В поисках неприятностей

Глава 1

В понедельник утром явился чиновник из жилищного отдела муниципалитета и вручил каждому из нас по повестке.

– Я действую по инструкции! – сообщил нам этот тип срывающимся от волнения голосом.

Он оказался на удивление молод, его пухлое, розовощекое личико в обрамлении кудрявых волос не оставляло в этом сомнений. Чиновник как мог старался выглядеть суровым, но у него это не слишком хорошо получалось. К тому же он нас явно побаивался.

Мне, впрочем, не верилось, что он всерьез напуган. Конечно, нас было больше, но ведь он знал, с кем имеет дело. И он, и его многочисленные сослуживцы не раз здесь побывали. Правда, раньше мы запирались изнутри и не пускали их, поэтому им приходилось стоять под окнами и орать во всю глотку. В основном в этом и заключалось их общение с нами. Но утром в понедельник мы открыли парадную дверь. Нам вынесли приговор. Мы все понимали, и он знал, что мы все знаем. Оживленные перепалки во весь голос утратили смысл. Затянувшийся конфликт разрешился на удивление мирно и скучно.

И все-таки тип из муниципалитета отнесся к нам настороженно – может, боялся, что мы, в знак протеста, разорвем врученные им повестки. Фитиль достал свою из конверта и вертел в руках, словно надеялся обнаружить в ней нечто важное. Терри сунула свою повестку в карман вязаного пальто. Нев как будто не собирался принимать свою повестку, но в конце концов все же взял. Получив свою, я сказала:

– Спасибо, хоть и не за что!

Чиновник откашлялся и провозгласил:

– Завтра я приду в суд вместе с нашим адвокатом. Мы будем добиваться решения суда о немедленном вступлении во владение домом. Скорее всего, суд удовлетворит наш иск, и вам придется подыскивать себе другое жилье. Даем вам срок до пятницы. Дело переходит в юрисдикцию суда и судебных приставов, поэтому спорить со мной бесполезно! Если хотите, попробуйте что-нибудь доказать завтра в суде, но, по-моему, у вас все равно ничего не получится.

Тип как будто оправдывался, хотя никто не удосужился ему ответить. Мы всегда, с самого начала, знали, что проиграем. И все же, несмотря ни на что, после его слов мне стало по-настоящему тошно. Я отвернулась и стала смотреть в окно, пытаясь напустить на себя невозмутимый вид.

Утро выдалось пасмурным, небо, затянутое тучами, грозило дождем, хотя наверняка он начнется только вечером. Сплошная облачность не давала подниматься выхлопным газам и прочим неприятным запахам. Я без труда улавливала душок горелого мяса и лука из гамбургерной «Дикий Запад» в соседнем квартале.

В это утро я не испытывала особой радости еще до прихода нашего гостя, потому что накануне, в пятницу, потеряла работу. Управляющий выяснил, что «у меня нет постоянного места жительства»… и все. «Отсутствием постоянного места жительства» он обозвал мое теперешнее проживание в сквоте. Иными словами, я самовольно вселилась в пустующий дом.

Формально мы и правда не имели никакого права жить в том месте, но в свое время никто не помешал нам вселиться в предназначенное к сносу и на то время фактически бесхозное здание. Мы успели прожить в сквоте достаточно долго, привыкли к нему и считали своим домом, больше того, даже надеялись на успех. Мы называли себя «коммуной творчески мыслящих художников на Джубили-стрит», хотя ни одно из наших творений не получило бы поощрения от Совета по искусствам или Национальной лотереи. И все же, балансируя на краю пропасти и прозябая в безвестности на Джубили-стрит, мы мечтали о славе. Конечно, мы были наивны до глупости. Мечтать гораздо приятнее, чем действовать на самом деле.

Кстати, Фитиль ни о какой славе не помышлял – его, пожалуй, следует исключить из наших стройных рядов. Фитиль жил сегодняшним днем и о будущей славе не грезил.

Зато Нев составил подробный план. Он даже дал мне почитать двадцатистраничное изложение своего будущего романа. Мне показалось, что будущий шедевр, во всяком случае по объему, бросает вызов «Войне и миру». Каждый день Нев безжалостно терзал старую механическую пишущую машинку. Слушая стук клавиш, я гадала, удастся ли ему когда-нибудь дописать свой опус.

