Внутренняя линия

– Боевой офицер. Мне доводилось слышать о нем еще в годы войны. Шведов был самым молодым командиром артиллерийского дивизиона императорской армии.

– Лестная характеристика. Но меня сейчас интересует другое. В конце концов, такие красные военачальники, как полковник Вацетис, Каменев, или же мой старый боевой товарищ по Мингрельским гренадерам, Шапошников, тоже были весьма дельными офицерами.

Граф Комаровский вздохнул, не в силах оспорить очевидное. Лишь на плакатах времен революции и гражданской войны красные радикально отличались от белых, и наоборот. Непредсказуемая реальность словно издевалась над расхожими мнениями. Против власти рабочих и крестьян сражались крестьянский сын Деникин, казак бурятской наружности Корнилов, а за нее шли в бой офицеры и генералы, чей дворянский род насчитывал не одно столетие. И, что хуже всего – по обе стороны воевали вчерашние боевые товарищи, те, что в прошлом делили один блиндаж, одну шинель.

– Подполковник Шведов был замешан в деле профессора Таганцева в двадцать первом году. Тогда ему инкриминировалось руководство боевой организацией в Петрограде.

– Как ему удалось уйти? – спросил Згурский.

Штаб-ротмистр кивнул, он ждал этого вопроса.

– По его утверждению, во время активных поисков его прятала жена одного крупного питерского чекиста, с которой он состоял в близких отношениях.

– Понятно. То есть, вполне может быть, что на деле никакой боевой организации и не было, что данный чекист, узнав о столь пошлом адюльтере, решил избавиться от соблазнителя, подведя его под революционный трибунал.

– Шведов и сам утверждает, что никакой боевой организации не было, что все дело высосано из пальца. Но, по его словам, муж ни о чем таком не догадывался. Шведов и сейчас беспрепятственно воспользовался услугами этой влиятельной дамы. В первый раз подполковнику удалось незаметно перейти финскую границу у Сестрорецка, что создало ему известную славу в кругах, близких к генералу Кутепову. Но, как я уже говорил – он храбрый офицер. Побег – тем более, при таких странных обстоятельствах – смущал его самого. Он жаждал мщения и готов был участвовать в «акциях прямого действия» против руководства большевиков.

– Прежде господа революционеры стреляли в главу державы, теперь мы стреляем в господ революционеров. То же конспираторство и эсеровщина. Глупо-с.

– У них это дало плоды.

– Плоды дало совершенно иное. Всем нашим вождям стоило бы почитать труды господина Ульянова. Врага надо знать – этому учат в Академии Генерального штаба. Знать, будь то Мольтке, Бонапарт или же товарищ Ленин. Что касается последнего – его недавняя смерть повышает наши шансы на успех. Мы должны воспользоваться сумятицей, которая неизбежно возникнет при дележе наследства. Тем более, столь необъятного, как власть над Россией.

Згурский договорил эту горькую фразу и поглядел в окно, пытаясь скрыть гримасу досады. Автомобиль катил по прекрасной Праге мимо церкви святого Томаша, воздевшей, точно на параде клинки подвысь, готические башни звонниц.

– Хотелось бы знать, кто предложил уничтожить Льва Троцкого. Господин Шведов, или Кутепов с его доморощенными террористами?

– Неизвестно.

– Мне пока тоже, – негромко проговорил генерал Згурский. – А это важно. Ладно, давайте вернемся к последней акции.

– В этом деле принимали участие десять офицеров. Четверо непосредственно атаковали машину наркомвоенмора, трое – группа поручика Иордана – занимались оповещением и наблюдением. Еще трое – группа штабс-капитана Гончарова – обеспечивали безопасное отступление ударной четверки. Спланировано все было безукоризненно, но само покушение сорвалось.

– Мой дорогой граф. Если операция не удалась, значит, спланирована была бездарно.

– Рассказывать, как обстояло дело? – выждав паузу, спросил Комаровский.

– Уверен, свой героический подвиг живописует сам исполнитель, – заметил генерал. – Меня больше интересует, как так получилось, что из всей десятки спасся один лишь Шведов.

