Тени убийства

Глава 1

1889

Кора Оукли откинулась на кружевные подушки. Пот струится по лбу, течет по носу и по верхней губе, скапливаясь в солоноватую лужицу в морщинке в углу рта. Она этого почти не замечает. Щупальца боли тянутся от пульсирующей челюсти к плечу через шею. Правая сторона лица горит огнем. Зуб вырван три дня назад, и дантист обещал, что скоро заживет.

Почему мужчины без конца лгут? Кора дотронулась до распухшей щеки и скривилась.

Комната в башне принадлежит ей с тех пор, как она впервые ступила ногой в Форуэйз. Здесь почти сплошная бархатная полутьма, только на кровать падает кружок света от лампы на ночном столике. Фарфоровая лампа разрисована фиалками. В пузатом стек лянном абажуре горит огонь, питаемый залитым в основание горючим, сердито мечется и скачет, как пойманный чертенок, желающий вырваться на свободу и сделать какую-то пакость.

«Надо сменить покои, – решила Кора. – Нехорошая комната. Никогда мне не нравилась».

Эту комнату ей отвел Уильям. Его апартаменты в другом конце дома. Не совсем нормальное устройство для супружеской пары, но так хочет Уильям – известно почему.

Как бы услышав мысленный оклик, он вошел в открывшуюся дверь с небольшим подносом и сказал, ставя его на столик у лампы:

– Ну вот, я все исполнил. Бакстер приготовил по рецепту Перкинса.

Кора взглянула на знакомую бутылочку с рукописной этикеткой «Laudanum» и надписью ниже в скобках (настойка опия).

– По сведениям Бакстера, появляются новые средства от зубной боли. А я ответил, что ты предпочитаешь известные, уже испробованные лекарства. – Он помолчал, как бы ожидая ответа, и, не дождавшись, кратко перечислил: – Вода, стакан, чайная ложечка. Сразу примешь? – И протянул к бутылочке руку.

Кора перекатила из стороны в сторону голову на подушке. Пусть он скорей уходит. Она сама знает, как принимать настойку. Опий стал старым другом, к которому взываешь из пучины черной тоски и уныния. Можно будет спокойно заснуть, забыть о безумной боли в воспаленной десне с дыркой на месте бывшего зуба. Но даже перспектива сна порождает тревожную дрожь предчувствия. В последнее время сны полны кошмаров. Сплошное отчаяние. Неужели никогда не будет покоя ни во сне, ни наяву?..

– Ну хорошо. – Уильям наклонился, запечатлел на влажном лбу бесстрастный поцелуй. – Доброй ночи.

Шагнул к двери – Кора обрела дар речи, окликнула его.

Он оглянулся, взявшись за круглую дверную ручку, вздернув темные брови. Даже в нынешнем плачевном состоянии видно, как он хорош собой. Понятно, почему в ту пору в него с первого взгляда влюбилась легкомысленная девчонка семнадцати лет. Без памяти влюбилась в насквозь испорченного мужчину.

С максимально возможной при флюсе четкостью Кора проговорила:

– Утром я увольняю Дейзи.

– Не заботится о мальчике подобающим образом? – холодно уточнил Уильям.

– Мне не нравится ее поведение.

– В каком отношении? – Хоть он стоит в тени, на лице написано недовольство, в тоне сквозит презрение.

«Считает меня дурой», – поняла Кора. Но из-за боли невозможно спорить. Вместо этого она сказала:

– По твоей милости я в глазах всех знакомых выгляжу смешной и жалкой.

– Чепуха, – бросил он и толкнул дверь.

– Это слишком, – проговорила она, с трудом ворочая языком. – Так дальше продолжаться не может. Я больше не вынесу.

Он не ответил, вышел, она бросила вслед:

– С этим необходимо покончить, Уильям!

Осмелилась вымолвить слово, которое нельзя оставить без ответа. Он круто развернулся:

– Покончить?

Боль и отчаяние придали храбрости.