Фитиль был уличным художником и мог изобразить на асфальте любую картину. Наверняка найдутся критики, считающие, что такую работу нельзя назвать творческой в полном смысле слова, ведь он только копирует и ничего не придумывает. Но видели бы вы, что способен изобразить Фитиль на тротуаре при помощи коробки мелков! Под его ловкими пальцами шедевры старых мастеров, набившие оскомину одной своей известностью и пылящиеся в музеях, обретали новую жизнь. Меловые творения Фитиля были настолько превосходно выполнены, что многие прохожие ахали, увидев у себя под ногами выразительные лица. Как-то раз случилось так, что мимо проходил искусствовед. Он был поражен тем, что увидел, и решил представить Фитиля миру. Уж не знаю, как бы он перенес на выставку тротуарную плитку! Похвалы искусствоведа смутили Фитиля. Он буквально ужаснулся своей возможной известности, схватил коробку с мелками и скрылся в неизвестном направлении. Вернее, уехал из Лондона. Где-то в провинции он украшал тротуары до тех пор, пока не решил, что о нем забыли и можно безбоязненно вернуться в столицу.

Ну а я… Мне до сих пор хочется стать актрисой. Правда, жизнь то и дело вмешивается в мои планы. Колледж, куда я записалась на курс актерского мастерства, я бросила. Если не считать нескольких ролей в одном уличном театре, звезды сцены и экрана из меня пока не вышло. Правда, я все равно надеюсь, что когда-нибудь стану знаменитой. Ну а пока не переставая борюсь с призраком нищеты и голода, так что забот мне хватает. А еще приходится присматривать за двумя моими товарищами.

Мы втроем первыми вселились в этот дом. Вскоре к нам присоединился Деклан, невысокий жилистый длинноволосый парень с лицом добродушного эльфа. Его руки и плечи сплошь покрывали татуировки. На одной руке была изображена страшная змея; на другой – Святое сердце Иисусово. По словам самого Деклана, он помнил, как ему накололи Святое сердце, зато понятия не имеет, откуда на его руке появилась змея. Однажды утром он проснулся в жестоком похмелье, смотрит – а змея ползет по его плечу.

– Я решил, что у меня белая горячка, – пояснил Деклан.

Иногда он вытягивал руку и задумчиво разглядывал змею. По-моему, она его немного пугала.

Деклан объявил себя рок-музыкантом без группы – гитариста его бывшей группы случайно ударило током, когда они репетировали в церкви.

– У бедняги волосы встали дыбом, – не без изумления рассказывал Деклан, скорбно качая головой. – Конечно, упокой Господь его душу, но вид у него сделался до жути смешной. Мы хохотали – конечно, до тех пор, пока не поняли, что он дал дуба. Тут мы сразу протрезвели и вызвали скорую помощь. А пока она ехала, толпились вокруг него и пытались вспомнить, как делать искусственное дыхание. Правда, все сразу поняли, что ему крышка. Да еще уселок накрылся, а на новый у нас бабла не хватало. И вдруг… хотите верьте, хотите нет, вбегает в церковь какой-то мозгляк и ну орать на нас! Мол, из-за нас пробки выбило во всем квартале. Никакого почтения к смерти, представляете? Ну, мы с барабанщиком взбесились, наорали на него, вздули как следует и выкинули в окно. Падать там невысоко, он отскочил от земли, как мячик. Но нас все равно посадили за нападение.

Деклан играл на бас-гитаре, а бас-гитаристу нужна группа.

Чуть позже у нас поселилась Люси с двумя детьми. К искусству Люси не имела никакого отношения. Она сбежала от мужа, который ее избивал, и до нас некоторое время жила в приюте для женщин, страдающих от домашнего насилия, в нескольких кварталах отсюда. Я познакомилась с ней, когда работала в овощном магазинчике Пателов на углу. Люси покупала там морковку для своих детей, чтобы им было что погрызть. В сырой морковке много витамина С и нет кислот, которые портят зубную эмаль. К тому же морковь дешевле многих фруктов.

Люси пыталась найти себе постоянное жилье и работу. Приют был переполнен, и она догадывалась, что долго ее там не продержат. Левая рука у нее была сильно изуродована – как-то муж рассердился на нее из-за того, что она задержалась с ужином, и приложил ее ладонь к раскаленной конфорке плиты. Шрамы от ожога выглядели ужасно, но что было еще хуже – у нее нарушилась подвижность левой кисти. Люси стеснялась своей руки и, если ее кто-нибудь спрашивал, как это произошло, уверяла, что обожглась сама, случайно. Правду она рассказала мне однажды вечером, уже после того, как переселилась к нам в сквот. Я никак не могла понять, почему она так долго не уходила от мужа, который издевался над ней.

