Принципы ведения войны
Несомненно, найдется много читателей, которые сочтут излишним подобное тщательное разграничение двух таких близких понятий, как тактика и стратегия, потому что оно не влияет напрямую на ведение самой войны. Разумеется, мы признаем, что было бы педантизмом искать прямых эффектов теоретических различий на поле боя.
Первая задача любой теории – привести в порядок неясные и чрезвычайно путаные понятия и представления; и только когда появятся точные названия и понятия, можно надеяться на большую ясность и легкость рассмотрения вопросов.
Теория ведения войны
Прежде под термином «искусство войны» и «военная наука» понималась лишь совокупность тех ветвей знания и той практики применения искусства войны, которые заняты материальными проблемами.
В искусстве осады прежде всего чувствовалась некоторая степень руководства боем, что-то вроде влияния интеллектуальных способностей на материальные силы, попавшие под их контроль, но очень скоро эти силы приобретали новые материальные формы, такие как подходы, траншеи, контрнаступления, батареи и т. д.
Впоследствии тактика пыталась придать субъектам и объектам, которыми занималась, характер некоего общего распорядка, учитывающего особенности армии, что вело теорию на поле боя, но там не было простора для свободной работы ума и воли, там действовала армия, построенная как автомат.
Ведение войны в собственном смысле слова, то есть использование подготовленных средств, приспособленных к особым требованиям, не считалось подходящим предметом теории, а предметом, который следовало оставить лишь природным талантам.
Поскольку непрерывно шло накопление опыта прошедших войн и его критическое осмысление, возникало настойчивое желание ввести установленные правила, чтобы в спорах, естественно возникающих вокруг военных событий, борьба мнений могла бы прийти к определенному соглашению.
Из всех факторов, которыми обусловливается победа, было выбрано численное превосходство, потому что его можно подчинить математическим законам, комбинируя со временем и пространством. Было бы очень хорошо, если бы это было сделано временно, для того чтобы изучить этот фактор на фоне сопровождающих его обстоятельств. Но считать численное превосходство основополагающим фактором и видеть весь секрет военного искусства в формуле «сосредоточить в определенное время в определенном месте численно превосходящие массы» было бы ограниченностью, которая не выдержала бы столкновения с реальными событиями.
Один остроумный автор попытался сосредоточить в единственном понятии базы кучу разнообразных обстоятельств. Список включал в себя снабжение войск, их комплектование и экипировку, безопасность, связи с родиной и, наконец, безопасность отступления в случае необходимости. Прежде всего он предложил заменить понятие «база» всеми этими факторами; потом саму базу подменить на ее протяженность (длину); и, наконец, подставить угол, образуемый армией и этой базой. И все это делалось лишь для того, чтобы достичь полностью бесполезного геометрического результата.
Идея базы по-настоящему необходима для стратегии; но воспользоваться ей так, как предложил этот автор, совершенно невозможно, ибо это лишь приведет нас к однобоким выводам, которые увлекли этого теоретика в совершенно нелепом направлении, а именно к вере в решающий эффект форм всего того, что окружает подготовку наступления.
Как реакция против этого ложного направления, на трон был возведен другой геометрический принцип. Хотя этот принцип основан на здравом смысле, на той истине, что бой есть единственное эффективное средство на войне, он все же, из-за своей геометрической природы, не что иное, как очередной случай однобокой теории.
Все эти попытки создать теорию следует считать прогрессом в поисках истины, но только в их аналитической части, синтетическая же их часть – правила и предписания – совершенно бесполезна.
Все они стремятся к определенным величинам, тогда как на войне все неопределенно, и вычисления всегда производятся с переменными величинами.
Они обращают все внимание только на материальные силы, а ведь любые военные действия проникнуты духовными силами и их влиянием.
Они обращают внимание лишь на действия одной стороны, тогда как война – это постоянное взаимодействие противоборствующих сторон.
Все, что не поддавалось постижению с помощью подобной жалкой философии, результата пристрастных взглядов, находилось за пределами науки и относилось к сфере гения, который сам по себе правил выше всех.
Жаль того воина, который довольствовался узкими границами этих правил!
Жаль теорию, которая противостоит разуму! Она не может исправить противоречия никакими унижениями, и чем больше унижение, тем скорее насмешка и презрение изгонят ее из реальной жизни.
Моральные качества на войне
Деятельность на войне никогда не бывает направлена только против одной лишь материи; она всегда также направлена против моральных сил, дающих жизнь этой материи, и отделить одно от другого невозможно.