– Буду просить развода.

Уголок его губ дернулся, как бы в усмешке, но он только сказал:

– Возможно, к утру образумишься.

И ушел.

– Ну, тогда доброй ночи, мистер Уотчетт, – сказала Марта Баттон, закрыла и заперла дверь за садовником, задвинула для полной надежности верхний и нижний засовы, проверила окна. Удостоверившись, что на кухню проникнет лишь самый настырный грабитель, бросила вокруг удовлетворенный взгляд.

По кухонной утвари надо бы хорошенько пройтись графитом – утром это сделает Люси. Пускай работает. Ястребиный взор миссис Баттон упал на два стаканчика на столе рядом с бутылкой шерри. Она сунула в буфет бутылку, сполоснула стаканы, вытерла насухо, поставила на место. Секунду поколебавшись, схватила со стола блюдце и тоже вымыла. Все это можно было бы оставить для Люси, только есть вещи, к которым не следует привлекать внимание прислуги, в отличие от скучной и тягостной чистки плиты. Не то что миссис Баттон с мистером Уотчеттом не имеют права выпить по стаканчику шерри и посплетничать по вечерам, но нижестоящие должны всегда питать уважение к вышестоящим и не иметь никаких оснований посмеиваться за их спиной.

Уже поздно. Уотчетт засиделся дольше обычного. Миссис Баттон вышла в холл. Там еще мерцает единственная газовая лампа, тихонько шипя, а в других помещениях нижнего этажа темно. Атмосфера в ночном доме тяжелая, насыщенная чьим-то невидимым присутствием. На старинных дедовских часах почти одиннадцать. Миссис Баттон направилась к парадной двери еще раз проверить засовы. Разумеется, двери последним проверяет мистер Оукли, но хозяин сегодня выглядел рассеянным. Рано ушел, еще до десяти. Слышно было, как поднялся наверх. Конечно, заметила миссис Баттон Уотчетту, ему есть о чем подумать.

«Так я и знала, мистер Уотчетт. Как только эта самая Дейзи Джосс переступила порог. Слишком хорошенькая, на свою беду».

«Ах, – вздохнул Уотчетт. – От Джоссов ничего хорошего не жди. Нечего брать их на работу».

«А бедная миссис Оукли сама не своя из-за зуба. То есть из-за того, который пришлось вырвать. Не пойму, почему не поехала в Лондон к дантисту, который умеет с благородными обращаться. После нашего местного зубодера она в ужасном состоянии».

«Лучше уж привязать ниткой к дверной ручке», – заявил Уотчетт.

«Хуже не было б, точно!» – фыркнула миссис Баттон.

Парадная дверь закрыта на засовы. Экономка кивнула, пошла выключить газовую горелку, при этом мельком отразилась в зеркале, чуть задержалась, взбив волосы необычного цвета красного дерева. Потом направилась обратно на кухню, оттуда в смежный чулан с черной лестницей на верхние этажи. Оставшись внизу совсем одна, она вполне могла бы подняться по главной лестнице, но старые привычки живучи. Черная лестница для слуг, и, хотя экономка занимает решительно главное место среди прислуги в лучшем смысле этого слова, поднимается миссис Баттон в свою комнату этим путем со свечой в руке.

Темный дом скрипит, стонет при понижении температуры. На втором этаже лестница выходит в конец коридора рядом с дверью башенной комнаты, где спит миссис Оукли. Повернув к следующему пролету, где расположена ее личная спальня и крошечная гостиная, миссис Баттон услышала неожиданный стук.

За которым последовал крик. Необычный, фантастический, нечеловеческий, словно идущий из другого мира, изданный каким-то животным в смертельной агонии. Сердце болезненно екнуло, миссис Баттон перекрестилась свободной рукой. Она с колыбели росла в католичестве, хотя о религиозных убеждениях уже много лет говорить не приходится. Теперь, чувствуя, что она подвергается испытанию, которого не пройти без божественной помощи, Марта обратилась к своей детской вере.

