Харбин
– Маленький Ли спрашивает, когда накрывать чай?
Александр Петрович сделал вид, что не услышал вопроса из-за двери, и встал против сына в атакующую позицию:
– Итак, молодой человек! Вы принимаете мой вызов?
Сашик удивлённо посмотрел на него, но тут же сообразил и тоже встал в атакующую позицию:
– А когда король в пижаме, разве он может вызывать на дуэль?.. – Сашик не успел договорить.
– Ну конечно не может, – рассмеялась Анна. – Король может только повелевать…
– Ах так?
Александр Петрович сделал два быстрых скользящих шага, как на фехтовальной дорожке, и подхватил Сашика на руки:
– Зато гвардейский офицер всё может! Даже если он в пижаме!!!
В дверь снова постучали.
– Да, да, Кузьма Ильич, через полчаса мы будем к чаю…
Анна со счастливым лицом подошла к мужу и сыну и обняла их.
– Какие вы смешные, оба! Как я вас люблю! С Новым годом!
– И тебя с Новым годом! – выдохнули оба.
Когда Александр Петрович и Анна наконец вошли в гостиную, Сашик, уже переодетый, лежал на ковре перед картой Евразии, а Кузьма Ильич, как будто со вчерашнего дня ничего не изменилось, снова сидел в хрустком кресле и держал в руках номер газеты «Заря».
– Кузьма Ильич! – спросил его Александр Петрович. – А почему бы вам не почитать других харбинских газет или, например, шанхайских?
Старик удивлённо посмотрел на него:
– Каких?
– Ну… – Он задумался. – В Харбине издается около десятка газет, есть журналы, например «Рубеж»!
– А зачем мне другие газеты? Я читаю эту с самого первого номера. – Он сложил её и повернул лицевой стороной. – Хорошая газета, «харбинская, демократическая», зачем мне другие?
– Так, может быть, в других газетах по-другому пишут!
– Пишут-то, может быть, и по-другому, а дела-то те же самые! Вот, к примеру, что о вас пишут! – И он поднял вверх палец.
– Интересно, что о нас пишут. – Анна посмотрела на мужа.
Тельнов продолжал держать палец.
– «Заря», 13 января 1924 года, заметка называется «Вчерашний бал в Желсобе. Капище фокстрота. Корреспонденция с бала…».
– А что такое капище? – спросил Сашик, не отрываясь от карты.
Взрослые переглянулись.
– Вон стоят Брокгауз и Эфрон, ты можешь с этим вопросом обратиться к ним, – спокойно ответил Александр Петрович. – Продолжайте, Кузьма Ильич.
Но Кузьма Ильич уже отвлёкся:
– Очень полезный совет, молодой человек, вам и вправду для пользы дела надо иногда открывать умные книги…
– А что такое, Кузьма Ильич, – спросила Анна, она раскладывала по розеткам варенье.
– Ничего особенного, но молодой человек изволили надеть костюм мушкетера его величества короля Франции Людовика Тринадцатого и при этом обещали вызвать на дуэль каждого мальчика в классе, если кто-то рискнёт прийти в таком же маскараде, а о реформах его высокопреосвященства кардинала Де Ришелье и слыхом не слыхивали!
Анна и Александр Петрович переглянулись.
– Знаю я о его реформах, у Дюма в «Трёх мушкетёрах» всё написано, – не поднимая головы, пробурчал Сашик и тут же вскинул глаза. – А в следующем году я сделаю форму красноармейца – такой в классе ни у кого не будет, и не надо будет никого вызывать на дуэль! – Он обвёл всех мечтательным взглядом. – Это так здорово, представляешь, мама, такой высокий шлем, как у Ильи Муромца, и синяя звезда, большая! Здорово, да?
В комнате воцарилась тишина, был слышен только стук ножа из кухни, где повар Чжао готовил обед, и поскрипывание кресла-качалки Александра Петровича.