Всем известен моральный эффект неожиданного нападения с фланга или с тыла. Все считают трусом отступающего врага и больше рискуют, преследуя, чем тот, кого преследуют. Все судят о вражеском генерале по его репутации, возрасту и опыту и этим руководствуются в своих действиях. Тщательно взвешивают боевой дух и настроение своих и вражеских войск. Все эти и подобные действия в области моральной природы человека постоянно подтверждаются опытом и поэтому не позволяют нам не считаться с ними. Что может получиться, если следовать теории, которая оставила бы их без внимания?
Чтобы ясно понять сложность задачи, содержащейся в теории ведения войны, мы должны внимательнее рассмотреть основные особенности, которые составляют природу военной деятельности.
Первая из этих особенностей заключается в морально-психологических качествах и воздействиях на них.
Сражение изначально является выражением враждебных чувств, но в наших великих битвах, которые мы называем войнами, враждебные чувства зачастую превращаются во враждебные намерения, и обычно ни один человек не испытывает природного враждебного чувства к отдельному врагу. Тем не менее любой бой никогда не обходится без подобных чувств; ведь акт насилия, который враг совершает над нами по приказу своего командира, возбудит в нас желание отомстить этому врагу прежде, чем наши чувства обернутся против высшей власти, по чьей воле совершается акт. Называйте это как хотите – по-человечески или по-зверски, – но тем не менее это так.
Кроме этого возбуждения чувств, порождаемых самим боем, есть также другие, которые в основном не имеют к нему отношения, но ввиду сходства легко соединяются с ним, – честолюбие, властолюбие, всевозможное воодушевление и т. д. и т. п.
Наконец, бой порождает стихию опасности, в которой вся военная деятельность живет и двигается, как птица в воздухе или рыба в воде. Действие опасности влияет на чувства – или прямо, то есть инстинктивно, или посредством разума. В первом случае первым возникнет желание бежать от опасности, а если это невозможно, появляются страх и тревога. Если таких желаний не возникнет, значит, мужество перевешивает эти инстинкты. Мужество, однако, никоим образом не есть акт рассудка, а представляет собой такое же чувство, как страх; только последний направлен на физическое сохранение, а мужество – на моральное. Значит, мужество – инстинкт более благородный. Но именно поэтому его нельзя использовать как физический инструмент, действующий в точном соответствии с предписанной мерой. Следовательно, мужество – это не просто противовес опасности, направленный на нейтрализацию ее действия, а самостоятельная величина.
Но чтобы точно оценить влияние опасности на основных участников войны, не следует ограничиваться физической опасностью, грозящей в данный момент. Она действует на командира, не только угрожая ему, но также угрожая всем вверенным ему людям. Это действие происходит не только в момент непосредственной опасности, но и в любое другое время, имеющее, по нашему представлению, отношение к данному моменту. Наконец, опасность действует не только напрямую, но и опосредованно, через ответственность, которая давит на командира с десятикратной силой. Кто мог бы советовать или принимать решения во время великой битвы, не испытывая большего или меньшего духовного напряжения или смущения перед опасностью и ответственностью, связанными с великим актом принятия решения? Можно сказать, что действия на войне, если это настоящие действия, а не просто присутствие, всегда сопряжены с опасностью.
Рассматривая эти моральные силы, возбуждаемые враждебностью и опасностью, как особенности войны, мы не исключаем все другие моральные силы, сопровождающие человека на жизненном пути. Разумеется, можно сказать, что влияние мелких страстей в такой серьезной сфере жизни приглушается; но это относится только к тем, кто действует на низших ступенях.
В высших сферах иначе, потому что чем выше ранг человека, тем шире должен быть его кругозор; тогда возникают всесторонние интересы и многообразная игра страстей, и добрых, и злых. Зависть и великодушие, гордость и унижение, жестокость и нежность, все это может оказаться активной силой в этой великой драме.
Второй особенностью военных действий является живое противодействие и вытекающее из него взаимодействие. Воздействие, которое оказывает на противника какое-либо наше мероприятие, является наиболее индивидуальным из всех видов военной деятельности; но всякая теория должна классифицировать явления и не может включать в себя чисто индивидуальные случаи. Естественно поэтому, что такой деятельности, как военная, где осуществлению плана, построенного на обстановке в целом, где так часто мешают неожиданные и единичные случаи, больше простора должно быть предоставлено таланту, чем указаниям теории.
Наконец, огромная недостоверность всех данных на войне является особой трудностью. Все действия ведутся до известной степени в неопределенности, которая создает иллюзию преувеличения и причудливости.
