Возмутитель спокойствия

Глава 3

Я бы сказал, что ему было лет пятнадцать, не больше, однако выглядел он старше своего возраста. У него были крепкие, покатые плечи – вроде тех, что порой можно увидеть у хорошо сложенного мула. Шея его только-только начинала становиться бычьей, челюсть – бульдожьей, а взгляд – порочным. Лицо паренька было усеяно яркими веснушками.

– Это искры и угольки от огня, который бьет у него из самой макушки, – как-то объяснил нам Пит Брэмбл.

Волосы у мальчишки действительно были огненно-рыжего цвета.

И вот этот курносый человечек сидел на валуне, пожевывая травинку и прикидываясь этаким простачком. Вряд ли кому-нибудь из взрослых удалось бы проделать то же самое с такой же степенью достоверности. На голове у него красовалась примерно половина шляпы, из дыр в тулье которой во все стороны выбивались непокорные вихры. Одет он был в рубашку без воротника и одного рукава. Мешковатые брюки с подрезанными штанинами явно свидетельствовали о том, что их прежний владелец был человеком взрослым, к тому же отличавшимся довольно могучим телосложением. Ботинок на нем не было вообще, а на голых икрах виднелись белые отметины, оставшиеся на месте старых царапин. Короче, он был похож на молодого льва, с которого ободрали шерсть, а шкуру основательно поджарили на солнышке.

Некоторое время я разглядывал это юное создание, а потом поплелся к боссу, который встретил меня как родного неким подобием улыбки, прибереженной, наверное, для какого-нибудь пятиюродного племянника.

– Ну, Джо, как дела? – поинтересовался он.

– Тоска зеленая, – признался я.

– Тебе скучно? – уточнил он.

– Дело в том, босс, что я приехал сюда и нанялся к вам на работу, потому что слышал, будто здесь хоть как-то можно развлечься.

– Конечно, Джо, – согласился он, – я всегда старался увлечь парней каким-нибудь хорошим делом, чтобы они потом не страдали от бессонницы и их не приходилось бы убаюкивать по вечерам. Раньше держал для этих целей бригаду менестрелей, в обязанности которых входило петь им на ночь колыбельные, но затем решил, что будет лучше просто озадачить каждого работой. И признаться, ты первый, от кого я слышу жалобу такого рода.

– Это довольно странно, – заметил я, – но осмелюсь предположить, что вы просто не прислушивались. Хотя, если разобраться, все не так уж плохо. Чего стоит одна объездка десяти-двенадцати неукротимых бестий, которых вы почему-то скромно именуете рабочими лошадками! Уверяю вас, все мы, а я в особенности, каждый год с неизменным трепетом и вожделением ждем такого незабываемого развлечения.

– Я давно заметил это, Джо, – кивнул хозяин. – Во всяком случае, в свободном полете ты смотришься весьма грациозно.

– Есть и другие маленькие радости, – продолжал я. – Например, бак с застоявшейся питьевой водой, из которой приходится постоянно выуживать червей; фасоль каждый день на завтрак, обед и ужин; а еще мясо, которое можно жевать, наверное, целую вечность, и ничего ему от этого не будет. Сухари тоже вещь занятная: поколотишь сухариком по столу, а потом наблюдаешь за долгоносиками, которые вылезают посмотреть, кто это стучится в двери их древнего жилища.

– Слушай, Джо, – подхватил Ньюболд, – похоже, я, сам того не ведая, устроил здесь настоящий водевиль, и все ради того, чтобы вы, парни, не загрустили.

– Скорее настоящий колледж, – поправил я. – Всего за каких-то два года здесь можно вполне освоить любой из мертвых языков, ибо, как известно, человеческого языка ваши коровы попросту не понимают. Врачебная подготовка тоже на высоте, потому что каждый, кто в состоянии пронянчиться с вашими телятами всю зиму, сможет потом запросто завести себе первоклассную практику по уходу за престарелыми и немощными богачами, которые при такой чуткой заботе протянут на этом свете еще с десяток лет, не меньше.

– А вот об этом я как-то не задумывался, – покачал головой босс. – Наверное, мне уже давно следовало бы установить плату за прием на работу, а я, дурак, вместо этого еще и жалованье вам плачу.

