Зубы, что ли чешутся? Давно у меня задержаний не было. Здесь тоже, что ли учения бывают?
Одноэтажные одинаковые домики из силикатного кирпича были построены много позже того, когда был сдан Завод, построенный по плану индустриализации. В начале в них жили мастера и инженеры, а сейчас их потомки и абы кто. Это было шикарное жильё по сравнению с землянками, насыпными избушками и бараками, в которых жили первые завербованные, раскулаченные, сбежавшие от раскулачивания, сбежавшие от деревенского голода, сидевшие и отсидевшие в ГУЛАГе – строители Вонючих Заводов, необходимых для новых войн и обороны. Охранники и вохровцы жили в бараках-казармах. Все новые заводы и города были построены новыми рабами. Мы, овчарки, вместо того чтобы охранять, сторожить и сгонять стада животных стали новыми супервайзерами людей. Разными.
***
На прогулках я познакомился со всеми местными собаками. Они были почти в каждом дворе за крепким забором. Персонажей Гоголя, по именам, но другого пола, встретил только двух – бородатого эрдельтерьера Фиделя и коротконогую дворянку Меджи, похожую мордой на ВЕО. Фидель живёт в доме, а днём болтается в своём дворе. Меджи шляется на улице, разносит сплетни и часто убегает за Исеть кого-то проведать. Степенная Меджи размером с небольшую овчарку, только коротконогая как такса. Видел, как однажды, когда ещё лежал снег, она пыталась покормить мозговой костью выброшенного котёнка. Чем закончилось кормление, к сожалению, не видел: позвали. Бегает тут банда кабывздохов – жрёт и тащит всё подряд. Иногда в наш угол из хрущоб выбрасывают какую-нибудь ненужную живую мелюзгу.
Дворню, обычно утром, а иногда и вечером выпускают погулять самостоятельно, и через час-другой собаки возвращаются на завтрак. Никакого порядка – что хотят, то и делают; где хотят – там и шляются. Шлындры, гуляки кругом и жрут, где и что ни попадя. Зато разговоры и обмен мнениями, сплетнями и новостями.
Породистых псов просто так не выпускают. Доберманы Виги и Тори иногда выезжают вместе с хозяином на его джипе. Они телохранители – серьёзная пара. Он – Тори, она – Виги. Или наоборот? Говорят, что два добермана опаснее трёх овчарок. Подполковник рассказывал, что в трофейной ленте видел нападение двух доберманов на человека в нацистском концлагере. Через минуту у человека в полосатой одежде были откусаны и вырваны все выступающие части тела: кисти рук, пальцы ног, нос, половые органы. Кровавый обрубок умирал, а доберманы в своей привычной змеиной, коварной, подлой манере догрызали его. Люди проводят эксперименты на собаках, и на людях проводят эксперименты как на собаках. Равенство. Породистые собаки заточены на специализацию. Припадочные Виги и Тори с возбудимой нервной системой – идеальные защитники.
Родовитые псы пахнут так же, как и дворяне. Снег хорошо консервирует запахи. Имя любого существа – индивидуальный запах. Имя года, название улицы – его запах.
В дальнем доме живёт пёс без имени. Уже не щенок, но ещё не взрослая собака. Всегда на скользящей цепи, прицепленной к толстой натянутой проволоке. Белый красивый ньюфаундленд. Боря рассказал, что его выращивают на шубу хозяйке. Весёлый такой водолаз, говорить толком не умеет, радуется всему и каждому.
Соседом справа оказался Собак Собакевич. Так его зовёт Боря. Но он не помещик, а старый-престарый пёс Буран. Он старше Бориса.
Ещё Боря сказал, что им в классе учительница литературы сказала что в Питере в городе славы писателя Гоголя нет улицы Гоголя нет бульвара Гоголя хотя там есть мемориальная доска в доме где жил Гоголь есть два памятника Гоголю есть три памятника Носу майора Ковалёва Гоголя но нет улицы Гоголя нет потому что на улице Гоголя живут герои Гоголя нет улицы Салтыкова-Щедрина она же бывшая проезд к Таврическому дворцу потому что на улице Салтыкова-Щедрина живут герои Салтыкова-Щедрина.
А в Каменске-на-Исети улица Гоголя кривобоко переходит в улицу Электролизников.
Утки гоголи летят по улице Гоголя-Салтыкова-Щедрина и садятся на Неву напротив тюрьмы Кресты, отдыхают и летят дальше. Или на север, или на юг. Или в какие-нибудь буквы превращаются.
Блонди
В домике с краю возле оврага живёт ВЕО блондинка Блонди. Блондинкой её называет Боря. Совсем она не светлая, а очень даже на меня похожа. Почти такая же красивая как я, только сука. Возраст у нас почти одинаковый. И такая же несчастная как Скобка и Джильда вместе взятые. Чуга относится к Славке, «хузяину» – как его называет Чуга – Блонди, не очень приветливо, хотя они примерно одного возраста.
