Хозяйка замка Ёдо
– Если бы только твой дед не поставил во главу угла долг перед Асакурой!
В этом, по мнению госпожи Одани, и крылась причина трагедии, постигшей их семью. Девочка, конечно, не могла разобраться во всех перепитиях той истории, но чувствовала – хоть и сама не знала почему, – что ей ближе позиция деда.
Наконец портрет был завершен и поднесен вдове в начале лета. Нагамаса был изображен сидя, в высокой шапке-эбоси, указывающей на его высокое положение, и в церемониальных одеждах из черного льна. Широкий разрез глаз, разметавшаяся борода затеняет дородные щеки и тонкую верхнюю губу… Это был портрет отважного и благородного воина.
– Правда же, замечательно? – восклицала О-Ити, показывая его дочерям.
Нагамаса и впрямь выглядел как живой, и Тяте впервые за долгое время почудилось, что добрый и нежный отец снова совсем рядом. Однако, вглядевшись повнимательнее, она обнаружила, что в его облике чего-то не хватает. Перед глазами встало лицо дяди Нобунаги. С тех пор как дамы из клана Асаи нашли приют под крышей Киёсу, военачальник лишь однажды нанес им визит. Все они тогда почтительно склонились перед своим властелином, и Тятя слышала, как он обратился к ее матери со скупыми словами утешения.
Несмотря на кратковременность встречи, худое лицо Нобунаги, увиденное в тот день Тятей впервые, оставило в памяти девочки яркое воспоминание. Маленькие глазки с пронзительным взглядом, крупный нос, поджатые губы, заостренный подбородок произвели на нее неизгладимое впечатление. Внутренняя сила проступала в лице военачальника куда отчетливее, чем в лице ее отца и даже деда. Неудивительно, что этот могущественный и властный человек их уничтожил.
Сравнивая портрет отца с обликом Нобунаги, глубоко врезавшимся в память, Тятя отчетливо понимала: в портрете отсутствует что-то очень важное, но никак не могла определить это «что-то». И задыхалась от разочарования, тоски и смутно закипавшего гнева. Она еще не знала, что ей самой предстоит вступить в противостояние с безжалостным военачальником, заклятым врагом и испытать при этом сложные чувства, отличные от тех, что мучили ее мать. Не знала девочка и того, что в семье она больше, чем кто-либо другой, была похожа на своего дядю.
Осенью 2-го года Тэнсё, вскоре после поминального обряда, сопровождавшего первую годовщину смерти Нагамасы и справленного тайком в покоях замка Киёсу, Тятя познакомилась с Тасуко и ее младшими братьями – Такацугу и Такатомо Кёгоку.
О-Ити, опасавшаяся, что поминальную службу по ее супругу Нобунага воспримет как вызов, действовала с особой осторожностью. Неизвестно, о чем шла речь на переговорах, однако в итоге Нобунага лично прислал ритуальные дары в память о покойном, примеру своего господина последовал и Нобуканэ, хозяин Киёсу. При этом обряд был проведен в строжайшей тайне, в присутствии узкого круга посвященных. Настоятель Бодайдзи, фамильного храма Нагамасы, по всей видимости, тоже убоялся гнева Нобунаги, поскольку отрядил на церемонию только двух молодых монахов, да и те тотчас удалились, едва закончив читать сутры. Странная это была церемония. Ни один из ее участников по молчаливому соглашению ни разу не упомянул имени покойного, в честь которого и совершался ритуал.
Через несколько дней после поминовения пришла весть о прибытии двух братьев и сестры из дома Кёгоку. Прослышав о том, О-Ити, сидевшая на энгаве, подняла голову, и на ее лице отразились смешанные чувства. Трое детей, родившихся от брака старшей сестры Нагамасы и воина из клана Кёгоку, приходились ей племянниками. Но отношения между домами Асаи и Кёгоку были куда сложнее тех, что устанавливаются у обычных семей, соединенных брачными узами. Род Кёгоку имел долгую и славную историю. Уроженцы провинции Оми, его представители издревле владели этими землями и в эпоху Муромати[19] были первыми в четверке знатных домов, родственных сёгунам и занимавших самое высокое положение в воинской иерархии. Помимо Кёгоку, в четверку входили Ямана, Иссики и Акамацу. Случилось так, что Нагамаса в свое время убил Такаёси, отца этих детей, и захватил его владения. Таким образом, прошлое превращало Асаи и Кёгоку в заклятых врагов.