– Это не совсем так. После отступления группы разошлись, и у Шведова нет данных ни о группе прикрытия, ни о группе оповещения. Что же касается ударной четверки, то, увы, двое офицеров впоследствии были захвачены чекистами, еще один погиб в перестрелке. Шведову удалось спастись буквально чудом.

– Во всем, что относится к военному делу, чудеса требуют недвусмысленного объяснения.

– Я вижу, вы не доверяете нашему гостю?

– А следует?

Комаровский пожал плечами:

– Кстати, о чудесах. Вот поглядите – видите это здание? Называется Белая аптека. Рядом статуя льва. Говорят, время от времени около него появляется странная дама, вся в черном. Если оказаться рядом, она предсказывает судьбу.

– Белая аптека, черная дама… Предсказания судьбы, столоверчение, голоса усопших – что за бред? Постыдитесь!

– Зря вы так. Любой в Праге подтвердит мои слова.

– Я не имею ни возможности, ни желания мешать жителям этого славного города пытаться узнать судьбу таким странным образом. Но что касается нас, должен вам заметить – будущее зависит от наших собственных действий. И ни от чего другого. Чудес, кроме рукотворных, не бывает!

«…И ландыш, озаренный солнечным лучом – первым весенним лучом, полным силы и радости – вдруг ожил. Превратился в человека. В маленькую девочку с огромными глазами».

Згурский прикусил губу. Невесть отчего пришли ему в голову слова из сказки, придуманной им когда-то для юной небесной Танечки Кречетниковой. Он попытался отогнать призрак былого, но тот стоял перед глазами, закрывая древний город и вытесняя в душе далекое отечество.

– Долго еще? – вздохнул генерал.

– Уже приехали.

Комната под самой крышей была скудно обставлена и еще более скудно освещена. Если бы не полная луна, виднеющаяся сквозь приоткрытое окно и раздернутые шторы, разобрать черты лица собеседника было бы почти невозможно. Комаровский поставил на стол керосиновую лампу и предложил стул «человеку из центра».

– Чем вы занимались до того, как ЧК заинтересовалась вашей особой? – холодно и резко звучал голос Згурского.

– Преподавал материальную часть артиллерии на курсах «Выстрел».

– То есть, служили красным.

– Именно так, ваше превосходительство. Если вы желаете знать, воевал ли я против своих в гражданскую войну, отвечу – нет. Не воевал. Но был у красных. Впрочем, я уже имел честь все подробнейшим образом изложить в Париже генералу Кутепову.

– Это не имеет значения. Будьте любезны отвечать на мои вопросы.

– Вы мне не доверяете?

– Вопросы веры оставим компетенции Святейшего синода.

– И все же… – щека подполковника Шведова обиженно дернулась, – это оскорбительно.

– Отнюдь нет. Это крайняя необходимость. Вы, будучи опытным боевым офицером, а не придворным шаркуном, должны понять меня. Вам дважды беспрепятственно удалось скрыться от ищеек ЧК и пересечь границу. Причем, оба раза – по вашему же утверждению – это не был подготовленный уход через «окно».

– Не совсем так, господин генерал. Во время дела Таганцева, в двадцать первом году, я действительно перешел границу на свой страх и риск. У меня была красноармейская форма, которая позволила проникнуть в приграничную зону, и загодя подготовленное командировочное удостоверение, предписывающее мне подыскать землю для артиллерийского полигона. А там, засев у реки, я дождался, пока исчезнет из виду большевистский патруль, и бросился в воду. Слава богу, в прежние годы мне доводилось встречаться с генералом Маннергеймом – его имя в Финляндии служит хорошим пропуском.

В этот раз все было по-другому. После ареста моих товарищей стало ясно, что ОГПУ – так нынче именуют ЧК – плотно взяло нас в кольцо и гонит, как волков на флажки. Я нашел убежище у своего боевого товарища – поручика Линевича, он служил красным, но только по принуждению. Его родные были взяты заложниками. К тому же он комиссован в двадцатом году после ранения, живет тихо, преподает в школе младших командиров. Я надеялся отсидеться – Линевич не принадлежит ни к каким нашим организациям, это была моя личная конспиративная квартира.