Боря называет его «домашним рабовладельцем». Они все красивые, породистые: бабушка, мать, две дочки и сам Славка. Из бывших, что ли? Отец работал на заводе инженером, там и умер. Инфаркт.
Всё семейство работало на машину «Волга» для Славки: корова, куры, огород. И это кроме работы на заводе и учёбы. Это было в советское время, когда автомобиль был предметом роскоши. «Хузяин» к своей мечте двигался неумолимо.
Приручив собаку, человек положил начало рабовладению. Собака из равноправного партнёра охотника, символа вождя стала принадлежать хозяину, став дворовой скотиной, живой игрушкой, помощником или партнёром. Первые хозяева собак стали первыми рабовладельцами – из друга сделали раба.
Славному Славке вполне бы подошла специальность собачьего сутенёра. Как и у многих заводчиков, его Блонди приносила щенков два раза в год. У заводчиков и разведенцев, когда много собак, часто случается инцест. Щенки получаются больные и с пороками. Не берите собак у таких заводчиков.
В первой поездке «Волга» с семейством попала в аварию. Бабушка приглядывала за домом и не поехала. Все остались живы, но пришлось опять копить деньги. Уже на ремонт автомобиля.
Зачем заводить девочек, если нельзя из них делать Золушек?
Шрифтовик
У каждого творца своя вселенная. У кого-то маленькая, у кого-то большая. У кого-то интересная и захватывающая, у кого-то унылая и эклектичная. У кого-то близкая и понятная, у кого-то далёкая и заумная.
В какой-то момент Ван Дог понял, что хочет быть маленьким, но демиургом. Чтобы видеть творения своих рук и своей головы. Понять – что и как видит, может ли что-нибудь получиться. А вдруг?
Иван – Ван Дог работал на заводе. Побывав в столичном музее, сходив на несколько выставок, он подумал, а почему бы не стать художником? Научить рисовать можно и обезьяну, и медведя, и слона, а чтобы научиться самому – нужны страсть и кураж.
В художественную студию он никогда не ходил, но умел немного чирикать карандашом. Было время застоя, время кочегаров и дворников. Хотелось чего-то. Чего-то хотелось не обыденного, а как в книжках пишут, по радио говорят и по телевизору показывают. Иллюзии ещё были. Армия оказалась совсем не благородным институтом, о котором пропагандировалось. Шпана и сявки в армии такие же, как на районе. Говорят, что, когда после войны с фронта на гражданку вернулись вояки и разрешили служить уркам, такие уголовно-полу уголовные порядки установились в КА-СА – Красной Армии-Советской Армии. Но, скорее всего, это байка. Так было всегда, до революции называлось цуком. В любом обществе правила поведения спускаются сверху вниз. С искажениями, но с той же сутью.
Тем более что точить-сверлить алюминиевые железяки, которые неизвестно на что идут, Ван Догу поднадоело. Хотелось чего-нибудь осязаемого, видимого, законченного, но не жлобского и не бандитского.
Ван Дог вырос недалеко от соседского Бурана. От пса я эти байки и узнал.
Поначалу Ван Дог устроился на другой такой же вонючий завод художником-оформителем в цех. Учил его новому ремеслу старый Сергеич, давно уже пенсионер, но любивший свою профессию почти 50 лет. Маленький, пузатенький, в роговых очках и с пронзительным взглядом оценщика-ювелира. Он работал в различных местах и оформлял различные стенды, стенгазеты, заводское ДК, построенное пленными немцами, другое ДК оформлял вместе с пленными эсэсовцами, которые ели столярный клей, украшал пионерлагеря, новогодние ёлки, снежные городки, писал транспаранты, лозунги.
Немцы строили не только ДК культуры, но и жилые дома, и новые корпуса КАЗа и работали на заводе на простых должностях. Жили они не в бараке, а в двухэтажном доме с хорошим забором внутри квартала. До недавнего времени там был детский сад.
Однажды рассказал, что в пленных иногда влюблялись местные девушки. Как-то ухитрялись они встречаться. Лучше это удавалось врачихам и медсёстрам. Выявлялись и сурово пресекались любые симпатии. В городе фельдшерица, фронтовичка, жена сотрудника МГБ, влюбилась в бывшего унтерштумфюрера СС дивизии «Райх». Всё закончилось печально: попытка двойного самоубийства удалась наполовину. Поскольку быть вместе невозможно – нужно умереть. Женщину не могли остановить ни дети, ни муж, ни возлюбленный. Фельдшерица боялась остаться живой и попасть в лапы «своих». Эсэсовец выжил, было следствие, но после амнистии вернулся в Германию.
***
Больше всего Сергеич любил писать объявления – шрифтовик – высунув кончик языка. Детей не было, жена умерла на вредном производстве – что ещё делать? Работать. Одна беда – запойный был. Ему в помощники поэтому Ван Дога и взяли. Трафареты писать-вырезать надо было непрерывно – цех ширпотреба. Иван рисовал стенды, резал и набивал трафареты, старик писал объявления.