– Уйти с двумя детьми непросто, – ответила Люси.

И все же она ушла, когда муженек начал избивать детей. По словам Люси, у ее супруга «проблемы с алкоголем». По-моему, у него проблемы с головой. Я и прежде нисколько не сомневаюсь в том, что мне живется куда лучше, но рассказы Люси лишний раз подтвердили, насколько драгоценна моя независимость.

Дом, который мы заняли, стоял на отшибе в конце целого ряда краснокирпичных домов, прижатых друг к другу. Его построили раньше, чем в моду вошла так называемая ленточная застройка. Нам приятно было считать, что мы живем в памятнике архитектуры ранневикторианской эпохи. Видимо, раньше наше жилище окружал большой сад. Остатки сада разрослись и превратились в настоящие джунгли. Полоска земли между фасадом и тротуаром была завалена разным мусором. По краям бывшего двора зияли глубокие ямы; там когда-то вкопали столбы для ограды, которая давно исчезла. Дом мог похвастать грязно-белым фасадом, с которого отваливались целые пласты штукатурки, колоннами по сторонам парадного входа и подъемными окнами, которые не поднимались. В подвале вечно стояла вода. Наверное, когда дом только построили, он считался очень красивым и жить в нем было уютно. Теперь он напоминал старую бездомную нищенку с нашей улицы, которая давно перестала за собой следить. Грязный, закопченный, дом не разваливался только потому, что мы как умели ремонтировали его. И все-таки это была крыша над головой, и мы старались сделать свое жилище уютным.

К сожалению, расположиться с удобством мы не успели. Через несколько недель после вселения нам вручили письмо из муниципалитета, который официально являлся собственником дома. В письме сообщалось, что дом запланирован к сносу, предусмотренному планом реконструкции квартала, и никакие наши действия не могут этому помешать. Вселившись, мы сразу обратились с просьбой к местным властям назначить нам регулярную арендную плату, но они проигнорировали нашу просьбу. Зато забросали письмами на канцелярите, который с трудом поддавался переводу на нормальный человеческий язык. Вскоре в доме отключили электричество – на всякий случай, если до нас не дошло. Воду, правда, оставили, но что толку, раз дело передали в суд?

Одно время Нев носился с мыслью включить дом в список архитектурных памятников. Мы даже написали в Комиссию по охране исторических зданий и памятников и в Национальный трест[1]. В ответных письмах нас благодарили за интерес к прошлому, однако сообщали, что наш дом не представляет интереса с исторической точки зрения и включить его в список охраняемых нецелесообразно.

Из соседних домов выселялись жильцы; после них оставались пустые, заколоченные оболочки. Мы держались, как легионеры в пустынном форте. Началось противостояние между нами и неистовыми воинами-берберами в лице вереницы муниципальных чиновников.

Мало-помалу нас начали вытеснять. Вначале местным властям, угодившим в собственную ловушку, пришлось подыскать новое жилье для Люси и ее детей, один из которых болел астмой. Потом ушел Деклан. Куда он подался, мы не знали, хотя он туманно намекал на какую-то группу, которой вроде бы нужен бас-гитарист. За неделю до того к нам наведывались суровые парни и спрашивали Деклана; мы решили, что у него какие-то неприятности. С другой стороны, у кого их нет? Мы никого не заставляли раскрывать душу.

Зато у нас поселилась Терри, миниатюрная блондинка с волосами, разделенными посередине пробором. Пряди спадали по обе стороны ее измученного личика, как уши у спаниеля. Появление Терри совпало с моментом, когда нам отрубили электричество, так что она с самого начала стала символом распада. Знаю, думать так жестоко, но, как оказалось, мои худшие опасения подтвердились.

В тот день, до того, как нам вручили приказ о выселении, я думала, что положение у меня хуже не придумаешь. Заведующий отделом упаковки магазина «Заказы почтой», в котором я до того трудилась, терпеть не мог сквоттеров, как, впрочем, и большинство добропорядочных граждан. Он все время пытался от меня избавиться, только повода не было. Работа меня в целом устраивала – несмотря на монотонность и низкую зарплату. Я ни разу не опоздала и не сбежала раньше времени. Не сломала ни одной вещи, не отправила по ошибке посылку не по тому адресу, не позволяла себе в виде шутки отправлять покупателям нечто совершенно неподобающее. Но заведующий обвинил меня в том, что я «утаила некоторые обстоятельства о себе», а у компании, как он выразился, «принципиальное отношение к обману».