– Это непростительная оплошность с вашей стороны! – поддакнул я. – Мы с ребятами уже давно хотели вам об этом сказать, но… видите ли, некоторые особо чувствительные люди очень огорчаются, когда им не удается задействовать свой потенциал на полную катушку. Вот мы, грешным делом, и подумали, что вы, наверное, тоже из их числа.

– Теперь мне все ясно, – ухмыльнулся босс, проявляя при этом гораздо больше выдержки, чем я от него ожидал. – Моя ошибка в том, что все это время я был чересчур щедр и слишком великодушен.

– Мне очень неприятно говорить вам об этом. Терпеть не могу жаловаться, но такова жестокая правда. Взять хотя бы крышу на нашем бараке – затейливый узор из дыр придает ей огромное сходство с ажурной сорочкой, что, видимо, было задумано специально для того, чтобы, даже лежа на койке, мы могли любоваться звездами. Обыкновенный погонщик непривычен к столь трогательному проявлению заботы и внимания со стороны своего хозяина. Хотя, должен признать, в некоторым смысле это оказалось даже удобно – например, теперь мы можем без труда узнать, что на улице начался дождь, или же, не выходя из помещения, судить о том, сдохнут коровы ночью от холода или нет.

– Картина мне ясна, – кивнул он. – Я просто был слишком добр!

– Шеф, я человек простой, жаловаться не привык, но по мне, уж лучше горькая правда. Мы же неучи, люди приземленные, а тут такое отношение. Кстати, сам я ничего против учения не имею и работу свою обожаю, но сегодняшний день окончательно выбил меня из колеи. С этой джексоновской таратайкой я томлюсь от безделья и буквально засыпаю на ходу.

– Джо, – ответил мне на это босс, – ты разбиваешь мне сердце. Похоже, продолжительный контакт с мягчайшим железным сиденьем подействовал на тебя не лучшим образом.

– Да уж, – осторожно признался я, – впечатление такое, будто с меня заживо содрали пол-ярда шкуры. Редкий работяга вроде меня, привыкший иметь дело исключительно с чистокровными скакунами, не станет томиться от безделья, доведись ему править всего-навсего парочкой покладистых лошадок, вроде тех, что достались мне сегодня утром.

– Просто они очень хорошо воспитаны, – пояснил он. – Я это сразу понял.

– Да, шеф, – согласился я, – они целый день только и занимаются тем, что расшаркиваются друг перед другом в реверансах. По их милости на мне живого места не осталось!

– Какая досада, – покачал Ньюболд головой.

– Да, я даже прихрамывать начал. Все это время тешил себя надеждой, что смогу занять себя хоть чем-то полезным, а тут словно в насмешку судьба свела меня с трехколесной пародией на повозку, да еще видавшей такие виды, каких мне за всю жизнь не перевидеть. Этот тарантас умудряется проезжать даже там, где, казалось бы, проехать невозможно. Я бы сказал, что это карета для выпускника.

– Я и сам не устаю восхищаться ею, – поделился он. – Ну так что, Джо, и какой в этой связи у тебя напрашивается вывод?

– Мне очень жаль, босс, но думаю, нам придется расстаться. Боюсь, вы ошиблись во мне. Вам следовало бы набирать себе людей из приюта для престарелых, больницы или еще из какого-нибудь заведения такого рода; они не стали бы возражать против неполной занятости и были бы только рады развлекаться по двадцать часов в день. Наберите себе стариков, и они здесь снова почувствуют себя детьми; вот они-то не станут артачиться и будут беспрекословно отправляться вечером в постель, чтобы проспать свои законные четыре или даже целых пять часов.

– Дружище! – воскликнул босс. – Твои советы поистине бесценны. Огромное спасибо, я тебе за них бесконечно признателен. И все-таки, возможно, я хоть как-то могу облегчить твое бремя и предложить тебе другую работу.

– Какую же? – заинтересовался я. – Какая еще работа может быть на этих посиделках?