Учитывая все сказанное выше, приходится признать, что совершенно невозможно снабдить военное искусство подпоркой в виде строгой научной теории, которая во всех случаях поддерживала бы военного деятеля. Во всех случаях, когда он предоставлен своему таланту, он окажется далеко от этой теории, и последует тот же результат, о котором мы упоминали, когда говорили, что талант и гений действуют вне закона, а теория противоречит реальности.
Есть два способа избавиться от этого затруднения. Во-первых, то, что мы говорили о природе военной деятельности вообще, неприменимо в одинаковой мере к деятельности на различных постах.
Разделив военную деятельность по содержанию, легко заметить, что трудности не везде одни и те же, они уменьшаются по мере того, как действия проявляются в материальном мире, и возрастают по мере того, как они переходят в мир духовный. Поэтому легче теоретически определить порядок и ведение битвы, чем пользу от самой битвы. Одним словом, создать теорию для тактики гораздо легче, чем для стратегии.
Вторая благоприятная возможность создать теорию заключается в точке зрения, согласно которой ей совсем не обязательно требуется быть руководством для действий. Всегда, когда деятельность постоянно сталкивается с одними и теми же вопросами, с одними и теми же целями и средствами, такие вопросы должны стать предметом углубленного изучения. Такое изучение и является самой главной частью любой теории, и имеет преимущественное право на это название.
Если теория исследует явления, составляющие сущность войны, если она более четко разделит то, что на первый взгляд кажется слитным, если она укажет все свойства имеющихся средств и предскажет вероятные результаты их действий, если она ясно определит природу целей и озарит всю область войны светом критики – тогда она выполнит свой основной долг. Она станет путеводителем тому, кто хочет ознакомиться с войной по книгам; она осветит ему путь, облегчит понимание, воспитает его разум и защитит от ошибок.
Глава 3. О стратегии в общем
Стратегия (определение)
Стратегия есть использование боя с целью выиграть войну; следовательно, она должна поставить цель всем военным действиям. Иными словами, стратегия формирует план войны и связывает с поставленной целью ряд действий, которые должны привести к достижению этой цели, то есть составляет планы отдельных кампаний и ставит задачи перед каждым сражением. Поскольку все это в значительной степени зиждется лишь на основе предположений, некоторые из которых оказываются неверными, а ряд других деталей нельзя определить заранее, то, само собой разумеется, стратегия должна следовать за армией на полях сражений, чтобы все разрешить на месте и внести необходимые изменения в генеральный план. Поэтому стратегия никогда не может отвлечься от военных действий.
Однако эта точка зрения не всегда была такой, что видно из давнего обычая предоставлять принятие стратегических решений правительству, а не главнокомандующему армией. Это возможно только тогда, когда правительство находится настолько близко от армии, что его можно считать ставкой главнокомандующего.
Теория тоже следует за стратегией в разработке планов военных действий, и, как можно справедливо заметить, она освещает существо явлений и их отношения друг с другом и выделяет то немногое, что кажется принципом или правилом.
Если мы вспомним, сколько важнейших факторов имеет отношение к войне, мы поймем, что для того, чтобы учесть все эти факторы, требуются незаурядные умственные способности.
Монарх или полководец, который точно знает, как организовать войну согласно его целям и имеющимся у него средствам, который не делает ни слишком мало, ни слишком много, доказывает свою гениальность. Но влияние гениальности сказывается не столько в изобретении новых методов действия, которые сразу бросаются в глаза, сколько в успешном финальном результате в целом. Достойны восхищения точное осуществление молчаливых предположений, бесшумная гармония всего акта войны, которая проявляется только в конечном успехе.
Исследователь, который, идя от конечного успеха, пропускает признаки этой гармонии, склонен искать гений там, где его нет и быть не может.
Средства и формы, используемые стратегией, на самом деле настолько просты, настолько хорошо известны благодаря постоянным повторениям, что напыщенные отзывы о них кажутся здравомыслящему человеку просто нелепыми. Простой обход с фланга, что делалось тысячу раз, преподносится как доказательство блестящей гениальности, глубочайшей проницательности и даже обширнейших знаний.
Признаем: здесь не идет речь о научных формулах и проблемах; все отношения материальных факторов очень просты; верное понимание моральных сил сложнее. Однако сплетение явлений морального порядка и большое их разнообразие существует только в высочайших ветвях стратегии, там, где она граничит с политической наукой или, скорее, где они сливаются в одно целое, и там, где, как мы уже заметили, они больше влияют на то, «как много» и «как мало» надо сделать, чем на форму исполнения. Там, где последняя является основным вопросом, как в отдельных больших и малых событиях войны, влияние моральных качеств заметно сокращается.
Таким образом, в стратегии получается все очень просто, но из этого не следует, что все это очень легко. Поскольку целями и средствами государства определено, чего должна и чего может достигнуть война, то дорогу к этому найти легко. Но прямо следовать по этому пути, осуществлять план, не позволять себе тысячу раз отклоняться от него из-за тысячи различных обстоятельств требует, помимо огромной силы характера, огромной ясности и твердости ума. Из тысячи человек, которые замечательны – кто своим умом, кто проницательностью, кто дерзостью или силой воли, – возможно, не найдется ни одного, кто соединил бы в себе все эти качества, которые выдвинули бы его из среды посредственностей на пути к блестящей военной карьере.
Может быть, это прозвучит странно, но для всех, кто знает войну с этой стороны, не подлежит сомнению тот факт, что для принятия важного решения в стратегии требуется гораздо большая сила воли, чем в тактике. В тактике нас торопит скорость событий; полководец чувствует, что они затягивают его в свой водоворот, против которого он не может бороться, не опасаясь вызвать самые пагубные последствия. Но он подавляет поднимающийся страх и смело движется вперед. В стратегии, где все идет медленнее, предоставлено больше места для наших собственных и чужих опасений, для возражений и угрызений совести, а также для неразумных сожалений о прошлом. В стратегии мы не видим собственными глазами хотя бы половину того, что видим в тактике, нам остается лишь догадываться и предполагать, поэтому и уверенность не так устойчива. Последствия таковы, что большинство полководцев топчутся в сомнениях и замешательстве, когда надо действовать.
А теперь бросим взгляд на историю – на кампанию Фридриха II в 1760 году, прославившуюся своими великолепными маршами и маневрами, непревзойденными шедеврами стратегического искусства, как утверждают критики. Неужели нас должно восхищать, что король сначала решил обойти правый фланг Дауна, затем левый, а затем снова правый и т. д.? Неужели в этом заключается глубокая мудрость? Нет, больше всего нас должна восхищать проницательность короля, который, имея очень ограниченные средства, преследовал великую цель, не предприняв ничего, что было бы за пределами его сил, и сделав достаточно, чтобы достичь этой цели.
Его целью было привести Силезию (захваченную Пруссией у Австрии в результате Войны за австрийское наследство в 1740–1748 гг. – Ред.) в безопасную гавань прочно гарантированного мира (закрепив захваченное. – Ред.).
Стоя во главе небольшого государства, во многих отношениях сходного с другими государствами и превосходящего их только в некоторых областях административного управления (армия Фридриха II достигала почти 200 тыс. человек, будучи самой большой в Западной Европе, при относительно небольшом населении), он не мог стать Александром Великим, а на месте шведского короля Карла XII (1682–1718, король с 1697) также разбил бы себе голову (имеется в виду вторжение Карла XII в Россию в 1708–1709 гг., закончившееся гибелью шведской армии при Полтаве). Поэтому в его способе ведения войны видна контролируемая сила, всегда хорошо уравновешенная и никогда не испытывающая недостатка в энергии, которая в самые критические моменты возвышается до потрясающих поступков, а в следующий момент снова спокойно парит, подчиняясь требованиям самых тонких поворотов политики. Ни тщеславие, ни жажда славы, ни месть не смогли заставить Фридриха II отклониться от своего курса, и только этот курс привел его к счастливому исходу борьбы. (Если бы не смерть царицы Елизаветы, после чего наследовавший ей поклонник Фридриха Петр III вернул своему кумиру все завоевания русского оружия, прусского короля ждал печальный конец. – Ред.)
Можно ли предположить, что все тактические маневры Фридриха II Великого могли быть осуществлены без большого сопротивления его военной машины? Может ли ум полководца управлять армией столь же легко, как землемер – астролябией? Разве зрелище страданий голодных, жаждущих и страдающих боевых товарищей не разрывает тысячу раз сердца полководца и его генералов? Разве ропот и сомнения, их вызывающие, не достигают его уха? Хватило бы мужества у заурядного человека требовать от армии таких жертв, и разве такие действия не привели бы к деморализации армии, не подорвали бы дисциплину и, в свою очередь, воинскую доблесть, если бы все это не компенсировалось твердой уверенностью в величии и непогрешимости полководца? Вот к этому мы должны питать уважение; этими чудесами исполнения мы должны восхищаться. Но все это невозможно понять до конца, не имея практического опыта войны. Тот, кто знает войну и военное дело только по книгам или упражнениям на плацу, не может осознать весь эффект этого противовеса в действии; поэтому мы умоляем его принять на веру все, что он не способен получить из собственного практического опыта.