Он серьёзно посмотрел на сына:
– Хорошо, Сашик, хорошо, – доживём до следующего года. Только эту форму, как у Ильи Муромца, шили для нашей армии, для императорской. Мы ещё поговорим с тобой об этом. Продолжайте, Кузьма Ильич!
Старик поправил очки и начал читать статью:
– «Никогда, нет, вы должны поверить, что воистину никогда, Железнодорожное собрание, да что Железнодорожное собрание…» – Кузьма Ильич опустил газету и спросил: – Вам как, с выражением? – Он постарался придать своему лицу значительность.
– Можно с выражением, – сосредоточенно ответила Анна, расставляя на столе чайные чашки и принимая из рук боя Ли вазу с печеньем.
– Как изволите! Так вот, продолжаю, с выражением: «…вообще ни одно бальное помещение в Харбине от дня основания города не вмещало в себя таких толп народу, как вчера. С девяти часов вечера и до полуночи автомобили выбрасывали всё новых и новых мужчин и женщин всех возрастов, всех социальных градаций и темпераментов… И сразу же, ещё в вестибюле они попадали в сказку…»
В этот момент в комнату вошёл повар с кипящим самоваром.
– «Харбин наголодался!.. – продолжал Кузьма Ильич. – Этими двумя словами Бэ Вэ Остроумова определяется причина головокружительного успеха вчерашнего празднества…»
– Браво! Браво! – Оглядывая стол, Анна хлопнула в ладоши. – «Харбин наголодался!» Все к столу! Кузьма Ильич, продолжим после чая. – Она посмотрела на часы. – В пять часов у нас будут гости, и до этого времени никто не получит ни крошки.
Кузьма Ильич посмотрел на Анну, на Александра Петровича и на Сашика:
– Вы пейте! Аннушка, налейте мне, если вам не трудно, а я печенья не буду, утром кушал, а пока почитаю. Вы ведь с утра газет в руках не держали?
– Воля ваша, Кузьма Ильич! – ответила Анна.
Старик придвинулся ближе к столу и осторожно прихлебнул из горячей чашки:
– Так вот, я продолжаю: «…никогда не текла такой сплошной лавиной толпа по лестницам, коридорам и проходам Желсоба. Никогда Желсоб не горел пляской таких бешеных огней, как горел и переливался он вчера. Никогда не звучало одновременно под одними и теми же сводами столько фокстротных оркестров. Никогда так сильно и так разнообразно не были украшены залы, гостиные и фойе Железнодорожного собрания. Никогда не собиралось столько фраков при белых пластронах и подчёркнуто строгих смокингов… – Кузьма Ильич читал действительно с выражением, меняя интонации, повышая и понижая голос. – И уж конечно, никогда, ни на прошлогоднем остроумовском балу, ни на каком другом, не было такого умопомрачительного обилия изысканных туалетов, как вчера…»
При этих словах Кузьма Ильич посмотрел на Анну и Александра Петровича.
– Даже представить себе не могу! – сказал он, но, не услышав ответа, продолжил чтение: – «Остроумов превзошёл все свое организаторское прошлое. Превзошёл самого себя! Пляска огней. Томные и шипящие звуки пряной мелодии. То ослепительный свет люстр. То сине-пурпуровый полумрак фокстротных капищ. И эта мельница электрических лампионов в большом фойе…»
Он читал и не замечал, как переглянулись Анна и Александр Петрович, в какой-то момент он только почувствовал, что в гостиной всё стихло, ему стало любопытно, и он, заглянув на несколько строчек вперёд и не переставая читать, поднял глаза и тайком, исподлобья оглядел комнату: Анна протирала салфеткой чайные и десертные ложки, Александр Петрович качался в кресле и, как показалось Кузьме Ильичу, слушая его чтение, устремился взглядом куда-то вверх. Сашик, упёршись подбородком в кулаки, лежал перед картой и болтал согнутыми ногами, и вдруг спросил:
– Кузьма Ильич, а что такое «лампионы»?