Я бы ни за что не пошла паковать посылки, будь у меня другая работа. Платили там мало, чуть больше пособия по безработице, а условия, в которых мы трудились, заставляли вспомнить произведения Диккенса. И все-таки даже такая работа лучше, чем полная безработица. После того как меня выгнали, я стала и безработной, и – официально – бездомной. Понимая, что скоро у меня в буквальном смысле не будет крыши над головой, я затосковала.

Наше молчание как будто привело чиновника в замешательство. Он снова подал голос:

– Послушайте, вы обязаны освободить дом до пятницы. Судебные приставы, если понадобится, выкинут вас силой. Они вызовут полицию; уверяю вас, от них бесполезно убегать по крышам или, скажем, пытаться зацементировать себе ноги…

Мы продолжали молча смотреть на него. Подобные реплики в самом деле не требовали ответа. На такие глупости не способен даже Фитиль.

И Нев не выдержал:

– Вы что, шутите? Да любой, кто вскарабкается на эту крышу, тут же проломит ее!

Мне стало немного жаль нашего гостя, и я предложила ему чаю – мы как раз заварили свежий. Нев разжег камин от лучины – он нарубил на растопку старую деревянную садовую скамейку, стоявшую на заднем дворе. Чайник мы подвесили на крюк в изгибе каминной решетки.

Чайник нам наладил Деклан, пока жил с нами. Как раз тогда нам отключили электричество. Деклан уверял, что его бабушка в Ирландии всю жизнь готовила на семью из тринадцати человек при помощи одного только чайника, висевшего на таком же крюке. Деклан был буквально напичкан подобными историями. В половину из них верилось с трудом. Зато другая половина, звучавшая так же безумно, оказывалась вполне правдоподобной. Невозможно было понять, когда он говорил правду, а когда нет.

Конечно, мы готовили не только в очаге. У нас имелась плитка, которая работала на газовых баллонах. Но заправлять баллоны дорого, поэтому мы старались как можно чаще готовить на открытом огне.

От чая гость отказался, но вид у него сделался уже не такой испуганный. Однако он сразу же надулся от важности, и я перестала его жалеть.

– Мы неоднократно писали вам, информируя о том, чем грозят ваши действия. Несколько раз выселение откладывалось, но больше медлить невозможно. Мы сделали все, что в наших силах. Весь квартал подвергнется масштабной реконструкции. Из всех остальных домов на этой улице сквоттеры уже выселились – вняли доводам разума. Остались только вы. Мы всячески разъясняли вам, почему вас выселяют! У вас должны были сохраниться наши письма.

– Я все понимаю, – ответила я, стараясь держать себя в руках. – И ваша точка зрения мне ясна. Но поймите и вы нас. Нам негде жить. Если вы выкинете нас отсюда, мы станем настоящими бездомными. Местные власти могут предоставить нам другое жилье?

– Нет, – устало ответил чиновник. – Нет у нас другого жилья. Для миссис Хоу и ее детей было сделано исключение. Мисс Варади, из тех, кто остался, только вы еще могли бы доказать, что имеете какое-то отношение к нашему округу, да и то вряд ли! Все, что мы можем для вас сделать, – включить вас в список очередников. За трех ваших сожителей мы ответственности не несем. Попробуйте поискать жилье в частном секторе.

– Ни один домовладелец не сдаст нам квартиру! А если и сдаст, жить в ней нам не по карману! Здесь мы поддерживаем чистоту и порядок, – продолжала я. – Не устраиваем шумных вечеринок и вообще не делаем ничего, чего не делали бы вы сами. Посторонних на ночлег не пускаем. На самом деле мы – добросовестные жильцы. Точнее, были бы ими, если бы вы позволили нам оплачивать жилье и поставили нас на баланс. Больше мы ни о чем не просим. Что в этом плохого?

– В течение полугода дом должны снести. А сейчас оставаться в нем небезопасно; условия проживания не соответствуют нормативам. Электричество отключено, – не сердито и не раздраженно, а устало ответил чиновник. – Кстати, все это мы тоже разъясняли в наших письмах. Признайтесь, вы ведь их не читали?