Стук и крик безошибочно донеслись из-за двери миссис Оукли. Экономка боязливо приблизилась, нерешительно постучала:

– Миссис Оукли… мэм?..

Ответа не последовало, но, прижавшись ухом к створке, она услышала движение, шорох, непонятный хрип. Потом довольно отчетливое бульканье и оборвавшийся визг, будто подача воздуха была внезапно перекрыта.

Не зная, что увидит, миссис Баттон в полной панике повернула дверную ручку, толкнула створку и схватилась за горло.

– Ох, боже мой, боже!..

Перед глазами чудовищная картина средневеко вого ада – на полу корчится тело в пляшущем красно-желтом свете средь языков огня. В воздухе омерзительное зловоние – миссис Баттон закашлялась и срыгнула. В нем смешалось горящее дерево, ламповое масло, паленое мясо, еще какой-то оглушительный запах, знакомый, но не сразу узнанный. Осколки стоявшей у кровати лампы валяются на дымящемся почерневшем ковре. В глаза бросилось что-то совсем среди них неуместное, но только на долю секунды, ибо внимание полностью приковалось к другому.

Обгоревшее существо на полу дергалось, извивалось, всхлипывало, как бы стараясь и не имея возможности крикнуть. Дрожавшая всем телом экономка поставила свечу, шагнула вперед и тут же шарахнулась в ужасе и отвращении. Перед ее перепуганным взором существо с нечеловеческой силой вскинулось в пламени, вытянув в немой мольбе почерневшую облезшую пятку. При этом вспыхнули длинные волосы, превратившись в жуткий ореол. Существо издало тонкий высокий нечеловеческий вопль – звук замер, когда легкие полностью опустели, – и рухнуло навзничь.

– Миссис Оукли!.. – выдохнула экономка. – Ох, миссис Оукли!..

Глава 2

1999

– Мистер Гладстон, – сказала Дамарис Оукли с максимальной категоричностью, – мы все это уже обсуждали. Ни я, ни моя сестра не имеем никакого желания устраивать в саду водоемы.

– Почему? – спросил садовник.

Они уставились друг на друга, представляя два абсолютно противоположных стиля. На Дамарис очень старая твидовая юбка, из-под которой выглядывает подол полотняной нижней рубашки; сверху еще более старый джемпер ручной вязки с какими-то удивительными помпонами и кардиган. Полы кардигана с петлями и пуговицами обвисли спереди почти до колен, на спине кофта сморщилась и задралась почти до лопаток. На голове почтенная мягкая шляпа из твида, принадлежавшая отцу мисс Оукли, на которой даже осталась прилипшая мушка – искусственная наживка для рыбной ловли.

Рон Гладстон, напротив, образец достоинства и аккуратности, даже в рабочей одежде. Под чистой, застегнутой доверху курткой рубашка с галстуком; блекло-рыжие волосы подстрижены по-военному коротко, жесткие усики не утратили красок, придавая ему петушиную задиристость. Постоянно работая на свежем воздухе, он носит прочную обувь, но даже грубые ботинки надраены перед уходом из дому – эффекта не портят мелкие потеки грязи и мазки травяной зелени.

Дамарис не впервые задумалась, что в принципе очень даже неплохо провести в сад воду, хотя тут есть свои издержки. Никак невозможно позволить себе садовника, даже оплачивать регулярные визиты сотрудников какой-нибудь фирмы по уходу за садом. Своими силами они с Флоренс не справляются с буйной растительностью и отчаянно нуждаются в помощи.

Рон Гладстон не первый, к кому они обратились, желая решить проблему. Социальные службы прислали одного молодого человека. Дамарис вспоминает его с содроганием. Он носил серьгу в ухе и татуировку в виде паутины на чисто выбритой голове. Обращаясь к ней и к сестре, называл их «милые мои». Что ему не помешало исчезнуть из их сада и жизни без предупреждения, но с остатками фамильного серебра, включая парные рамки с единственными фотографиями их брата Артура в форме Королевских военно-воздушных сил. Одна из них была снята во время его последнего приезда домой незадолго до фатального крушения самолета на фермерском поле в графстве Кент.