Тельнов вздрогнул, но не успел ответить.
– Это такие лампы, очень большие и яркие, – ответила за старика Анна Ксаверьевна.
– А-а, понятно, – сказал Сашик и снова уткнулся в карту.
Кузьма Ильич глянул на Анну и Александра Петровича, увидел, как они переглянулись, улыбнулся и подумал: «Какая замечательная пара, и зачем я отвлекаю их своим бормотанием?»
Газетные строчки были набраны криво, было видно, что шрифты в типографии «Зари» уже старые, но ни это, ни его мысли не помешали старику увидеть то, что вчера ночью происходило в Железнодорожном собрании, и он продолжил:
– «Строгая, величавая, законченная, в прямых и благородных линиях красота античного портала с его грандиозной колоннадой в главном зале.
Капризный полумрак уютной «засыпкинской» гостиной.
В ней особенно нежно воркует банджо джесса…»
– Да! – задумчиво уронила Анна Ксаверьевна. – Красиво было…
«…Бар внизу, бар наверху… – продолжал Кузьма Ильич, – бар в русской буйной росписи ковров и красок. Столы, ломившиеся вчера яствами в ресторане. Стойки с шампанским, стойки с крюшоном. Уголки коктейля. Буфет демократический. Буфет фешенебельный. Буфет дам-патронесс, а рядом ниша, в которой орудуют одни бои в белых хитонах…»
– И вкусно! – добавила Анна.
«И киоски, киоски без конца и края. Кто был вчера в Желсобе? Ей-богу, легче сказать, кого в нём вчера не было. Вся иностранная колония, все экспортные фирмы: с женами, с чадами и домочадцами. Вся служилая лавина: управленская, правленская, даже те, кто мог освободиться с линии. Консула. Коммерсанты. Инженеры. Педагоги. Японцы. Китайцы. Военные. Штатские. Генералы и (даже) адмиралы. Адвокаты. Пристань и Новый город. Молодёжь и старики, такие старики, что их поддерживали, когда они хотели сойти по крутым желсобовским лестницам.
А главное, дамы, дамы и дамы…
Подобного вчерашнему обилию туалетов не запомнят даже старожилы харбинских мод…»
– Наряды действительно были недурны! – вставил слово Александр Петрович.
«…Женщины самых разнообразных возрастов, форм и фигур, брюнетки, блондинки, женщины в парче и строгих чёрных «робах». Женщины крашеные и зардевшиеся естественным румянцем, после истомы фокстротных касаний…»
– А что такое «фокстротные касания»? – спросил Сашик и обвёл всех взглядом.
– Продолжайте, Кузьма Ильич! – отреагировала Анна Ксаверьевна. – Ты ещё не дорос, сынок, я тебе потом объясню.
Однако Сашика ответ на заданный им вопрос уже не интересовал, – так он был увлечён картой. Взрослые опять с улыбкой переглянулись, и Кузьма Ильич снова стал читать:
«…И над всем этим плывёт и зыбит тягучий, во все поры собрания проникающий дурман танца. Почти не было людей, которые соблазнились бы картами или предались сознательному чревоугодию…»
Статья с описанием чудес вчерашнего новогоднего бала в харбинском Железнодорожном собрании заканчивалась, уже был виден последний абзац, финал, но Кузьме Ильичу хотелось, чтобы она была длинная, как какой-нибудь старинный роман. Он дочитывал уже в полной тишине, только Анна Ксаверьевна и бой Ли ещё позванивали столовым серебром, и он вспомнил себя в детстве, рядом с величественной, освещенной множеством ярких факельных огней колоннадой Благородного собрания, куда на Рождество съезжалась вся московская знать. Он, как маленькая рыбёшка, затесывался в толпу охотнорядских зевак, которую у парадного подъезда со стороны Большой Дмитровки сдерживали полицейские с белыми витыми шнурами на шинелях, за них хотелось дернуть и послушать, не зазвенит ли что-нибудь. Полицейские были добрые, они даже улыбались и перемигивались между собой, никого не били, и от них на свежем морозном воздухе вперемешку с растоптанным на мостовой конским навозом слышался мягкий водочный перегар. «И подносили служивым! Изрядно подносили! А я… – закончив читать статью, подумал Кузьма Ильич и сложил газету, – пойду-ка я отдохну, пока не пришли гости!»