В разговор вмешался Фитиль и сразу все испортил:

– Ага, мы их сразу рвали и кидали в камин, на растопку. Спички экономили.

Чиновник из жилищного отдела побагровел, в последний раз напомнил нам о необходимости поскорее выселяться и ретировался. Надо сказать, ушел он как раз вовремя. Пока он находился в доме и беседовал с нами, местная шпана начала проявлять интерес к его новенькому «форду-фиесте». Еще несколько минут – и какой-нибудь умелец вскрыл бы машину, забрался внутрь… и только бы хозяин ее и видел!

После того как наш гость ушел, мы созвали военный совет. Конечно, все понимали, что уйти придется, вот только мы не знали куда. Конец лета, вот-вот начнутся холода. В такое время неприятно оставаться на улице. К тому же жить на улице гораздо опаснее, чем в сквоте, пусть даже в таком, как наш, – с текущей крышей и прогнившей лестницей. Но представитель местных властей ясно дал нам понять, что ни на какую поддержку с их стороны мы права не имеем.

Терри сидела на ступеньке лестницы, крутила между пальцами прядь светлых волос и ждала, пока кто-нибудь что-нибудь предложит. Сама она не предлагала ничего, зато чужие идеи с ходу отвергала и, похоже, получала от своей критики настоящее наслаждение. Мир еще не видел такую зануду, как Терри. От работы по дому она предпочитала уклоняться, а когда приходилось скидываться на еду или еще что-нибудь, делала вид, будто не слышит. Я часто жалела, что у нас задержалась Терри, а не Деклан. Лучше бы она ушла, а Деклан вернулся! Он хотя бы умел все чинить и вообще был свой в доску.

Говорят, надо быть осторожнее со своими желаниями. Иногда они исполняются, и тогда приходится иметь дело с последствиями.

Терри заметила мои мрачные взгляды и моментально стала казаться маленькой и беспомощной. Это ей очень хорошо удавалось; наверное, из-за ее жалкого вида мы ее и приняли. И хотя актрисой в нашей компании считалась я, мне все чаще казалось, что Терри упустила свое призвание. Она посмотрела на меня сквозь завесу волос и жалостно произнесла:

– Мне некуда больше идти!

– Как и всем нам! – отрезала я.

Потом мы перешли в гостиную. Они втроем расселись полукругом и стали пить чай и смотреть на меня умильными щенячьими глазами. Кружка у каждого была своя; пить из чужой по правилам нашего дома запрещалось.

– Фран, что нам делать? – спросил Нев так доверчиво, что мне стало еще тоскливее.

В конце концов, решения всегда приходилось принимать мне. В тот день я ничего не могла придумать, хотя и понимала: должна что-то сказать. От меня ждали плодотворных идей. Поэтому я осторожно начала:

– Вот если бы удалось угнать какую-нибудь развалюху, в ней мы могли бы ночевать и переезжать с места на место…

– Уж лучше спать где-нибудь в подъезде, – сразу же возразил Фитиль. – Одно время я хипповал, ездил по стране со сторонниками «нью-эйджа»[2]. Больше не хочу. Надоело всякий раз, если хочешь сходить по нужде, копать яму, а по ночам слушать фолк-музыку. Даже не думай!

– Он в чем-то прав. Такое житье еще годится для лета, – добавил Нев. – Но зима – не шутки.

– И потом, полиция все время гоняет с места на место, – не преминула вставить Терри. – А в дождь жить в палатке врагу не пожелаешь! Все течет, сверху капает, и каждый готов на что угодно, лишь бы очутиться в сухом месте… Плавали, знаем!

– А мне здесь нравится, – задумчиво проговорил Нев. – В этом доме.

Фитиль стащил с бритой головы фетровую шляпу и заглянул в нее. Может быть, надеялся найти внутри свежую мысль. Видимо, ничего не найдя, погладил себя по затылку и снова осторожно надел головной убор.

– А мне нет, – сказала Терри. – Здесь крысы.

– Крысы везде, – ответил Фитиль. – Ничего страшного в них нет. Их приручить можно. Была у меня одна белая крыска; я везде таскал ее с собой за пазухой. И представьте, ни разу она меня не укусила! Я продал ее за пятерку одному типу, с которым познакомился в пивной. Правда, он был пьян в стельку. Наверное, принес крыску домой, а она его покусала. Других она кусала, а меня – ни разу. Меня животные любят.