– Отчего же, можно, к примеру, работать на подаче сена, – предложил он. – К тому же Пит Брэмбл, как я погляжу, чуть не засыпает на ходу. Он вон там работает вилами. Почему бы тебе не поменяться с ним?

– Не уверен, что Пит захочет со мной меняться, – засомневался я.

– А мне почему-то кажется, что Пит с радостью поменяется местами с кем угодно, – возразил он. – Даже с резчиком проволоки.

С тонкостями процесса резки проволоки я тогда еще не был знаком и мог судить о нем лишь по крикам, доносившимся с той стороны; время от времени пронзительные вопли работавшего там парня достигали ушей моего мустанга, и он неизменно взбрыкивал, словно от удара кнута.

И тут подал голос рыжеволосый мальчишка.

– Резка проволоки – это мое самое любимое занятие, – объявил он.

Босс смерил его оценивающим взглядом:

– И охота тебе связываться? Ведь это работа для малышни.

– А я не прочь снова впасть в детство, – парировал мальчишка. – Я с удовольствием остался бы здесь, если бы вы разрешили мне целый день играть в такие игрушки.

– Полагаю, о прессах для сена ты тоже знаешь решительно все? – предположил босс.

– Нет, не все, – поскромничал паренек. – Многое уже успел подзабыть. Но были времена, когда я мастерил их вот этими руками. Так-то.

– И как, на твой взгляд, – продолжил босс допрос, – смог бы ты за три часа нарубить столько проволоки, чтобы нам хватило на час работы?

– Думаю, что и за час нарубил бы ее столько, что вам хватило бы на три.

– Мне тоже так кажется, – фыркнул босс. – Наверное, ты и с этим справился бы. Это же обычное дело для нормального мужика, зарабатывающего по доллару в день, не так ли?

– Знаете, как принято говорить в таких случаях? Дают – бери, бьют – беги!

Ньюболд аж подпрыгнул от неожиданности. Но в следующее мгновение, очевидно, вспомнил, что перед ним всего-навсего мальчишка. Снова смерив пацана оценивающим взглядом, он распорядился:

– Тогда, малыш, живо дуй туда и принимайся за работу. Скажи Бошу Миллеру, что он может оставить в покое и проволоку, и машинку для ее резки.

Однако мальчишка не спешил. Остался сидеть, где сидел, и по-прежнему жевал травинку, лениво перекатывая ее из одного уголка рта в другой.

– За доллар в день? – уточнил он.

– Если сумеешь нарезать столько проволоки, чтобы мы могли работать без остановки, то да! – подтвердил босс. – Но смотри мне, если запорешь больше двух отрезков… Кстати, звать-то тебя как?

– Чип, – отозвался паренек.

– Так вот, Чип, если испортишь больше двух отрезков, я тебя в порошок сотру, – пообещал босс.

Но эта заключительная часть фразы оказалась обращенной в пустоту, ибо пацан резво сорвался с места, устремившись туда, где работал резчик проволоки.

– Ну так как, Джо? Что ты теперь скажешь? – обратился босс ко мне.

– Ну что ж, – протянул я, – если Пит Брэмбл окажется таким идиотом, что согласится взяться за мою работу в обмен на свою, то я, пожалуй, тоже сделаю очередную глупость и останусь. Уж очень охота поглядеть, чем дело кончится. Это же не парень – орел!

Я поплелся к стогу и поинтересовался у Пита, не желает ли он уступить мне свое место и взяться за мою работу.

Пит подошел ко мне сквозь облако пыли и, растроганно моргая, взял обеими руками за плечи.

– Послушай, ты это серьезно? – проговорил он.

– Вполне, – ответил я.

Брэмбл молча развернулся и торопливо заковылял туда, где все это время стояла моя повозка. Опустив глаза, я глянул на собственные плечи. На них с обеих сторон красовалось по кровавому пятну.

Глава 4

Как говорится, выше головы не прыгнешь. Основная трудность заключалась в том, что, хотя Ньюболд и знал решительно все о коровах, в прессах для сена он практически не разбирался. В этом смысле наш хозяин был совершеннейшим профаном! Вернее, у него имелись кое-какие теоретические соображения на сей счет, но теории, как известно, губили и куда более великих личностей, нежели был он.