– А вы хороший чтец, Кузьма Ильич! – сказала Анна.
– Да, дедушка, не как пономарь на молитве, – неожиданно подытожил Сашик.
Глава 3
Напольные часы в большом деревянном футляре с блестящим маятником и тяжёлыми бронзовыми гирями за высокой стеклянной дверцей пробили пять часов. Александр Петрович открыл свой хронометр на новой золотой цепочке, которую на Рождество подарила ему Анна, и из-под крышки с орлами прозвенел гимн. Вошёл повар Чжао, и они втроём, Анна была рядом, оглядели накрытый к приходу гостей стол.
Чжао позвал Ли, что-то сказал ему, тот выбежал в сад и вернулся с хрустальным графином, только что вытащенным из снега.
Александр Петрович взял графин в руки, с графина на ковер капал таявший снег, и внимательно осмотрел.
– От Церцвадзе? – спросил он.
– Так! Еси! Моя на Китайский улица бегай, хозяина водыка сама носи, «На!» – говоли, «Александла Петловици пей!» – говоли, «Хвали Сельвадзе!» – говоли! – выпалил бой.
– Молодец! – Александр Петрович снова посмотрел на часы. – Хорошо, не давай остыть, положи снова в снег. Ну что, Анни, будем ждать?
Ли осклабился, поклонился, повторил: «Маладёза!» – и выскочил с графином из гостиной.
Анна Ксаверьевна обошла стол, накрытый на девять персон.
– Николай Аполлонович позвонил и сказал, что у них дочь заболела, но обещал заглянуть хотя бы ненадолго, а от Николая Васильевича известий не было, должно быть, всё в порядке. А ты, пока ожидаем, не выпьешь, ну вот хотя бы коньяку для аппетита?
– С тобой выпью, а что тебе налить?
– Можно «Шато»! Ли! – позвала она. – Открой вот эту бутылку!
– Не надо, я сам открою, подай мне штопор!
Александр Петрович открыл вино.
– Ли! – на сей раз позвал он. – Принеси лимон, только нарежь его колечками. А ты чем закусишь?
– Ветчиной со спаржей, она такая аппетитная! Если они задержатся, я не выдержу! – сказала Анна и наколола на вилку тонкий полупрозрачный кусочек ветчины.
В это время с улицы послышался топот копыт и скрип колёсных тормозов.
– Ну вот и ладно, – сказал Александр Петрович. – Стоит поднять первую рюмку, и гости тут как тут! Пойду встречу. А ты выпей – пока они разденутся, пока рассядутся…
Анна отпила глоток, откусила ветчины и, в последний раз придирчиво оглядывая стол, произнесла:
– Интересно, кто это – Байков или Устряловы?
– Сейчас увидим!
Через минуту Анна услышала, как захлопали двери, затопали башмаки и зашуршал веник, очищая с обуви снег. В прихожей было тесно, там встречали гостей Александр и бой Ли, забиравший пальто и шубы, и она решила, что будет встречать гостей здесь, в гостиной.
«Сколько же мы тут живём? – обходя вокруг стола и поправляя приборы и салфетки, подумала она. – С января 1911 года!
Боже мой, точно с января? Надо будет спросить! Если да, то как раз в эти дни! Также был Новый год или Крещение, сейчас уже не помню. Но если так, – значит, можно отпраздновать тринадцать лет, как мы в Харбине и в этом доме. Тринадцать! А можно ли праздновать тринадцать?..»
