую мимо маленькой витрины толпу, многолюдную по случаю выходного дня, и на Галипа. Галип вошел в лавку, купил и попросил завернуть три старые книги, которые, как ему казалось, Рюйя еще не читала, и вышедший на этой неделе роман «Женщина, любовь и ви́ски». Прикрепленный к верхним полкам большой кусок картона оповещал: «Еще ни в одной другой серии в Турции не выходило 126 книг. Номерной знак на наших детективных романах – гарантия качества». В лавке, впрочем, продавались не только книги из серий этого издательства (кроме детективной, печатались любовная и юмористическая), так что Галип спросил, нет ли чего-нибудь о хуруфизме. Грузный старик, сидевший в кресле у двери, откуда было видно и прилавок, за которым стоял бледный молодой продавец, и прохожих на грязной улице, ответил, как и ожидал Галип:

– У нас нет. Спроси в лавке скупого Исмаила! – И, помолчав, прибавил: – Мне когда-то попадались рукописи детективных романов, переведенных с французского шехзаде Османом Джеляледдином-эфенди, который сам был хуруфитом. Знаете, как его убили?

Выйдя на улицу, Галип осмотрелся, но ничего привлекающего внимание не увидел: возле лавки продавца сэндвичей стояли и смотрели на витрину женщина в платке и ребенок в большом, не по росту, пальто; мимо шли две школьницы в одинаковых зеленых чулках; у перехода ждал зеленого света старик в коричневом пальто. Но как только Галип двинулся в сторону конторы, он снова ощутил затылком все тот же взгляд.

Раньше за Галипом никогда не следили, и ощущения, что за ним следят, у него тоже раньше не возникало, так что все его познания на эту тему ограничивались сведениями из кино и детективных романов Рюйи. Романов Галип прочел очень мало, но любил поругать их авторов за скудость фантазии. Ведь можно было бы, скажем, написать детектив, в котором первая и последняя главы в точности повторяли бы друг друга. Или такой, где истинная развязка скрывалась бы в середине повествования, а формальной развязки как таковой вовсе не было бы. Или такой, где все герои были бы слепыми, и так далее. Сочиняя эти проекты, заставлявшие Рюйю кривить губы, Галип мечтал, что когда-нибудь сможет стать другим человеком.

В нише у входа в деловой центр сидел безногий нищий – кажется, еще и слепой на оба глаза. Увидев его, Галип подумал, что кошмар, в котором он тонет, связан не только с уходом Рюйи, но и с тем, что он очень мало спал в последнее время. Войдя в контору, он не стал садиться за стол, а подошел к окну, открыл его и посмотрел вниз, на людей и машины. Потом все-таки сел за стол, хотел снять телефонную трубку, но рука сама потянулась к папке с бумагой. Галип взял чистый лист и, особо не задумываясь, написал на нем:

«Где может быть Рюйя? В доме своего бывшего мужа. У наших родственников. У подруги Бану. У знакомых, занимающихся политикой. У знакомых, интересующихся политикой. У знакомых любителей поэзии. Просто у знакомых. В любом другом доме в Нишанташи. Где угодно».

Решив, что, когда пишешь, трудно думать, он отложил ручку. Потом снова взял ее, зачеркнул все, кроме «В доме своего бывшего мужа», и приписал внизу:

«Где могут быть Рюйя и Джеляль? В одном из домов Джеляля. В номере отеля. В кинотеатре. Рюйя и Джеляль. Рюйя и Джеляль?»

Водя ручкой по бумаге, Галип представлял себя героем своего собственного детективного романа и чувствовал, что приближается к порогу, за которым его ждут новый мир и Рюйя, а сам он станет новым, другим человеком, таким, каким хотел быть всегда. В мире, лежащем за этим порогом, можно не обращать внимания на то, что за тобой следят. Если ты чувствуешь, что за тобой кто-то следит, ты должен хотя бы верить, что можешь стать человеком, способным сесть за стол и составить список зацепок, которые помогут найти того, кто исчез. Галип знал, что не похож на такого человека, но ему хотелось верить, что похож: от этой веры становилось хоть немного, но легче сносить давление обступивших его вещей и роящихся в голове историй. Шло время. К тому моменту, когда подросток-посыльный, чьи волосы были с идеальной симметрией расчесаны на прямой пробор, принес еду из ресторана, Галип, усердно составляя список зацепок, успел так сильно приблизить свой мир к миру детективных романов, что плов с мясом и салат из моркови, стоящие на плохо вымытом подносе, показались ему какими-то прежде невиданными экзотическими блюдами.