Теоретически возможно все: в дело вкладываются десять долларов, а потом остается лишь следить за рынком ценных бумаг, продавая акции именно в тот момент, когда цена на них достигает высшей точки, чтобы накупить их побольше и снова продать. За первую неделю теоретически это принесет вам триста двадцать долларов чистого дохода, за вторую – десять тысяч, за третью – двадцать тысяч триста, за четвертую – десять миллионов, за пятую – двадцать миллионов триста тысяч, за шестую – десять миллиардов. Готово!

К началу седьмой недели слух о вашем теоретическом успехе доходит до мультимиллионеров, и все они жаждут быть официально представленными вам; на восьмой неделе эти толстосумы прямо-таки умоляют вас взять их к себе на работу, а правительство единогласно принимает решение наградить медалью финансового гения, который лишь по доброте душевной удержался от того, что не скупил на корню по дешевке весь Уоллстрит и остаток страны в придачу.

В самом начале Ньюболд ознакомил нас со своей теорией.

Он сообщил:

– Придурок, который продал мне эту машинку, сказал, что ее производительность рассчитана на сорок пять тонн прессованного сена в день, но на практике, как правило, выходит сорок, потому что приходится тратить время на выемку тюка и на новую загрузку агрегата. Вычтем из этого еще пять тонн, которые этот мошенник наверняка приврал. Но даже в таком случае мы имеем тридцать пять тонн в день. Мы скосили три тысячи акров, стало быть, нам предстоит спрессовать где-то около двух с половиной или даже трех тысяч тонн и управиться со всем этим за девяносто дней. Итак, девяносто дней – это уйма времени, но ведь и три тысячи тонн сена тоже цифра нешуточная. Этого сена должно хватить на прокорм пяти тысяч ослабленных коров в течение ста дней в условиях самой лютой зимы или летней бескормицы. Теперь вы видите, какое это имеет для нас значение?

Для него это был привычный стиль изложения. Ньюболд любил порассуждать о хозяйственных делах на равных, как будто все мы одна компания, а он среди нас не более чем просто, скажем, бригадир.

Кстати, мужик, продавший ему пресс, просветил его также на тот счет, что обвязчикам тюков обычно принято платить восемнадцать центов за тонну, рабочим, загружающим сено, – по семнадцать, а погонщику – четырнадцать.

Как раз эта часть их беседы, похоже, начисто вылетела у босса из головы. Но узнали мы об этом с большим опозданием, когда Ньюболд уже установил нам расценки в половину меньше общепринятых. Однако даже те гроши казались нам сказочным богатством.

Возьмем восемь центов, помножим их, скажем, на сорок тонн – в итоге получаем верных три доллара двадцать центов в день и почти целую сотню долларов в месяц, если, конечно, работать без выходных.

А разве мы станем брать выходные? Конечно же нет! Ночью того дня никто не мог заснуть. Мы лежали на койках без сна и мысленно уже покупали себе новые седла, обзаводились чистопородными скакунами, выигрывали на них Кентуккийские скачки, после чего отправлялись путешествовать в Нью-Йорк, на Кубу и вообще наслаждались жизнью.

Даже новобранец-мальчишка не остался в стороне, выполнив и перевыполнив установленную ему норму. Он скакал кузнечиком от одного конца своей машинки к другому и нарезал гораздо больше проволоки, чем требовалось для бесперебойной работы. Моток проволоки стремительно разматывался, а направляющий ролик нагревался от трения – так споро шла работа. Мы использовали длинный проволочный прут для продольной перевязки тюка, после чего перехватывали его с обоих концов поперек при помощи двух проволок покороче. Мальчишка разошелся настолько, что маленькие отрезки вылетали из машинки словно сами собой. Для того же, чтобы выдать большой прут, ему приходилось поднапрячься, изо всех сил налегая на тугой рычаг. Но он ни разу не запросил пощады и проработал, не снижая темпа, до самого вечера. А в конце дня как ни в чем не бывало подошел к боссу и весело объявил:

– Ну что, Ньюболд, тебя можно поздравить? Сегодня ты заполучил первоклассного работника.

– Кого же это? – не понял хозяин.