Моральные качества и воинская доблесть
Моральные качества формируют силу духа, и это пронизывает все существо войны. Они имеют большое сходство с волей, приводящей в движение и руководящей всей массой материальных сил и средств.
Дух и прочие моральные свойства армии, генерала или правительства, настроение провинций, в которых бушует война, моральное воздействие победы или поражения – это данные сами по себе очень разнородные. Они могут оказывать самое различное влияние в зависимости от своего отношения к преследуемой нами цели и к обстановке, в которой мы находимся.
Хотя в книгах об этих вещах сказано мало или ничего, они все же относятся к теории искусства войны, как и все, что составляет войну. В каждом правиле, имеющем отношение к физическим силам, теория должна учитывать ту долю, которая может выпасть на моральные силы, иначе она опустится до категоричных положений, то слишком робких и сжатых, то слишком догматичных и широких. Даже самые бездушные теории бессознательно оказались вынужденными перенестись в царство морали: как, например, объяснить действие какой-либо победы, не принимая во внимание ее моральное воздействие? Поэтому большая часть явлений, которые мы будем рассматривать в этой книге, состоят наполовину из физических, наполовину из моральных причин и следствий. Можно сказать, что физические явления подобны деревянной рукоятке, тогда как моральные представляют собой отточенный клинок, выкованный из благородного металла.
Ценность моральных и духовных качеств и их зачастую невероятное влияние лучше всего подтверждается историей, и это самая щедрая и чистая пища, которую ум полководца извлекает из нее. В то же самое время следует заметить, что доказательства, критические исследования и ученые трактаты имеют меньшее значение, чем впечатления и единичные вспышки искр ума, сеющие семена мудрости.
Главные моральные и духовные силы – это талант военачальника, воинская доблесть армии, национальное чувство. Никто не может сказать, какая из них, в общем, наиболее важна, потому что очень сложно сказать что-нибудь о значении каждой порознь, но еще труднее сравнить значение одной по отношению к другой. Лучший выход – не пренебрегать ни одной из них.
Несомненно, в наше время армии достигли равного положения в отношении дисциплины и боевой готовности, и ведение войны, как сказали бы философы, приобрело естественную форму и превратилось в метод общий для всех армий. Поэтому теперь от полководцев нечего ждать применения специальных приемов военного искусства. Следовательно, нельзя отрицать, что при нынешнем положении дел большее влияние приобретает национальный дух и боевой опыт войск.
Национальный дух армии (энтузиазм, фанатическое рвение, вера, убеждения) больше всего проявляется в войне в горах, где каждый, до последнего солдата, предоставлен сам себе. Поэтому гористая местность – лучшая арена борьбы для народного ополчения.
Опыт, приобретаемый армией на учениях, и то закаленное мужество, сплачивающее отдельные отряды как бы в один слиток, ярче всего проявляются в открытом поле.
Талант полководца больше проявляется в боях на пересеченной, холмистой местности. В горах у него слишком мало влияния на отдельные колонны, и руководить ими он уже не в силах; на открытых равнинах это проще и не истощает его сил.
Действия полководца должны опираться на эти неоспоримые, тесно соприкасающиеся друг с другом моменты.
Воинская доблесть армии отличается от простой отваги и еще более от воодушевления делом, за которое ведется война. Отвага, безусловно, является необходимой составляющей, но она, хотя и является природным даром некоторых людей, может воспитаться на войне у солдата армии благодаря привычке и упражнениям и тогда принимает иное направление, чем у других людей. Она теряет порыв к необузданной деятельности и проявлению силы, характерным для отдельного человека, и подчиняется требованиям высшего порядка: послушанию, порядку, правилам и способу ведения войны. Воодушевление делом оживляет воинскую доблесть армии и усиливает ее пыл, но не является необходимой ее составляющей.
Война есть особенное занятие, но, как бы широко ни распространялись ее интересы, даже если призванное в армию все мужское население страны, способное держать оружие, имеет к ней призвание, она все равно остается делом, обособленным от прочих видов человеческой деятельности. Проникнуться духом и содержанием этого занятия, развить и пробудить в себе способность приспосабливаться к силам, действующим в нем, полностью осознать его разумом, научиться добиваться в нем уверенности и быстроты, быть полностью преданным ему, превратиться в исполнителя той роли, которая тебе отведена на войне, вот в чем проявляется в каждом солдате воинская доблесть армии.