Дамарис старалась объяснить девушке из полиции, явившейся за подробностями: «Мы бы не так возражали, если бы он забрал рамки, а снимки оставил. В конце концов, зачем ему фотографии Артура, правда?» Тут она замолчала, сама удивляясь, что так говорит с незнакомкой.

«Действительно, не повезло», – посочувствовала девушка из полиции.

Да, думала Дамарис. Действительно не повезло. Как всегда. Родители так и не оправились после гибели Артура. Сестры, как было принято в старые времена, остались дома, ухаживая за ними, пока мать с отцом слабели, старились, наконец умерли, а к тому времени Дамарис и Флоренс никем уже больше не интересовались.

Один юноша хотел жениться на Флоренс, родители сочли его неподходящим, Флоренс в конце концов подчинилась их общему мнению. Отвергнутый жених отправился в Южную Африку, открыл винодельню на мысе Доброй Надежды и, по слухам, вполне преуспел. Почему она за него не боролась? Почему за себя не боролась? Сейчас легко говорить. Тогда было трудно бороться. А теперь в любом случае поздно.

– Все мертвы и исчезли, – пробормотала еле слышно Дамарис.

– Что, мисс Оукли? – переспросил Рон, дернув усами.

– Простите, мистер Гладстон, задумалась.

Нынешнюю идею высказал викарий Джеймс Холланд. Сначала, после общения с бритоголовым вором, решение казалось идеальным. Рон вышел на пенсию, живет в чистенькой, аккуратной квартирке без сада, делать ему нечего, кроме ежедневных утренних походов в библиотеку, где он читает газеты и садоводческие журналы, жалуясь библиотекарше на вторжение шумных школьников в читальный зал. По том библиотекарша жалуется на него отцу Холланду, забежавшему поболтать. Тогда у викария зародилась прекрасная мысль занять Рона в Форуэйз пять дней в неделю. По субботам он делает покупки, по воскресеньям не работает, как заповедано в Библии, о чем Рон напомнил отцу Холланду: «Викарию-то следует знать».

Сначала решение казалось идеальным. Длинная трава скошена, бесформенные разросшиеся кусты подстрижены. Но со временем у Рона Гладстона возникают все более грандиозные планы. Фактически он начинает смотреть на сад как на свой. Начинаются неприятности. Пусть он расчистил заросшие клумбы у дома, привел их в порядок, засадил чудесными яркими цветами. Сомнения возникли, когда он выстриг тисовую живую изгородь вдоль подъездной дорожки в виде зубчатой крепостной стены, а после этого высказал кучу других идей, абсолютно неприемлемых для сестер Оукли.

– По-моему, мистер Гладстон, – сказала Дамарис, – вы опять насмотрелись садоводческих телепрограмм.

– Ни одной не пропускаю, – с гордостью объявил Рон. – Черпаю массу мудрых мыслей.

– Не спорю, хотя это не означает, будто нам с сестрой необходима альпийская горка, висячий сад, ботанический, или как его там. И водоемы с фонтанами тоже.

– Я подумываю… – продолжал Рон, как будто она вообще ничего не сказала, – я подумываю, не устроить ли маленький пруд. Конечно, если согласитесь проложить трубу от дома, можно сделать фонтанчик. – Он с надеждой взглянул на нее.

– У нас уже есть фонтан, – напомнила она.

– Имеете в виду старую, облупленную каменную чашу посреди подъездной дорожки? Она не работает, – объявил мистер Гладстон.

– Какая разница? – отмахнулась Дамарис. Помнится с самого детства, что не работает. В центре каменной чаши стоит пухлый младенец с крыльями – никто не помнит, то ли херувим, то ли Купидон, потерявший свой лук, – давно заросший желтыми и серыми лишайниками, отчего кажется, что он страдает каким-то нехорошим кожным заболеванием.