О-Ити знала, что ее племянники, наследники рода Кёгоку, ведут нищенскую жизнь в резиденции, выстроенной неподалеку от Одани, но со времен падения замка вестей от них не получала. И вдруг сегодня, год спустя после смерти Нагамасы Асаи, они хотят нанести ей визит здесь, в месте ее заточения…
– Приведите их, – бросила О-Ити человеку, известившему ее о прибытии Кёгоку, и поделилась новостью с тремя дочерьми, которые играли в саду.
Тяте нередко доводилось слышать о клане Кёгоку. О том, что он имеет определенное отношение к Асаи, девочка не догадывалась, но знала, что речь идет о семействе даймё провинции Оми, некогда знаменитом и влиятельном, а ныне пришедшем в упадок. Это имя – Кёгоку – звучало для нее как-то особенно, обладало таинственной властью, которой не было ни у одной другой благородной самурайской фамилии, оно пробуждало в ее душе уважение, смешанное со страхом и приправленное печалью, странной печалью, как будто тянешь руки к манящей вершине, понимая, что она никогда не будет достигнута.
Первым в покои, где гостей ожидала О-Ити с дочерьми – Тятей, сидевшей по правую руку от нее, и младшими девочками по левую, вошел Такацугу, юный глава семьи Кёгоку. Слегка поклонившись в знак почтения, он направился к дзабутону[20] в самой глубине покоев, расправил складки парадных хакама[21] и сел, выпрямив спину, лицом к раздвинутым сёдзи,[22] открывавшим вид на сад. Это был худенький красивый юноша с очень бледной кожей. Из-за высокого роста и повадки зрелого мужчины он казался старше своих двенадцати лет. Следом за ним появилась тринадцатилетняя Тасуко, ведя за собой так, словно хотела защитить, маленького Такатомо, которому было пять лет.
Тятя внимательно смотрела, как девушка проходит по циновкам и садится. У Тасуко была такая же хрупкая стройная фигурка, как у Такацугу. Усевшись, трое детей поприветствовали двоюродных сестер и тетушку, с удивительной слаженностью и единодушием, будто по команде, опустив ладони на татами и поклонившись. Такацугу спокойно и уверенно назвал свое имя, представил сестру и брата. Тятя между тем не отрывала взгляда от Тасуко. Подобную невежливость она демонстрировала не впервые – уже давно взяла себе за правило выбирать на многолюдных церемониях среди присутствующих какую-нибудь особу, раздразнившую ее любопытство, и не сводить с нее глаз. Тасуко в светло-зеленом кимоно с широким алым поясом сидела неподвижно, слегка склонившись вперед. Белокожие руки, полусжатые в кулачки, покоились на татами. Пряди по обеим сторонам лица были подстрижены так, что открывали щеки, сзади волосы черным блестящим потоком ниспадали до талии. Вдруг она выпрямилась, но даже не покосилась в сторону Тяти и на протяжении всей аудиенции либо опускала очи долу, либо безмятежно смотрела в сад.
Тятя же с дерзостью, совершенно непозволительной для восьмилетнего ребенка, продолжала таращиться на кузину, преодолевая почтительный трепет, который испытывала в глубине души. Ни по происхождению, ни по воспитанию она не могла сравниться с княжной из прославленного клана Кёгоку и видела в двоюродной сестре существо высшего порядка.
Звонкий смех, какого Тятя ни разу не слышала со дня прибытия в Киёсу, внезапно фейерверком взорвался в покоях. Она наконец оторвала взгляд от кузины и уставилась на юношу, который сидел выпрямив спину и расправив плечи, как взрослый; ладони, упертые в татами, скрывались под широкими складками хакама. Взгляды детей встретились.
– Сколько же лет сейчас моей двоюродной сестрице? – сорвался с красных, как у девчонки, губ Такацугу вопрос.
Вместо Тяти ответила О-Ити. Тятя пришла к выводу, что кузен у нее слишком уж любезен и ужасно хочет понравиться, не годится так себя вести наследнику благородного дома Кёгоку. Что до младшенького, Такатомо, он тихонько сидел между братом и сестрой, поглядывая вокруг с некоторым удивлением, словно впервые оказался в подобной обстановке, и тем не менее был единственным из Кёгоку, кто проявлял своего рода врожденную бесстрастность, подобающую отпрыску именитого семейства, переживающего не лучшие времена.