– Ближе к делу.

– Когда я уже, было, решил, что все успокоилось и можно рискнуть перейти границу, в квартиру Линевича пожаловал человек, назвавшийся Болеславом Орлинским.

– Никогда о таком не слышал.

– Это не настоящая фамилия. На самом деле – это бывший статский советник Владимир Орлов, теперь доверенное лицо самого Дзержинского. Ныне он занимает должность председателя Центральной уголовно-следственной комиссии в Петрограде или, как его теперь именуют, в Ленинграде. В восемнадцатом году по поручению генерала Алексеева этот господин пробрался в Петроград для ведения разведывательной деятельности и благодаря знакомствам устроился в Наркомат юстиции.

– Очень интересно, – кивнул Згурский, делая пометку карандашом в маленькой записной книжке. – Проверим. Что же сказал вам этот Орлов-Орлинский?

– Он сообщил, что ГПУ выследило мое убежище, и потому пришел арестовать меня до того, как это сделают чекисты.

– Для чего?

– Видите ли, пользуясь своим положением, он собрал в Петрограде большую военную организацию из бывших офицеров, нынешних краскомов армии и сотрудников милиции. Есть даже верные люди в ОГПУ. Его подчиненные совершили арест, вывезли меня и Линевича с квартиры, находившейся под наблюдением. Потом я якобы был застрелен при попытке к бегству. Ночью Орлинский с помощью верного начальника заставы переправил меня на эту сторону границы.

– Складно-складно… А где же ваш товарищ Линевич?

– Орлинский обещал позаботиться о нем.

– Н-да… – Згурский постучал карандашом по переплету записной книжки. – Предположим, вы говорите правду, хотя я в этом не убежден. Скажите мне, господин подполковник, с чего бы это вдруг законспирированному агенту такого уровня рисковать собой, чтобы спасти одного из многочисленных неудачливых боевиков генерала Кутепова?

– Орлинский спешил, – ему нужно было срочно передать информацию, имеющую чрезвычайное значение. Потому-то я и просил о встрече, притом – именно здесь, в Праге.

– Что за информация?

– Как утверждает господин статский советник, его организация – лишь филиал крупной сплоченной и вооруженной группировки бывших кадровых офицеров и генералов, находящихся в Совдепии. Эта группировка создана благодаря усилиям генерала от кавалерии Брусилова и имеет мощную опору в армии. Они ищут связь с надежными людьми в руководстве РОВС, чтобы согласовать действия и заручиться международной политической и финансовой поддержкой.

– Что ж, допустим…

– Позвольте мне продолжить, – нарушил субординацию Шведов. – По утверждению Орлинского, сам Брусилов будет в Праге через несколько дней.

– Все?

– Да. Хотя… – Шведов замялся.

– Я вас внимательно слушаю.

– Есть одно странное, очень странное, известие. После неудачного покушения я в Москве скрывался у одной дамы, на даче видного чекиста. Прежде этот особо уполномоченный мерзавец работал в Петрограде, но сейчас его перевели в Центральный аппарат. Так вот, моя знакомая рассказала, будто ее муж сейчас усиленно занимается розысками,– подполковник сделал паузу, – великого князя Михаила Александровича – младшего брата убиенного государя императора.

– Что еще за блажь? – Згурский нахмурился. – Великий князь Михаил Александрович убит большевиками в восемнадцатом году в Перми.

Шведов утвердительно кивнул:

– Газеты тогда сообщали, что он и его секретарь Джонсон бежали. Но потом выяснилось, что его императорское высочество был похищен из квартиры членами пермского ревкома и расстрелян где-то за городом. Но останков тогда найти не удалось. А сейчас ОГПУ сбилось с ног, разыскивая великого князя, казненного шесть лет назад.