– Меня, – признался пацан. – Если не веришь, то взгляни вот на это! – И он указал на аккуратный штабель из проволоки, нарезанной им за день.

Обычно Ньюболд не лезет за словом в карман, но только на этот раз сказать ему было нечего. Так что он просто молча развернулся и отошел, а мальчишка приобрел место постоянного работника и жалованье как у взрослого – доллар в день, что по тем временам было совсем не так уж и мало.

Но тут мне придется на какое-то время оставить в покое мальчишку и вернуться к повествованию о том, что все это время происходило с прессом для сена.

Работа с вилами у стога с виду не представляла собой ничего сложного. Единственное, что требовалось от вас, так это вооружиться ковшеобразными джексоновскими вилами и вонзить их в копну сена. Затем вы кричите: «Трогай!» – после чего погонщик-крановщик хлещет вожжами лошадь, впряженную в подъемный механизм. Вся копна взмывает в воздух, зависая над специальной платформой, вы дергаете за трос, и сено валится туда, где до него может добраться работник, загружающий его непосредственно в пресс. Казалось бы, что проще? У стороннего наблюдателя может даже сложиться впечатление, что вы просто стоите себе рядышком и откровенно бездельничаете.

Но на деле все оказалось гораздо сложнее.

Начать хотя бы с того, что вилы весили никак не меньше сорока фунтов и весь этот вес был распределен крайне неравномерно, сосредоточиваясь в самых неудобных местах. При этом четыре длинных, изогнутых и острых как игла зубца, возвращаясь в исходное положение, упорно норовили впиться вам в ноги. Железяка же, приводившая в действие заслонку, оказалась снабжена острыми гранями и, похоже, была специально создана с таким расчетом, чтобы защемлять вам пальцы.

Для того чтобы управляться с такими вилами, необходимо обладать определенной сноровкой. С одной стороны, приходится то и дело уворачиваться от надвигающихся острых шипов механических грабель, влекомых парой норовистых мустангов. Отскочив в сторону, вы слышите крик работника, вкалывающего на загрузке пресса и требующего от вас новой порции сена. И тут наступает время пускать в ход вилы, но делать это нужно с умом и должной осторожностью, так как если подцепить разом огромную копну, то работнику на платформе придется надрываться, чтобы разодрать ее на охапки нужного размера. Если же, пожалев его, станете подавать сено почаще, но совсем уж маленькими порциями, то ничего хорошего из этого тоже не выйдет: вы лишь замучаете до полусмерти впряженную в подъемник лошадь, которой придется постоянно пятиться назад, да к тому же заставите простаивать работника, которому по доброте душевной пытались помочь. Прибавьте к этому для пущей наглядности густое облако пыли и мелкой сенной трухи, постоянно набивающейся вам за шиворот, а также в глаза, рот, и получите целостную, до некоторой степени правдоподобную картину происходящего. Но и это описание не идет ни в какое сравнение с жестокой реальностью, ибо никакими словами невозможно передать той гаммы чувств, что возникает в душе человека после тесного общения с прессом для сена.

От себя добавлю, что в тот день я все же кое-как продержался до вечера. Когда рабочий день закончился – а произошло это уже в темноте, спустя довольно много времени после того, как солнце скрылось за горизонтом, – у меня не хватило сил даже на то, чтобы вымыть руки.

Вместе с остальными я поплелся к навесу, служившему одновременно и кухней и столовой, где уселся за стол, уныло взирая на чумазую лепешку с куском бекона, которую повар называл нашим ужином, и мысленно стал уговаривать себя приняться за еду. В этот момент появился босс. Из его всклокоченной шевелюры во все стороны торчали сухие травинки, а спина линялой фланелевой рубахи была густо запорошена трухой.

Он пересчитывал бирки, полученные от обвязчика тюков, и вид у него был довольно безрадостный.

В конце концов Ньюболд изрек:

– Паршивых девятнадцать тонн!

– Девятнадцать диких взбесившихся кошек! – возразил я.