В тот же день все трое Кёгоку покинули замок Киёсу, коротко переговорив с тетушкой наедине. После их отъезда О-Ити сказала дочерям, что их двоюродные братья и сестра, наверное, какое-то время поживут с ними, в том же крыле замка, и что Такацугу в ближайшем будущем предстоит поступить на службу к Нобунаге Оде. По всей видимости, Такацугу именно об этом совещался с тетушкой – просил оказать ему такую милость, замолвить словечко перед военачальником. Месяц спустя юные представители дома Кёгоку переселились в Киёсу.
Летом 3-го года Тэнсё Такацугу отправился в Гифу, чтобы вступить в должность оруженосца при Нобунаге. Старые самураи, некогда верой и правдой служившие клану Кёгоку, явились выразить ему свое почтение и попрощаться. Тасуко и Такатомо присоединились к свите старшего брата. Тятя, ее матушка и благородные дамы из их окружения проводили путешественников до главных ворот замка Киёсу.
После отъезда Такацугу Тятя застала мать в слезах и спросила, что случилось.
– Дом держится на мужчине. Ах, если бы Мандзюмару был жив… – Вымолвив эти слова, госпожа Одани закрыла лицо рукавом и разразилась рыданиями. Давно она столь безутешно не плакала при дочери.
Горе О-Ити, считавшей, что надежда на возрождение ее собственной семьи потеряна безвозвратно, вырвалось наружу при виде того, как Такацугу отправляется в путь, совершая тем самым первый шаг к восстановлению дома Кёгоку, разрушение которого было в свое время делом рук Нагамасы.
– Во всем виноват злой владетель Гифу, – дерзко заявила Тятя. Слезы матери придали ей смелости.
Но О-Ити посмотрела дочери в глаза и покачала головой:
– Нельзя так говорить, дитя мое, даже во сне. Если бы господин Нобунага питал ненависть к клану Асаи, неужто дал бы приют вам, дочерям князя Нагамасы? Коли твои дед и отец мертвы, знать, судьба так распорядилась, отмерила их жизни до последнего дня. Такова наша карма. Да и отец твой некогда разорил дом Кёгоку не из ненависти, а тоже по воле судьбы. Будь оно иначе, стали бы дети господина Такаёси нынче играть с тобой и твоими сестрами?
– Так это мой батюшка разорил дом Кёгоку?!
Новость потрясла Тятю до глубины души. Она вспомнила, как смотрели двоюродные братья и сестра на них с матушкой. Такацугу и Тасуко должны были их ненавидеть…
В это время отряд всадников галопом приблизился к стенам замка Киёсу. Самураи пустили взмыленных коней по кругу, чтобы те могли восстановить дыхание, и спешились у ворот. Похоже, происходило что-то важное. О-Ити и Тятя поспешили к главным покоям. Тем вечером они узнали, что всадники прибыли из Гифу с посланием от Нобунаги. Он собирал войско в поход на княжество Нагасино. Всю ночь на тракте горели огни факелов – к Киёсу подтягивались конные отряды с запада.
Тятя наблюдала за происходящим с угловой башни-ягуры.[23] К замку приближались воины Хидэёси Хасибы, человека, который занял место ее отца во главе княжества Оми. Хидэёси Хасибой теперь звался Токитиро Киносита, сменивший имя после захвата крепости Одани.[24] Той летней ночью, до самого рассвета, в равнодушном свете звезд – драгоценных камней, сверкавших в черных глубинах небес, – девочка, испытывая странное душевное волнение, смотрела, как марширует войско, уничтожившее замок ее отца.
Все лето 3-го года Тэнсё[25] армия Нобунаги в союзе с силами Иэясу сражалась на землях Нагасино против самураев Кацуёри Такэды и в конце концов одержала оглушительную победу. Все старые вассалы отца Кацуёри, Сингэна Такэды, опасного врага Нобунаги, полегли на поле брани. Дом Такэда так и не смог оправиться от этого удара, а слава и могущество Нобунаги с того дня лишь преумножились. Отныне на его пути не осталось ни одного сильного противника, ибо он один за другим подчинил своей воле все влиятельные кланы, изначально отказывавшиеся признавать его превосходство, – Асакура, Асаи, а теперь вот Такэда.
Настал заключительный этап осуществления задачи, которую Нобунага давно перед собой поставил, – сосредоточить в своих руках верховную власть над всей страной. Именно ради этого он замыслил покинуть цитадель Гифу и обосноваться на горе Адзути в провинции Оми, поближе к столичному городу Киото. О начале строительства новой цитадели было официально объявлено на праздновании Нового года.[26] Склоны Адзути, высившейся на берегу озера, издавна славились неприступностью, из тамошней крепости можно было держать под присмотром не только горные и приморские земли севера и востока, но и сам Киото, и весь Кинки,[27] и западные провинции Тюгоку,[28] и княжества на острове Сикоку. И Нобунага порешил заложить там новый замок, окруженный городскими посадами.