До отправления московского поезда оставалось четыре с половиной часа. Нильс Кристенсен постоял у билетной кассы, с грустью поглядел на дверь с надписью «Управление ГПУ по железной дороге». Судя по росписям в стиле модерн и серебристым чашкам, изображенным на стекле, прежде здесь находился вокзальный буфет.

«Уйма времени», – подумал сотрудник Красного Креста и вышел на Невский проспект. Впрочем, теперь прорубленная самолично императором Петром Невская першпектива носила звучное, но диковатое для ушей иностранца название «Имени Двадцать пятого октября».

– Подвезти, гражданин-товарищ-барин? – тут же сунулся к потенциальному клиенту бойкий извозчик. – Дешево. По городу не больше трех целковых!

Кристенсен отрицательно покачал головой. Ехать было некуда. Он неспеша двинулся по знаменитому проспекту в сторону Зимнего дворца.

«Интересно, следят или нет? – крутилось в голове институтского оперативника. – Вероятно, следят».

Он остановился возле сверкающей витрины шляпного магазина. Огромное количество головных уборов красовалось за стеклом. Но сейчас виконта интересовали не «последние фасоны всего мира» и даже не самая популярная модель сезона – алая фуражка с маленькой звездочкой, именуемая «красногусарская». Отраженные в витрине прохожие шли мимо. Некоторые, особенно совбарышни, в простеньких, но уже подогнанных и не лишенных элегантности платьях, на миг останавливались, с печалью глядели на шляпки «из Парижа» и торопились дальше.

«Кажется, никого, – с удивлением отметил Нильс. – Но, может быть, ловко маскируются». Он отошел к афишной тумбе.

«Кинотеатр „Паризиана”, – гласила самая большая афиша. – Проспект 25 октября, Одновременно 1 и 2 серии – 13 частей, исключительного, захватывающе-интересного фантастического кино-романа „Невеста Солнца” в 4-х сериях, 25 частях с участием королевы американського экрана, бесстрашной Руфь Ролан”».

«„Совзапкино” – „Микроб коммунизма”», – обещала другая.

«Фильм Григория Козинцева и Леонида Трауберга „Похождения Октябрины”», – заманивала третья.

Виконт прислушался к своим ощущениям: филеров заметно не было, и все же чувство, будто кто-то его внимательно разглядывает, Нильса не оставляло.

«Ладно, пусть наблюдают, черт бы их побрал! – про себя выругался виконт. – Мне пока скрывать нечего».

Он отправился дальше, ища глазами вывеску ближайшего кафе или ресторана.

– Гражданин, гражданин! Помогите! – в рукав его костюма вцепилась абордажными крючьями тонкая девичья ручка. – Там хулиганы! Моя сестра… Пожалуйста, пожалуйста скорее! Помогите!

Девочка-подросток лет пятнадцати, размазывая по щекам слезы, с неожиданной силой буксиром поволокла Нильса в ближайшую подворотню.

Он попытался освободить руку, но девица вновь схватила его и умоляюще взвыла:

– Давайте же, давайте! Скорее!

Когда за спиной громыхнула, закрываясь, калитка массивных кованых ворот, виконт резко повернулся, спеша оценить ситуацию. Детина совершенно не аристократической наружности стоял, привалившись к калитке, поигрывая цепью с пристегнутым к ней амбарным замком.

– Ну что, господин хороший? Приплыл?

Из-за дровяного сарая на заморского гостя вразвалочку надвигались еще два социально близких пролетариату элемента. – Скидавай шкары, фря залетная!

В руке налетчика блеснул нож.

– А то ведь, гляди, сегодня уже с прадедом своим почеломкаешься! – говоривший сплюнул окурок и сопроводил недоброе пророчество выразительным жестом, проводя острием ножа поперек шеи.

Не вступая в дискуссии, Нильс Кристенсен шагнул вперед, перехватил запястье вооруженной руки и крутанул его, точно собираясь запустить пропеллер аэроплана. Бандит не аэроплан, но и его развернуло. В тот же миг вторая рука «врача-травмопевта» обрушилась на затылок преступника, направляя любителя чужого добра лбом в каменную стену.