– Кузьма Ильич! – обратилась она. – А вы знаете, что мы с Александром Петровичем в этом доме живём уже тринадцать лет? На днях будет годовщина или уже годовщина!.. Надо отпраздновать!
Тельнов был в гостиной и тоже осматривал стол; он отдохнул после чая и пришёл сюда десять минут назад.
– Отчего же, матушка, не отпраздновать?
Анна посмотрела на него:
– А ничего, что тринадцать? Число-то какое!
– Да не вижу я в этом числе ничего дурного, у Бога все числа – и дни, и часы, и годы – Божий, можно и отпраздновать. Самое главное… – Но он не успел договорить, в проёме открытой двери появилась молодая красивая женщина в свободном платье и с крокодиловой сумочкой на локте.
– Наташа! Наталья Сергеевна! – Анна всплеснула руками и пошла к гостье. – Как я рада вас видеть! Вы после нашей последней встречи так похорошели. А почему я не видела вас вчера на новогоднем бале?
Гостья подошла к Анне Ксаверьевне и обняла её.
– Наташенька, – снова заговорила Анна, – на улице мороз, а вы бледненькая, что с вами?
Наталья Сергеевна пошептала что-то на ухо Анне, и та всплеснула руками:
– Да что вы говорите, вот это новость! Я вас поздравляю, голубушка, и что, когда?.. – спросила она, повернулась к Кузьме Ильичу и заговорщицки промолвила: – А вы нас не подслушивайте, это наши, женские тайны!
– Помилуй, господи! Какие тайны. – Кузьма Ильич поднялся с кресла. – Вы только посмотрите на неё, у неё всё на лице написано, знаете ли, а вы говорите – тайны! Ну да ладно, вы тут… конечно, между собой, а я пойду встречать Николая Васильевича.
– Хорошо, Кузьма Ильич, встречайте, и будем звать к столу.
За столом, недавно покинутым мужчинами, оставались Анна Ксаверьевна, Наталья Сергеевна Устрялова и крутился Сашик. Из-за беременности Натальи Сергеевны Анна попросила в гостиной не курить, и мужчины перешли в кабинет, где уже был накрыт десерт и приготовлено всё необходимое для преферанса.
Сашику сегодня было скучно, потому что никто из обещанных детей не пришёл, и он не знал, чем себя занять.
– Сашик, я понимаю, что ты грустишь. Не грусти, завтра мы позовём всех, кого ты захочешь! А пока… даже не знаю… займи себя чем-нибудь.
Анне перед сыном было неловко, но она была занята разговором с Натальей Сергеевной и не нашлась чем его развлечь.
Глава 4
Талья выходила длинной, и в кабинете было сильно накурено. Игравшие этого не замечали. Только что на стол была брошена последняя карта; Тельнов тщательно тасовал колоду, а Байков, сидевший до этого на прикупе, записывал результаты последней игры. Он закончил расчёты, написал цифры в «пуле» и в «горе», стёр щеточкой лишние записи, уложил мел в коробку и откинулся на спинку стула.
– Да, Саша, скажу я тебе, отменный у вас с Анной Ксаверьевной повар! – Всю игру Байков старался сидеть прямо, переживал и пытался отдышаться. – Объелся, право слово!
– По наследству достался! – внимательно глядя на руки Тельнова, сказал Адельберг.
Третий игрок – Николай Васильевич Устрялов – встал из-за стола, чтобы размять ноги после долгого сидения за праздничным ужином и за картами, и подошёл к рабочему столу Адельберга.
– С вашего позволения, – спросил он.
– Конечно, Николай Васильевич, если вы там что-то разберёте, – ответил Александр Петрович. – Там у меня сплошная топография.
Устрялов взял в руки несколько ватманских листов, посмотрел их и положил:
– Да тут действительно трудно что-то понять, – вижу, что это Малый Хинган и берег Амура, и больше ничего. А кстати, я тоже хотел поинтересоваться чудесами вашего повара…
– Особенно удался ему гусь, до сих пор вкус во рту стоит! Изумительно! – подтвердил Байков.