И это истинная правда! Терри буркнула: мол, все потому, что от Фитиля воняет козлом, поэтому звери и считают его своим. Она еще больше надулась и поскучнела. Сидела, куталась в свое старое вязаное пальто, которое носила не снимая, и смотрела на меня исподлобья.

Ее пальто свалялось от грязи, но я как-то видела на нем бирку. Судя по названию фирмы, оно когда-то было очень дорогим. Я решила подшутить над Терри, но она обиделась и заявила, что получила пальто в Оксфаме[3]. Я ей не поверила – и сейчас вспомнила, о чем подумала тогда. Уверена, что пальто Терри украла. Она любила таскать то, что плохо лежит, хотя ей хватало ума не трогать мои вещи или вещи Нева. А может быть, наше имущество просто не вызывало ее интереса. Ну а Фитиль… Только полный псих украл бы что-нибудь у Фитиля. Пес сразу схватил бы вора. И даже если бы пес не стоял на страже, пожитки Фитиля как-то не вызывали желания в них покопаться.

Как я уже говорила, мы никогда не расспрашивали новых соседей о прошлом. Если уж человек дошел до того, что хочет поселиться в доме, предназначенном к сносу, пораженном гнилью и грибком, согласен жить без света и элементарных удобств, значит, ему нужна крыша над головой, а не лишние вопросы. И все-таки рано или поздно большинство рассказывали о себе хоть что-то. Но только не Терри. Она держала язык за зубами. Я понимала: кем бы она ни была раньше, деньги у нее водились. Это было видно невооруженным глазом. И у меня возникло еще больше вопросов насчет пальто.

Мы все утро обсуждали наше положение, но так ничего и не придумали. А потом даже поссорились – не из-за того, где нам жить дальше, а из-за собаки Фитиля.

Терри заявила, что у пса блохи: мол, вечно он чешется. О себе Фитиль позволял говорить все что угодно, но сразу вскипал, если кто-то обижал его пса. Его любимец выглядел забавно: одно ухо вывернуто наизнанку, другое стоит торчком. Передние лапы кривые. Фитиль подобрал щенка на помойке. Решил, что кто-то выкинул его, потому что малыш оказался самым слабым в помете. Как бы там ни было, своего любимца он выходил, и тот вырос нормальным, если не считать кривых передних лап. Пес был славный и ко всем, в общем, относился дружелюбно – правда, не когда охранял пожитки Фитиля. Мы все его любили, кроме Терри. Правда, она никого и ничего не любила.

Поэтому, когда Терри оскорбила его пса, Фитиль взвился и тоже высказал ей все, что он о ней думает. Слушать, как они орут друг на друга, было невыносимо. Дома я всегда старалась сдерживаться, потому что, как только один начинает орать, все тоже срываются на крик. Но мы уже и так ссорились, и несправедливые упреки Терри стали для меня последней каплей. Мне и раньше противно было слушать, как она поносит наш дом. Мы пустили ее к себе, дали ей крышу над головой, но она не преминула сообщить, что дом не соответствует привычным для нее нормам!

И я заорала:

– Ты – самая настоящая заноза в заднице! – Правда, я сказала не «задница», но это не важно. – Тебя никто к нам не звал, ты сама пришла! Мы на свою голову пустили тебя, и с тех пор ты только и делаешь, что ноешь и жалуешься с утра до ночи! Можно подумать, у тебя одной жизнь тяжелая! Тебе не хуже, чем всем остальным! – Вспомнив ярлык дорогой фирмы на ее пальто, я продолжала: – Знаю я таких, как ты. Когда тебе надоест здесь жить, ты просто вернешься туда, откуда пришла!

Терри побелела как мел. Откинула назад свои «уши спаниеля» и прошипела:

– Заткнись, Фран! Ты ничего обо мне не знаешь! Тебе просто нравится помыкать нами, вот и все! Сделай это, сделай то! Обожаешь командовать и чтобы твои приказы выполнялись! Со мной у тебя этот номер не пройдет, так и знай! Я тебе не подчиняюсь! Что, съела? Вечно изображаешь из себя мать настоятельницу! У нас коммуна, у всех равные права, поняла? Знаешь, почему остальные не против? У Нева нервное расстройство, а у Фитиля вообще нет мозгов. Ты привыкла, что они тебе не перечат, но я не такая, заруби себе на носу!