– Ах ты… – соратник пострадавшего кинулся было на помощь, но тут же рухнул с вбитым в горло кадыком.

Предусмотрительно отскочившая к сараю девчонка завизжала так, что в окнах нижних этажей вздрогнули герани, а дылда, подпиравший калитку, отбросил цепь и собрался выскочить на улицу. Но не успел.

– Всем стоять!

Подворотня заполнилась людьми в милицейской форме и с наганами в руках.

Виконт поднял руки:

– Не стреляйте! Я датчанин, врач, сотрудник Красного креста!

Князь Пожарский любил Рождество. В прежние годы его всегда радовали шумные пиры, катания на тройках и колокольный благовест, разносящийся над отчим поместьем Медведково. В Москве, где взгляд, куда ни кинь, упирался в колокольню, малиновый звон был особенно густ и сладостен. И сюда он долетал во всей красе и благолепии. Царившее вокруг радостное возбуждение напоминало князю о годах юности, о молодых забавах еще до того, как его – храброго воеводу со всеми чадами и домочадцами – обездолили и сослали к волжским берегам. Безо всякой вины. Так лишь, для покоя государя Иоанна Грозного.

Многое тогда передумалось князю. Много обид сжалось в кулаке, да растоптано было сапогом. В укор немалому числу князей и бояр, не пошел он с поклоном ни к первому Лжедмитрию, ни к Тушинскому вору, да и теперь службу Отечеству ставил превыше службы государю. А дел было и по Разбойному приказу, и по долгу воеводскому – лопатой не разгрести. Куда уж тут мчать с хохотом на горячих скакунах, пролагая след по свежевыпавшему снегу, торя санный путь по московским улицам…

Князь Пожарский стоял на резном крыльце своего терема над Яузой-рекой и слушал, как доносится из-за ворот громкий девичий смех и раскаты величальной песни.

– Батюшка Дмитрий Михалыч! – княжий тиун, управляющий сим немалым хозяйством с давних давен, поспешил к господину, кланяясь ему в пояс. – Лях с девкой приехали!

– Какой еще лях!

– Ну, тот, которого у Сретенских ворот вешать хотели, да молния дерево пожгла.

– Федор, что ли? Ай да молодец! Ай да хват! Так что ты стоишь? Зови в светлицу, да распорядись об угощениях для дорогих гостей!

Згурский переступил порог горницы и поклонился хозяину. Молодая женщина, шедшая рядом с ним, по заграничному чуть присела, приветствуя князя.

– Успел, стало быть, ловкач? – Пожарский ухарски разгладил усы.

– Позвольте вам представить, мой князь, Тереза Елень, вдова графа Збигнева Еленя.

– Так, выходит, не успел, – Дмитрий Михалыч нахмурился.

– Успел, – не меняясь в лице, произнес Францишек. – Я прибыл на родину и узнал, что Терезу, ровно как и всю семью ее, графские слуги увезли в маеток Еленей близ Киева. Я примчался туда, пришел к графу, умоляя отпустить со мной Терезу и обещая выходом[12] за нее все наследные земли, принадлежащие мне по праву. Граф велел своим гайдукам избить меня палками. Я не стал дожидаться и, свернув пару челюстей, покинул имение. Збигнев Елень решил, что избавился от меня, и приказал готовиться к свадьбе. Тереза не соглашалась, но граф пригрозил лишить жизни ее мать и младшую сестру…

– Понятно, – князь Пожарский сгреб бороду в кулак.

– В день свадьбы у входа в храм я ждал процессию. Верхом на коне. Видит бог, я не хотел обагрять кровью ступени церкви, но граф и его люди обнажили сабли именно там.

– Погубил, выходит, души христианские?

– Я не дьявол, души губить не могу. А тела посек.

– Великий грех, – укоризненно покачал головой Пожарский.

– За грехи пред Богом ответ дам. Все же прочие… – Францишек поглядел на девушку. Из-под ее меховой шапки выбивались рыжие локоны, огромные зеленые глаза глядели влюбленно и счастливо. – Мнение всех прочих мне не важно.