Адельберг оглядел гостей:
– Повар Чжао достался нам от наших бывших соседей, китайской семьи, у которой мы откупили вторую половину дома. Ему очень понравилось готовить русские блюда, и он добавляет к ним что-то из китайской кухни. А тебе, Николай, отвечу – это был не гусь, а «пекинская утка».
Байков удивился:
– Я слышал о «пекинской утке», но никогда не пробовал её и, признаться, китайскими кушаньями немного брезговал, а здесь… – Он развёл руками. – Чем отличается наш гусь от «пекинской утки»?
– Отличия серьёзные, наш гусь гуляет и клюёт, что ему вздумается, а «пекинскую утку» – это блюдо, кстати, императорской кухни – кормят специальным зерном, дают вина и не дают двигаться. Чжао откармливает их у себя дома, и как он это делает – мы с Анной даже не вмешиваемся.
– Ну тогда, если ты не против, я хочу выразить твоей супруге особую признательность за сегодняшний ужин – всё было отлично! И если ты позволишь – иногда одолжить на время твоего повара!
– Сделай милость! А что у нас с игрой, Кузьма Ильич? Вы так тасуете, что на картах все картинки сотрёте!
– Да, Кузьма Ильич! – обратился к нему Устрялов.
Тельнов положил перетасованную колоду на стол и обвёл всех взглядом:
– Готово!
Байков развернулся к нему:
– Кузьма Ильич, у вас лёгкая рука, если сдадите хороший прикуп, я с вас сотру «зуб».
– Как снесёте! – ответил Тельнов и пододвинул к нему колоду; Байков снёс, Тельнов поправил очки и начал сдачу. – Прикуп – парой или по одной? – с ехидцей спросил он.
Уже взявшийся за машинку для набивки папирос Адельберг удивился:
– Хитрите, Кузьма Ильич, всё как-то по-своему норовите. Конечно, по одной!
– Уж какая тут хитрость? – У Тельнова было игривое настроение, ему, чтобы закрыться, не хватало всего лишь нескольких очков. – Что по одной, что парой. Ну, по одной так по одной!
Карты летели на стол и мягко падали перед игроками.
– А вот и прикуп!
Он закончил сдачу, сидевшие за столом открыли карты и начали их изучать. Тельнов воспользовался моментом и подглядел к соседу:
– Никак на мизэр-с идёте-с, Николай Васильевич? Если прикуп выпадет подходящий, правда, что ли, сотрёте с меня «зуб»?
Не отрываясь от своих карт, Адельберг сказал:
– Накажем, Кузьма Ильич! Николай Аполлонович сотрёт, а мы с профессором вам его нарисуем!
– Николай Аполлонович! – обратился к Байкову Устрялов. – Вы уже записали последнюю игру?
– Записал, Николай Васильевич!
– И что там?
– Своя игра! Вы прошлись без ремиза, взяли свои три виста, хотя одним могли бы поделиться с Александром Петровичем…
– Ничего, я не в претензии. – Адельберг сложил карты и взялся разливать коньяк. – Играли лёжа, и я мог спокойно покурить. Чей заход?
– Твой, Саша! – Байков заметно волновался и стучал картами по столу.
– Не торопи меня, а то я пролью, – сказал Адельберг. – Я – пас!
Устрялов ещё раз глянул в свои карты:
– Два паса!
– «Два паса в прикупе – чудеса!» – сказал Тельнов и теперь уже сам забарабанил пальцами по лежавшему рубашкой наверх прикупу. – Ну-с! Николай Аполлоныч, господин полковник, что там у вас: «Лучше без одной на шестерной – чем одну на распасах»? Но чувствует моя душа – падать будете!
– Не мешайте, Кузьма Ильич! Пусть Николай Аполлонович подумает, у него вон какая гора, – вмешался Адельберг и взялся за рюмку.
Кузьма Ильич, сидя на своём стуле, пытался заглянуть к Байкову.