Когда он начал есть, зазвонил телефон, и Галип уверенно снял трубку, словно знал, с кем будет говорить, – но нет, ошиблись номером. Поев и убрав со стола поднос, он с тем же уверенным видом позвонил домой в Нишанташи. Долго слушая гудки, он представлял себе, как усталая Рюйя встает с кровати, но к телефону так никто и не подошел – что ж, это не стало для него неожиданностью. Затем Галип набрал номер тети Хале.

Тетя взволнованно рассказала ему, что беспокоилась за больную Рюйю, а телефон все не отвечал, и она пошла к ним домой, но дверь никто не открыл. Чтобы прервать поток вопросов, Галип на одном дыхании выложил: они не могли позвонить, потому что телефон сломался. Рюйя совершенно выздоровела уже к утру. Сейчас она, одетая в свое фиолетовое пальто, сидит в такси («шевроле-56») и ждет Галипа, полностью довольного жизнью. Они уезжают в Измир проведать тяжело заболевшего старого друга. Пароход уже скоро отчалит. По дороге Галип заскочил в бакалейную лавку позвонить – спасибо бакалейщику, что разрешил воспользоваться телефоном, когда в лавке столько покупателей. До свидания, тетя Хале! Но тетя все равно успела спросить, хорошо ли закрыли дверь и взяла ли Рюйя свой зеленый шерстяной свитер.

Когда позвонил Саим, Галип размышлял о том, насколько может измениться человек, изучая карту города, в котором никогда не бывал. Утром, когда Галип ушел, Саим продолжил рыться в своем архиве и обнаружил кое-какие сведения, которые могут оказаться полезными. А именно: виновный в смерти старушки Мехмет Йылмаз, возможно, и в самом деле жив, но скрывается не под именем Ахмета Качара или Хальдуна Кара, как им одно время казалось. Нет, он бродит по городу, словно призрак, под именем Муаммера Эргенера, которое, похоже, не вымышлено. Наткнувшись на это имя в журнале, придерживающемся «совершенно противоположной» политической линии, Саим ничуть не удивился. А вот что его удивило, так это то, что в том же самом номере была напечатана заметка за подписью Салиха Гёльбаши, автор которой резко критиковал две статьи Джеляля, причем его стиль был в точности похож на стиль Муаммера Эргенера и допускал он те же самые орфографические ошибки. Саим обратил внимание на то, что это имя рифмовалось с именем бывшего мужа Рюйи и имело в себе те же согласные буквы. Поэтому когда чуть позже он обнаружил его в скромном журнале «Эмегин саати»[74], посвященном вопросам образования (там Салих Гёльбаши значился заместителем главного редактора), то решил выписать для Галипа адрес редакции, находившейся далеко на окраине: Бакыркёй, Синанпаша, квартал Гюнтепе, улица Рефет-бея, 13.

Положив трубку, Галип отыскал в атласе Стамбула квартал Гюнтепе и изумился, но это было не то изумление, которое, как он надеялся, могло бы сделать его другим человеком. Голый холм, где двенадцать лет назад стояло несколько лачуг, в одной из которых после свадьбы поселились Рюйя и ее первый муж, чтобы «вести работу среди пролетариата», полностью застроили. Квартал пересекали широкие улицы, названные в честь героев Освободительной войны. Сбоку зеленым цветом был обозначен маленький парк, рядом с ним – мечеть, а посредине виднелась площадь с крохотным прямоугольничком в центре, памятником Ататюрку. Все это Галип мог бы вообразить только в самую последнюю очередь.

Он снова позвонил в газету (Джеляль-бей «еще не пришел»), а потом Искендеру. Ему Галип сообщил, что разыскал Джеляля и рассказал о желании английских журналистов с ним встретиться; Джеляль, в общем, не против, но сейчас он очень занят. В трубке было слышно, как где-то неподалеку плачет маленькая девочка. Искендер сказал, что англичане пробудут в Стамбуле еще по меньшей мере шесть дней. Они слышали о Джеляле много хорошего, так что Искендер уверен, что они его подождут; Галип, если хочет, может сам позвонить им в отель «Пера-Палас».

Оставив поднос с грязной посудой перед дверью кабинета, Галип вышел из делового центра и зашагал вниз по улице. Небо было какого-то непривычного, странного бледного цвета, будто с него вот-вот начнет падать пепельно-серый снег и люди, заполонившие улицы в субботний день, встретят его как нечто само собой разумеющееся. Словно готовясь к этому, все пешеходы брели по грязным тротуарам, опустив глаза. Галип почувствовал, что зажатые под мышкой детективные романы вселяют в него спокойствие. Казалось, именно потому, что такого рода романы когда-то были написаны в далеких таинственных странах, а потом переведены на наш язык несчастными домохозяйками, учившими иностранный язык в лицее, а теперь жалеющими, что не стали продолжать образование, все вокруг могут жить привычной жизнью: и заправщик зажигалок в сером плаще у дверей делового центра, и горбун в старом выцветшем пальто, и молчаливые люди на остановке долмушей.

В Эминоню Галип сел в автобус, вышел в Харбийе и увидел толпу перед кинотеатром «Конак». Ждали субботнего дневного сеанса, начинающегося в 14.45. Двадцать пять лет назад Галип с Рюйей и школьными приятелями тоже ходил на дневные сеансы, стоял среди такой же толпы прыщавых подростков в легких пальто, спускался по лестнице, точно так же посыпанной опилками, рассматривал афиши на следующую неделю, подсвеченные маленькими лампочками, и с безмолвным терпением наблюдал, как Рюйя разговаривает с другими. Предыдущий сеанс никак не кончался, двери всё не открывались, и так далек был миг, когда они с Рюйей сядут рядом и погаснет свет. Узнав, что в кассе еще есть билеты на 14.45, Галип почувствовал себя свободным. В зале было душно и жарко от дыхания только что ушедших после предыдущего сеанса зрителей. Когда погас свет и начали показывать рекламу, Галип понял, что сейчас уснет.

Проснувшись, он сразу выпрямился в кресле и увидел на экране красивую, очень красивую и столь же печальную женщину. Потом показали широкую тихую реку, сельский дом, утопающую в зелени американскую ферму. Затем печальная красавица заговорила с мужчиной средних лет, которого Галип раньше не видел ни в одном фильме. Не только разговор, но и медленные, спокойные жесты, выражения лиц намекали, что жизнь этих людей полна горя. Даже не намекали, а заявляли прямо – Галип знал это наверняка. Жизнь полна горя и невзгод; проходит одна беда – стучится в двери другая, стоит сжиться с ней – является третья. От страданий наши лица приобретают все больше сходства. Беды случаются внезапно, но мы заранее чувствуем их приближение и готовимся к ним. И все равно, когда на нас обрушивается ночным кошмаром новое горе, мы ощущаем одиночество, безнадежное и неизбывное. И только тогда мы можем считать себя счастливыми, когда нам кажется, будто это одиночество мы с кем-то разделяем. На какое-то мгновение Галип почувствовал, что его горе и горе женщины на экране едины; а может, и нет никакого горя, есть только общий для всех, единый мир, от которого не стоит слишком многого ждать, но и роптать на который поводов нет; в котором не так много смысла, но и бессмыслица имеет свои пределы, – упорядоченный мир, требующий, чтобы люди были скромнее. События в фильме шли своим чередом, женщина поднимала ведро из колодца, ездила на стареньком «форде»-пикапе, брала на руки и убаюкивала ребенка, что-то ему рассказывая, и Галип чувствовал такую близость к ней, будто смотрел на себя самого. Ему хотелось обнять ее, но не потому, что она была такая красивая, естественная и самостоятельная, а оттого, что он всей душой верил: они с ней живут в одном мире, и, если бы он смог обнять эту стройную женщину с каштановыми волосами, она тоже поверила бы в это. Галипу казалось, что он смотрит фильм в одиночестве и никто больше не видит того, что видит он. Немного позже, когда в изнывающем от жары городке, через который проходила широкая асфальтовая дорога, вспыхнул конфликт и дальнейшие повороты сюжета определялись уже действиями решительного и порывистого мускулистого мужчины, который явно был сильной личностью, Галип понял, что ощущению общности с героиней фильма приходит конец. Субтитры слово за словом лезли ему в глаза, в набитом под завязку зале чувствовалось колыхание людских тел. Галип встал со своего места и вышел в рано сгустившуюся темноту. Всю дорогу до дому с неба медленно падал снег.