– Разве бывает фонтан без воды? Я поставлю такой, что работает.

– Нам не нужен фонтан, мистер Гладстон! – отчаянно провозгласила Дамарис.

Эта интонация, кажется, была услышана.

– Тогда маленький пруд без фонтана, хотя мне очень жалко, что он будет действовать только наполовину.

Блестящая мысль сразила Дамарис.

– Нам не нужен пруд, мистер Гладстон. Там заводятся лягушки.

– Что такого плохого в лягушках? – удивился Рон. – Они насекомых едят, сад почистят.

– Они квакают, – пояснила Дамарис. – Подворачиваются под ноги и под колеса и гибнут, раздавленные. Никаких прудов, мистер Гладстон! Давайте оставим пока эту тему. Хочу вам кое-что сказать. Вы ведь знаете, что мы подумываем о продаже дома?

Рон помрачнел:

– Слышал. Почему?

– Просто не можем его содержать. Миссис Дейли проходится с пылесосом трижды в неделю, но у нее уже сил нет и ноги не держат. Предупредила, что к Рождеству уходит. Отчасти поэтому вопрос решился. Мы с Флоренс ищем подходящую квартиру с современной кухней.

Перед мысленным взором Дамарис проплыла старинная кухня в Форуэйзе, особенно холодный каменный пол.

– С центральным отоплением, – мечтательно добавила она.

Усы Рона Гладстона ощетинились.

– У меня есть квартира! – провозгласил он, как Мартин Лютер Кинг некогда провозгласил, что у него есть мечта. – Осмелюсь сказать, современная и удобная. Только… ничего… близко даже… подобного! – прокричал он, указывая лопатой во все стороны в промежутках между восклицаниями.

– Конечно, – тихо кивнула Дамарис. – Конечно. Естественно, жалко… мы здесь родились и росли… все наши воспоминания связаны с этим домом… Но нам с Флоренс хочется прожить последние годы в комфорте. Мы это заслужили. И мы это получим, – решительно заключила она.

– Вот что я вам посоветую, – серьезно сказал Рон Гладстон, – позвольте мне устроить декоративный прудик вон под той магнолией.

Предложение показалось настолько не соответствующим обстоятельствам, что Дамарис просто вытаращила глаза.

– Если хотите продать, надо устроить что-то особенное, – пояснил Рон, видя ее недоумение. – Сад с водоемом и фонтанчиком может решить дело. Люди часто покупают дома, потому что мечтают о саде.

Дамарис с большим облегчением увидела вышедшую из дома сестру и отмахнулась от искушений мистера Гладстона:

– Извините. – Она поспешила навстречу Флоренс.

По мере приближения радость угасала. Кажется, будто хлипкую Флоренс, одетую почти так, как сестра, вот-вот сдует ветром. «Она младшая, – подумала Дамарис, – а уйдет первой, оставит меня в одиночестве. Необходимо уехать отсюда. Без центрального отопления невозможно прожить еще зиму. Необходимо купить квартиру!»

Она взглянула вдаль на дом, выстроенный из местного камня в стиле викторианской готики, похожий если не на замок, то, по крайней мере, на баронское поместье, и признала, что нечестно говорила сейчас с Роном Гладстоном. С самой собой говорила нечестно. Действительно, она прожила здесь всю жизнь и должна быть глубоко привязана к дому. А на самом деле глубоко ненавидит. Кажется, будто он ее пожирает. Даже в молодости, когда она работала в Бамфорде, приходилось ежедневно ехать сюда на велосипеде сразу после работы, потому что родители ждали к ужину. Другие шли в гости, на танцы, на свидания с молодыми людьми, за которых выходили замуж. Только не она. Ее ждали здесь. Абсолютно не стоит жалеть об отъезде. Плевать, кто купит дом. Плевать, если новые владельцы сровняют с землей эту груду камней. Ни одному Оукли она не принесла счастья.