– Вам, Александр Петрович, легко говорить, вам сегодня карта вся лист в лист ложится, как говорится: «Кому в карты везёт…»
– Не верится, прямо не верится, экий вы оказались азартный, никогда бы о вас такого не подумал, – сделал замечание Тельнову Адельберг и посмотрел на Устрялова: – А кстати, Николай Васильевич, мне Анни сказала…
– Да, Александр Петрович, Наталья Сергеевна на третьем месяце, ждём прибавления…
– Молодцы! Это хорошо, когда между детьми небольшая разница в годах, будут друзьями. Летом должна разродиться?
– Да, если Бог даст!
Адельберг посмотрел на Байкова:
– Ну что ты, Николай?
– Не торопи, Саша! Теперь ты меня не торопи! Может так статься, что и мне карта пришла, дай подумать!
Тельнов перестал крутиться и откинулся на спинку стула:
– Карта не лошадь, к утру повезёт!
– Ваши шутки, Кузьма Ильич, в каноны бы записывать! – сказал Адельберг, снова взял в руки карты и начал постукивать ими по столу.
Байков умоляюще посмотрел на него и попросил:
– Не стучи, Саша, не отвлекай! Поговорите лучше о чём-нибудь!
– Кстати, о «постучать»! Николай Васильевич, – Адельберг снова обратился к Устрялову и с треском уложил карты на стол, – что там из Советов – «стучат»?
Устрялов тоже положил карты:
– Занятные оттуда новости, точнее – тревожные, Александр Петрович!
– Что такое?
– Думаю, в России снова назревают большие перемены, может быть, и не сразу, но последствия могут быть очень серьёзные.
– Что вы имеете в виду? Я с конца прошлого ноября занимаюсь подготовкой партии на Хинган предстоящим летом и как-то упустил последние события. Поведайте нам, вы среди нас единственный, кто разбирается в политике.
– Не скромничайте, Александр Петрович! Однако, судя по советской прессе и сообщениям телеграфа, Ленин серьёзно болен. Вот уже несколько месяцев он затворником сидит в своём подмосковном имении, в Горках, и не посещает даже совещаний их Центрального комитета. А у болезни, как вы знаете, могут быть только два финала…
– А сколько ему лет?
– 20 апреля будет, кажется, пятьдесят четыре!
– Не так уж и много! Так ли актуален…
– Диагноз?
– Да!
– Это одному Богу известно, но сведения просачиваются такие, что он неработоспособен.
– Вот в чём дело?! – задумчиво сказал Адельберг. – Вы думаете…
– Возможно, что скоро он перестанет быть главным большевиком…
Адельберг раскрыл карты и, глядя в них, сказал:
– Да-а-а! Новости! А я в Симбирске в сентябре восемнадцатого чуть было не помог ему в этом…
– Упал!!! – вдруг раздался громкий голос Байкова.
Адельберг и Устрялов удивлённо посмотрели на него.
– Упал, господа! Я упал!
Всё то время, пока Адельберг и Устрялов беседовали, а Тельнов ёрзал от нетерпения, Байков вёл расчёты в своих картах. Последняя сдача принесла ему туза, валета, десятку, девятку, восьмёрку и семёрку треф, восьмёрку бубен, валета и восьмёрку пик и семёрку червей.
«Вот так раскладик, – изучая карты, думал он. – Если тоже, как они, скажу «пас» и никто не перекупит, то будут объявлены распасы, а у меня в двух мастях только по одной карте… Они быстро их снесут, и я останусь с длинной трефой, и тогда малейшая моя ошибка… и вся моя трефа сыграет как козыря, и я снова окажусь в проигрыше. Посмотрим другой вариант – сыграть шесть треф. Король с дамой у них, – в худшем случае я смогу взять только четыре взятки и останусь без двух. Но лучше на «шестерной без одной», чем «с одной на распасах», хотя скорее всего, что без двух. Что остаётся?»