Босс уселся на свое место, взглянул на лепешки в тарелке, после чего повернул голову и даже открыл рот, собираясь устроить нагоняй этому огородному пугалу, возомнившему себя поваром, но потом, похоже, вовремя вспомнил, что это он сам закупал продукты, которыми теперь были вынуждены питаться все, включая бедолагу повара. Это несколько умерило его пыл.

Девятнадцать тонн!

Так оно и было. Он показал нам записи, и все мы по очереди заглянули в них, отказываясь верить собственным глазам. Готовый тюк сена тянул в среднем примерно на сто восемьдесят фунтов, а мы выдали немногим больше двух сотен таких тюков. Работники, подававшие сено в пресс, клялись и божились, что они затолкали в жерло адской машины по крайней мере полновесную тысячу тонн сена; на что обвязчик тюков заявил, что они врут и не краснеют, ибо он самолично извлек из-под пресса по крайней мере две тысячи тонн, все их перевязал, пронумеровал, откатил в сторону и сложил в штабеля.

Тут подал голос мальчишка.

Похоже, скользкие от жира лепешки не вызвали у него никаких особых эмоций. Он съел их с таким аппетитом, словно это были бисквитные пирожные, а солонина – медом. И все это запил солоноватой бурдой, которую наш повар упорно называл кофе.

Так вот, теперь этот пацан заявил во всеуслышание:

– Не огорчайтесь, парни. Учиться никогда не поздно. Вот если бы мне дали поработать на подаче сена, то уж я бы вам показал, как это нужно делать: сперва заложить охапку побольше, а потом постепенно уменьшать порции, сводя их мало-помалу просто до вороха трухи на последней закладке.

Все мы уставились на него. Что касается меня, то я и вовсе был готов его удавить. Но тут в разговор снова вступил хозяин:

– Так ты, выходит, знаешь, как это делается, не так ли?

– Разумеется, знаю! – отозвался мальчишка. – Я в свое время собственноручно строил такие машинки. Можно сказать, я же их и изобрел.

– Ну что ж, – проговорил босс, – вот завтра утром заберешься на платформу и покажешь пример, как нужно работать. Но учти, до обеда ты оттуда не слезешь.

– Да запросто, раз плюнуть! – отмахнулся пацан, но на этот раз вид у него был довольно встревоженный.

Ровно в четыре утра трамбующая чушка пресса совершила свой первый удар, а мальчишка к тому времени уже стоял на платформе, и в руках у него были вилы, оказавшиеся выше его самого.

Но самое удивительное было то, что накануне он говорил чистейшую правду, утверждая, будто бы знает, как надо работать! На него можно было обрушить самую большую копну, загромождавшую целиком всю платформу, а ему неизменно удавалось разгрести площадку для подачи, и, когда громоздкая нижняя челюсть механизма поднималась, для нее уже была готова очередная порция сена, которая незамедлительно отправлялась в прямоугольное отверстие длинной железной глотки.

Для первой подачи он сложил большую копну, старательно выровнял ее бока и пришлепнул вилами сверху; когда же трамбовка оказалась в верхнем положении, то начал сбрасывать вилами в жерло пресса верхушку копны, даже не дожидаясь подъема площадки. Таким образом, сена в камере приемника оказалось столько, что пресс им едва не подавился, принимаясь за трамбовку тюка.

Мальчишке удавалось в два счета разделить на аккуратные кучки беспорядочно сваленный ворох сена, с виду больше напоминающий спутанный клубок колючей проволоки. Даже когда площадка камеры оказывалась совершенно пустой, он каким-то образом ухитрялся наскрести по углам достаточно сена для закладки новой порции. Но помимо всего прочего, пацан еще успевал изводить меня своими дурацкими подковырками, то и дело окликая сверху и издевательски интересуясь, не заснул ли я, достаточно ли ел каши и как долго еще там собираюсь копошиться?

При этом я не был единственной жертвой его остроумия – погонщику тоже досталось сполна. Подъемником заправлял ирландец по имени Клив Руни, и настал такой момент, когда Руни бросил свою лошадь и начал карабкаться на платформу, надо думать для того, чтобы разорвать нахального малолетку в клочья. Тот же как ни в чем не бывало стоял наверху и еще подначивал, обещая пересчитать ему зубы и заткнуть его раз и навсегда.