Нагахидэ Нива был назначен главным распорядителем работ и с восходом первой луны взялся за подготовку к строительству с таким рвением, что уже в четвертом месяце мастера приступили к возведению крепости. Рабочий люд согнали из всех пяти провинций Кинки, а еще из Микавы, Овари, Мино, Исэ, Этидзэн, Вакасы; плотников набирали в Киото, Наре, Сакаи и прочих городах и краях. Камни, потребные для фундамента, доставляли с соседних гор, в дело сгодился и остов прежнего замка. Десять тысяч ратников и три дня трудов понадобилось для того, чтобы втащить на макушку холма, где суждено было выситься новой цитадели, одну-единственную неподъемную глыбу.
Созидание города и замка не мешало Нобунаге вести кровопролитные битвы. В четвертом месяце он пошел на храм-крепость Исияма Хонгандзи, стоявший на месте будущей Осаки. Пока рос и ширился Адзути, возведение которого закончилось в восьмом месяце 7-го года Тэнсё,[29] деятельность Нобунаги и полководцев под его началом кипела вовсю – как на строительстве цитадели, так и на многочисленных военных фронтах.
Замок Адзути, порождение непомерной гордыни Нобунаги, был огромен. Семь дзё[30] каменного остова тэнсю венчались семью ярусами, второй из них – покои самого военачальника – составлял девять дзё с запада на восток и более десяти дзё с севера на юг. В 6-м году Тэнсё, когда сооружение цитадели подходило к концу, воеводы были официально приглашены на празднование Нового года в новую резиденцию главнокомандующего. Два дня в недостроенном замке шли пиры и чайные церемонии. Гостей потчевали дзони[31] и китайскими сладостями.
Госпожа О-Ити, Тятя, Охацу и Когоо между тем продолжали вести уединенную жизнь в Киёсу. Вести о бесчисленных успехах Нобунаги, однако, не обходили их стороной. Даже в дальнем крыле дворца, где они обитали, непременно обнаруживалась какая-нибудь осведомленная особа, чтобы сообщить им о победе полководца над кланом Такэда в Нагасино, о подавлении мятежа в Этидзэн, о несчетных карательных экспедициях в Кии, об усмирении Хисахидэ Мацунаги, о походе на Хариму… Из всех этих кровавых свершений Тяте удивительным образом запоминались лишь те, в которых участвовал Хидэёси Хасиба. Он получил во владение земли Нагамасы в провинции Оми, но презрел крепость Одани и выстроил себе резиденцию в трех ри[32] к юго-востоку, в Имахаме, переименовав местечко в Нагахаму. Новое название отзывалось в душе Тяти и ее сестер болезненными воспоминаниями. Все поступки Хидэёси были для Тяти не более чем варварством, совершенным безжалостным победителем. Она питала к этому человеку жгучую ненависть – он лично штурмовал замок ее отца, а теперь стал хозяином его княжества. Это он схватил и изрубил в куски Мандзюмару по приказу Нобунаги!
Была у Тяти и еще одна причина проявлять интерес к Хидэёси: молва шептала, что он влюблен в ее мать, О-Ити. И словно бы в подтверждение этим слухам, осенью 5-го года Тэнсё[33] в замок Киёсу прибыл посланник от грозного полководца. Тяте тогда было одиннадцать лет.
«Прознав о том, что Тикубудзима издавна служит местом упокоения ваших предков, я озаботился защитить сей священный уголок провинции Оми от недостойных посягательств, и ныне на землях, окружающих храм, царят мир и покой. Также по моему приказу восстановлено все, что было разрушено. Приглашаю вас, госпожа О-Ити, совершить паломничество по дорогим вашему сердцу местам в сопровождении дочерей», – говорилось в послании Хидэёси Хасибы.
Чело О-Ити, выслушавшей эти слова, омрачилось, тем не менее ответила она гонцу как ни в чем не бывало:
– Я благодарна князю Хидэёси за столь любезное приглашение, однако же здоровье мое оставляет желать лучшего, посему никак не могу его принять.