Ученик оформителя пришёл на место девушки. Её отец был финн, коммунист. Он в конце сороковых годов эмигрировал из Финляндии в СССР сюда на Урал. Сестра его осталась в родине. Буржуйка: она была хозяйкой парикмахерской на три кресла. Женился, родилась Марина Питканен. Не понравилось здесь, эмигрировал в Америку. Не пишет, не вспоминает. Жив ли? Правда, смешная фамилия? Мисс или фру, или фройляйн Питкин.
– А Марина?
– Марина ушла работать на пресс, штамповать кастрюли. Там платят больше. Кому-то руку оторвало, она и пошла на освободившееся место.
Художники без халтуры на стороне в заводских цехах не задерживались. Несколько лет и на другую, более оплачиваемую работу, а то и вредный стаж пойдёт. Разметчицей, строгальщицей, на пресс или ещё куда.
Сергеич как-то вспомнил, что до Марины у него в помощницах была тоже девица – она однажды на работу пришла без юбки, в пальто, кофточке и ночной рубашке. Проспала и поторопилась.
А до неё с Сергеичем работал Сан Саныч.
Сан Саныч всегда хотел быть художником. Семью раскулачили, земли-озёра, магазины-склады отобрали и отца расстреляли. Мать с двумя сыновьями бежала на строительство новых заводов. Жили в землянке, прячась от звериных властей, которые могли сослать детей богатого купца и землевладельца ещё дальше в Сибирь. Долго тряслись что заберут, но обошлось – военный завод как-никак. Единственный завод, выпускающий алюминий, в стране во время войны. Точнее, единственный до 1943 года. Работая на Другом Заводе, Сан Саныч одновременно рисовал коврики: на клеёнчатых лебедях, гусях и Алёнушках он неплохо заработал. Смог даже купить машину. От завода семья из пяти человек получила двухкомнатную хрущобу. После землянки и барака это был рай. Правда, мать Сан Саныча жила в двухметровой кладовке. После того, как в журнале «Огонёк» или «Юность» Сан Саныч впервые увидел импрессионистов, он ещё больше захотел стать Художником. Устроился в цех художником-оформителем, поступил в Заочный Университет Искусств в Москве и стал усиленно заниматься. Жене это сильно не понравилось. Ей нужны были деньги, а не эта живопИсь. Уральский рабочий менталитет он такой. Работа – это когда тяжело и бессмысленно, но деньги неплохие. Всё остальное – дурь.
Позже Сан Саныч устроился на обычную заводскую работу и закончил как Поприщин или Врубель. Но в провинциальной и убогой безызвестности. Творчество – это всегда риск. Заниматься искусством – это болезнь и проклятие, а лекарством от этой напасти является успех или хотя бы какое-то признание, нужность.
***
Решил Ван Дог попробовать масляными красками пописать. По книжке учился холст натягивать на самодельный подрамник. Холстом служила мешковина, тик с подушки и марля на картоне. Загрунтовал, написал пейзаж – криво, косо и горбами. Никому ни его забава, ни его картины не понравилась: ни друзьям, ни родственникам. Хотя несколько штудий друзья забрали себе в подарок. Показать было больше некому. Работать надо, а не малевать: такой настрой у местных – городских и вчерашних деревенских. Ещё в городе бытовала такая характерная поговорка: «Кто не сидел – тот не человек». Слишком много зон ГУЛАГа было вокруг. И эвакуированные из блокадного Ленинграда не все были ангелами. Российское хулиганство родилось в Санкт-Петербурге. В графических перспективах Петербурга-Ленинграда далеко видно не только разбойников, но и их жертв.
Петербургские трущобы,
А я на Пряжке родился,
И по трущобам долго шлялся,
И грязным делом занялся.
Человек становится художником, когда считает себя художником, и ему нужны не столько зрители, сколько материалы. Человек становится поэтом, когда считает себя поэтом. Поэту проще: ему нужны только карандаш и бумага для записи накатившего. Живопись, поэзия нужны не только для того, чтобы выразить волнующее, но, и чтобы избавиться от навязчивого.
Решил съездить в областной город за кистями, красками и грунтованным холстом. В местных магазинах канцтоваров были непонятные кисти, гуашь, дешёвая акварель и небольшие наборы масляных красок. Узнал у Сергеича, где находится местное отделение Союза Художников – там должен быть магазин. Приехал, нашёл СХ, прорвался к какому-то начальнику, обозначил проблему. Поговорили – идиот, наивная душа – грунтованный холст, кисти и краски продаются только членам СХ и по направлениям. От кого? Секретные материалы? Плюнул и ушел.
Заниматься живописью продолжил, но уехал в Питер. Ричи рассказала.
Ррррррррррррррррррррррррр!!!