– Крутехонек ты, Федор. Так и самому на белом свете не зажиться. Ладно, чего уж, Люблю храбреца, хоть ты в делах меры не ведаешь! – махнул рукой князь. – Выделю именьице вам. Вон, хотя бы у тех же Сретенских ворот, – и усмехнулся. – Отстроишь себе терем, да и будешь заветный дуб, молнией расколотый, всякое утро из окна видеть, дабы мысль о смирении божьем в голове твоей шальной пребывала, да память о дне знакомства нашего не угасла.

– Благодарствую, княже, – Згурский поклонился. – И у меня для тебя подарок имеется… – он чуть помедлил. – За добро добром плачу.

Благодарный шляхтич расстегнул кунтуш, достал толстый, опечатанный красным воском пакет.

– Что здесь? – взвешивая на ладони презент, спросил Пожарский.

– Это точные списки с посланий Тушинского патриарха Филарета, отца нынешнего царя Михаила, в Москву – князьям Черкасским, Сицским и прочим братичам и родичам. С указкой, что и как делать, что говорить, да предпринимать, дабы юного Михайлу царем сделать. Письма эти еще в Кракове перехватили, да снявши копии, в Москву отправили. Списками же теми, хранением их, королевский секретарь заведует – мой дядя. Он-то мне весь пакет и передал. Когда захочешь, князь, здесь полное доказательство того, что избрание Михаила на царствие – подлог, и силы не имеет.

Пожарский грустно поглядел на боевого товарища:

– Эх, Францишек, Францишек! Мне ли о том не знать… Мне ли не ведать, что грамота Земского собора об избрании Михаила Романова государем Всея Руси дьяками, как с прописи, переложена с Годуновской грамоты. До смешного порой доходило. Повествование об избрании Бориса на Новодевичьем поле борзописцы филаретовы перенесли под стены Ипатьевского монастыря, во всем же ином ни слова не изменив. Получше всякого мне ведомо, что брак, которым Иоанн Грозный с Романовой сочетался, матерью нашей, церковью признан не был и быть не мог. Да только, – Пожарский махнул рукой, – пустое это.

– Отчего же? – непонимающе глядел на него Згурский.

– Сам подумай, Францишек. После долгих лет смуты, наконец, на российском престоле покойно сидит царь. Летами молодой и нравом не буйный. Много еще чего для Руси полезного сделать сможет. Царя того освятил какой ни есть, а патриарх святейшей нашей церкви православной. Ни для кого не тайна, что Романовы не Рюрикова рода, как, скажем, я, да и многие другие князья. Но ведь, ежели начнем мы меж собой бородами меряться, кто славнее, чинней и богаче, вновь по Руси распря начнется, вновь кровь русская реки заполнит. Вот ты предлагаешь мне пакет сей открыть да с ним Михайла с престола и скинуть. Не велика натуга. Да ведь без него лучше не станет. Что есть царь? Закон Божий, в особе царской воплощенный. А ежели каждый себя законом возомнит, то и будет прав тот, у кого сабля острей. Кумекаешь, о чем говорю?

– Да, мой князь.

– То-то же.

Пожарский провел указательным пальцем по гладкому пергаменту, в который были для сохранности завернуты письма.

– По сути, Федор, обретя нынче от тебя грамотки сии, я бы должен был тебя, лиходея, в острог посадить. Сам размысли. Кому теперь выгодно на Руси новую смуту устраивать? Не королю ли Владиславу, который и без того войной на Москву идти желает?

– Верно, – пристыжено опустил глаза Згурский. – Не подумал о том.

– А след было подумать. Ну, да все одно, – князь Пожарский неторопливо подошел к печи и приоткрыл заслонку. – Хорошо, что послания эти нынче здесь обретаются. Иных списков, поди, нет?

– Нет. Другие снимать без надобности было.

– Вот и славно, – улыбнулся Дмитрий Михайлович. – А этим змеям ядовитым, – он подкинул в руке пакет, – в геенне огненной самое место.

Бросил опасный подарок в огонь и поворошил кочергой, разгребая жар:

– Там им и быть.