Гонец удалился с отказом. А Фудзикакэ Микава-но-ками, оставшийся на службе у княжон и их матери после падения замка Одани, покачал головой:
– Негодяй не знает меры! Вор бессовестный! Теперь ему не терпится добавить к награбленному и ваше сердце, госпожа О-Ити.
Княгиня не вполне уразумела смысл сказанного, но дамы из ближайшего окружения вскоре сообщили ей нечто совершенно неожиданное: ходят слухи, что господин Хидэёси питает к ней нежные чувства.
Впрочем, Хидэёси, поселивший свою семью в крепости Нагахама, мог сколько угодно вздыхать по О-Ити – она была сестрой его господина, Нобунаги Оды, и такое положение вещей не оставляло ему ни малейшей надежды. Возможно, именно поэтому платоническая любовь полководца и стала темой столь оживленных пересудов в округе. А Тятя начала находить в своем заклятом враге и смешные стороны, ведь грозный воин, принудивший к самоубийству ее отца и деда, захвативший их родовые владения, оказался вовсе не демоном, а простым смертным, не лишенным вполне человеческих слабостей.
В дальнейшем Хидэёси Хасиба еще не раз повторял попытки заманить О-Ити с дочерьми на Тикубудзиму, Бамбуковый остров. Этот самурай, совершивший головокружительное восхождение по служебной лестнице, один из лучших военачальников Оды Нобунаги, одержавший несметное число побед, был человечком небольшого роста, ни стати, ни величия в его внешности не наблюдалось… Но чем больше Тятя узнавала о нем, тем больше ее захватывала личность ненавистного врага.
В отличие от матери, она охотно наведалась бы на Тикубудзиму. Маленький островок на озере Бива, приютивший храм босацу Каннон и Бэндзайтэн,[34] которых почитали ее предки, дразнил воображение девочки. Она вот уже четыре года не покидала замок Киёсу и умирала от желания снова увидеть провинцию Оми, полюбоваться знакомыми с детства пейзажами.
Тятина мечта исполнилась весной 6-го года Тэнсё[35] самым неожиданным образом – благодаря непредвиденному визиту Такацугу Кёгоку. Юный наследник славного рода, стараниями своей тетушки поступивший на службу к Нобунаге Оде, покинул Гифу, чтобы последовать за своим господином в новую цитадель – Адзути. В Киёсу он явился по приказу Нобунаги – привез приглашение О-Ити и княжнам посетить замок, строительство которого уже подходило к концу.
Теперь Такацугу был шестнадцатилетним воином дивной красоты. Он сильно изменился за четыре года. Фамильные черты Кёгоку, унаследованные от благородных предков вкупе с природной грацией и бледностью худого лица, несли на себе отпечаток некоторой холодности. При виде кузена у Тяти на мгновение перехватило дыхание от изумления – до того он был не похож на самураев, которых ей доводилось встречать.
О-Ити и на сей раз сослалась на недомогание, чтобы отклонить приглашение брата.
– Тогда, быть может, княжны согласятся? – промолвил Такацугу.
– О, матушка, мне так хочется поехать! – не сдержалась Тятя.
– Правда? В таком случае возьми с собой Охацу. Окажите его превосходительству Нобунаге почтение вместо меня.
Через два дня Тятя и Охацу в сопровождении трех благородных дам и верного Фудзикакэ Микава-но-ками отправились в путь под охраной своего двоюродного брата и дюжины самураев. Пять паланкинов неспешно продвигались к западу, подгоняемые теплым весенним ветерком, носильщики время от времени устраивали передышки; на деревьях вдоль дороги лопались почки. Такацугу гарцевал вокруг паланкинов, и Тятя то и дело украдкой приподнимала полог, чтобы полюбоваться стройной фигурой всадника, который то пускал коня вскачь, опережая процессию, то возвращался обратно.
В Оми им навстречу стали попадаться верховые отряды воинов. Путешественницы вскоре узнали, что Нобунага выступил в поход на Исияма Хонгандзи.
Великолепие цитадели Адзути поразило Тятю и Охацу, привыкших к сумрачной сдержанности и строгости Киёсу. Город, раскинувшийся на равнине и в предгорье, у подножия замка, процветал. В нем царило обычное оживление – обитатели будто бы и не заметили, что их господин отбыл на войну. Мужчины и женщины, разодетые по столичной моде, прогуливались по улицам и проспектам, вдоль которых выстроились тысячи новеньких домов. Замок лихо оседлал гору Адзути, крепостные стены опоясали ее с вершины до середины склонов, семь ярусов главной башни один над другим возносились к чистому, прозрачному небу, которое отражалось в озере Бива. Позолоченная черепица ослепительно сверкала в лучах весеннего заходящего солнца; на шпиле, венчавшем последний, седьмой ярус, полыхал золотым огнем сказочный дельфин. Молва о том, что замок Адзути не знает себе равных, не солгала, но он оказался еще огромней и величественней, чем можно было вообразить.