Обратившись к Флоренс, Дамарис сказала:

– Мистер Гладстон настаивает на пруде и фонтане. Я его изо всех сил стараюсь переубедить. Пожалуй, нам с ним повезло. Сад был совсем одичавшим, пока он не взялся за дело. Помнишь Эванса, который был садовником во времена нашего детства?

– Помню, – кивнула Флоренс. – Он учил нас растить в горшках красную фасоль. Мы эти горшки расставляли на полках в старой теплице, подписывали свои имена на бумажках. Твоя всегда росла быстрей моей, а у Артура вообще лучше всех.

Несмотря на счастливые воспоминания, Дамарис почуяла напряженность сестры, забеспокоилась и спросила:

– Что-нибудь случилось, моя дорогая?

– Почта пришла, – сказала Флоренс Оукли. Налетевший ветер растрепал пряди серебристых волос, закрученных на затылке в аккуратный валик.

Наступило молчание. Дамарис с тяжелым сердцем смотрела на сестру. Она не спрашивала, что в почте. Знала и не хотела слышать. Каждая секунда молчания дорога, потому что, когда слова будут сказаны, все раз и навсегда переменится.

Флоренс слегка выпрямилась с усилием, готовясь огласить нежеланную весть.

– В письме точно сказано. Он приезжает.

– Яды, – изрек Джеффри Пейнтер, – прежде были гораздо популярней, чем нынче. Ах, сосиски в тесте! Что скажешь, Мередит?

– Осторожно, – шепнул Мередит на ухо Алан Маркби. – Возможно, отравлены…

– Джефф опять рассуждает о ядах? – переспросила Пэм Пейнтер, принесшая поднос с сосисками. – Действительно одержимый.

Алан ей улыбнулся:

– Скажу, как скромный коп, я часто имел повод благодарить Джеффа за его познания о ядах. Это нам не раз помогало.

– Только это не повод сейчас его поощрять, – отрезала Пэм. – Неуместная тема, Джефф, ясно?

– Можете себе представить, как она ведет себя на заседаниях совета графства? – риторически спросил Джефф, не реагируя на полученное приказание, и заметил жене: – Алану и Мередит интересно.

– Мы собрались на милый дружеский ужин в честь новоселья, – напомнила Пэм. – Атмосфера должна быть приятной.

Она понесла поднос к другим гостям, набившимся в довольно маленькую гостиную нового дома Пейнтеров. Мередит про себя заключила, что бесполезно приказывать Джеффу не рассуждать о ядах. Он из тех, кто превращает профессию в хобби. Любит свое дело и без конца толкует о нем. Стоит посреди комнаты, полной народу, завладев вниманием слушателей; лысеющая голова поблескивает от жары и от собственного энтузиазма. Разве можно упустить такой шанс?

– Ну, понравилось вам в новом доме? – спросила она, отвлекая его.

Джефф огляделся, будто в первый раз видел гостиную.

– Отлично. Именно то, чего хотела Пэм. На мой взгляд, тесновато, однако жилье современное.

Проходя мимо с пустым подносом, жена уловила последние слова.

– Надо было найти что-нибудь поменьше. Дети в колледже. Тот дом разваливается и требует большого труда. Новые муниципальные дома не всем нравятся, но мне некогда ремонтировать старый. Знаю, Мередит, ты свой коттедж отделала, и замечательно, оригинально и прочее. То есть и до разгрома было замечательно. Но у меня куча дел, кроме дома. Джеффа просить починить что-нибудь и покрасить смысла нет, он безрукий. Я просто хотела переехать, распаковать свои вещи и жить себе дальше. Так и сказала Джеффу: пора переезжать, сейчас или никогда.

Джефф согласно кивал, хоть имел возражения.

– Ей хотелось квартиру поменьше, теперь ничего тут не помещается, а она ничего выбрасывать не хочет.