В пределы крепостных стен Тятя и Охацу допущены не были – им отвели покои в храме возле лотосового пруда на западном склоне горы. Княжны проделали долгий путь нарочно для того, чтобы осмотреть замок, но в отсутствие Нобунаги его приближенные предпочли держать их подальше от святая святых. Разумеется, девочки были родными племянницами хозяина, но кое-кто видел в них дочерей и наследниц его врага.
Два дня сестры провели у подножия замка, а на третий, в сопровождении той же свиты, решили наведаться в храм на Тикубудзиме, Бамбуковом острове. Путь туда лежал через Нагахаму, и мысль о том, что придется пересечь земли Хидэёси, была отвратительна Тяте. Однако, прослышав, что князь Оми тоже пошел воевать Хонгандзи, девочка немного успокоилась. В конце концов, некогда этими угодьями владел ее отец, и каждое деревце, каждая былинка будут пробуждать в ее душе сладостные воспоминания…
К вечеру второго дня путешествия процессия прибыла в деревеньку, что стояла в двух ри от замка Нагахама. Дальше нужно было плыть на лодке. Тятя и Охацу, опасавшиеся морской болезни, тотчас опустились на ложе, приготовленное на дне посудины, и проспали до рассвета, а пробудившись, увидели прибрежные рифы Бамбукового острова. Швартовы крепко держали лодку, и вскоре обе княжны уже поднимались, время от времени останавливаясь передохнуть, по каменной лестнице к храму на вершине скалистого острова. Там они заночевали, а на следующий день снова был поднят парус, и лодка заскользила к деревушке, из которой они отплыли две ночи назад. Погода стояла ясная, и на этот раз около полудня княжнам удалось рассмотреть вдали, на другом берегу озера Бива, замок Нагахама.
Пока Тятя пристально вглядывалась в ту сторону, Фудзикакэ задумчиво проговорил:
– Все как прежде. Гора Ибуки, облака над вершиной…
– И только этот замок портит вид, – буркнула Тятя.
Фудзикакэ поспешно сделал ей знак замолчать и пожурил:
– Что за неразумные речи, барышня!
Сидевший рядом Такацугу притворился, будто ничего не слышал.
О чем он думал в тот момент? – гадала Тятя. Ведь кузен наверняка должен ненавидеть род Асаи точно так же, как она ненавидит Хидэёси, и в прежние времена он с такой же неприязнью должен был смотреть на замок Одани, с какой сейчас она, Тятя, смотрит на Нагахаму. Вдруг девочка почувствовала на себе взгляд, украдкой брошенный Такацугу, и у нее невольно вырвалось:
– Когда-то эти земли принадлежали Асаи, а еще раньше – Кёгоку, да?
Она хотела польстить двоюродному брату, но, едва эти слова слетели с губ, разозлилась на себя за то, что стремится завоевать расположение наследника могущественного рода, пусть и пришедшего ныне в упадок.
Однако Такацугу, который сидел, в соответствии с правилами приличия прижав ладони к коленям, равнодушно произнес:
– Эти земли не принадлежат никому. Кланам Асаи и Кёгоку они были дарованы лишь во временное владение.
Точно так же ими сейчас владеет господин Хасиба.
Тятя вгляделась в бесстрастное лицо кузена и полюбопытствовала:
– Кем же они были дарованы?
– Господом, – просто ответил Такацугу.
Для Тяти было новостью узнать, что в этой стране чем-то распоряжается какой-то «господь». Она не поняла смысла ответа.
– Значит, вы не питаете ненависти к тем, кто уничтожил ваш клан? – осторожно спросила девочка.
– Княжна! – охнул Фудзикакэ и быстро огляделся – нет ли поблизости чужих ушей.
– Меня учили не питать ненависти к людям, – сказал Такацугу тоном хорошо образованного и воспитанного молодого человека.
– Кто же вас учил? – не унималась Тятя.
– Господь наш Иисус.
Имя этого иноземного бога Тятя уже слышала, но не знала, что он учит таким вещам. Внезапно все ее естество взбунтовалось против кузена, она начала пронзительно смеяться и смеялась до тех пор, пока Охацу не воскликнула: