Сергий Радонежский. Личность и эпоха

Впоследствии «Житие» Сергия неоднократно перерабатывалось для различных целей другими книжниками. В частности, оно было включено в переработанном виде в летописный свод 1518 г., к которому восходят Вторая Софийская и Львовская летописи. «Житие» преподобного читается также в Никоновской летописи и входит в состав Степенной книги. В середине XVI в. «Житие» Сергия было включено митрополитом Макарием в состав Великих Четьих миней, которые были задуманы как грандиозный свод «всех святых книг, которые в Русской земле обретаются, и с новыми святыми чудотворцы». В XVII в. к работе над «Житием» Сергия обращались такие известные писатели своего времени, как Герман Тулупов, Симон Азарьин, святитель Димитрий Ростовский. В следующем столетии дань этой тематике отдали митрополит Московский и Коломенский Платон (Левшин) и даже сама императрица Екатерина II.[27] XIX век также внес свой вклад в агиографию преподобного Сергия. Новое «Житие» было составлено митрополитом Московским и Коломенским Филаретом (Дроздовым).[28] В XX в. агиографией преподобного Сергия занимались архимандрит Никон[29] и Патриарх Московский и всея Руси Алексий I.[30] Столь частое появление новых переработок «Жития» во многом объясняется тем, что оно использовалось в церковных службах и читалось в уставном порядке за всенощным бдением в Троице-Сергиевом монастыре (лавре) в канун церковных праздников, связанных с именем преподобного.[31]

Таким образом, видим, что традиция переработок «Жития» Сергия, начавшись в XV в., продолжалась более пятисот лет – вплоть до середины XX столетия, а в виде дальнейших перепечаток различных вариантов жизнеописания Сергия Радонежского, которые снабжаются соответствующими комментариями издателей, продолжает успешно бытовать и поныне.

Все это привело к тому, что за этими переработками постепенно исчезала реальная фигура троицкого игумена, а сам облик Сергия все более и более приобретал трафаретный, схематичный вид, в соответствии с представлениями и вкусами последующих эпох. Подобное нередко бывает со старыми иконами, когда поверх первоначального изображения в процессе «поновления» пишется новое, хотя и близкое к оригиналу, но все же отличное от прежнего. В результате нескольких таких операций лик святого приобретает новые, нехарактерные для него черты.

То же самое можно сказать и о «Житии» Сергия Радонежского. По словам одного из биографов преподобного,

«этот памятник русской агиографии – один из самых сложных, если не самый сложный среди всех агиографических сочинений русского Средневековья. Представленное огромным количеством списков, что само по себе требует колоссального времени на их перекрестное сличение и установление последовательности различных переделок жизнеописания Сергия, Житие основателя подмосковного Троицкого монастыря изобилует такими подробностями из жизни Сергия, которые исключают одна другую. Так, одни списки Жития утверждают, что у Варфоломея (будущего Сергия) было два брата: старший Стефан и младший Петр; другие списки называют только одного старшего Стефана. Одни списки сообщают, что грамоте Варфоломея научил некий старец, случайно встреченный им в поле, другие местом встречи называют лес… В одних списках указывается, что Варфоломей постригся в монахи 20 лет, другие списки возраст молодого монаха определяют по-иному – 23 года. Одни списки утверждают, что церковь Троицы Сергий строил вместе с братом Стефаном, другие – что Сергий строил церковь один. В одних списках говорится, что Спасо-Андроников монастырь в Москве был основан по инициативе ученика и земляка Сергия, монаха Троице-Сергиева монастыря Андроника, другие – по обету митрополита всея Руси Алексея. Основателем другого московского монастыря – Симоновского – одни списки называют того же митрополита Алексея, другие – Алексея и великого князя Дмитрия и добавляют, что новооснованный монастырь получил особую грамоту константинопольского патриарха Нила. В одних списках рассказывается о том, что Сергий ушел из Троицкого монастыря на Киржач, чтобы найти там уединение, другие причиной ухода называют ссору Сергия со старшим братом Стефаном… Житие Сергия говорит, что Сергий был похоронен в основанной им церкви Троицы, но не сообщает, кто его отпевал, а Похвальное слово Сергию утверждает, что Сергий завещал погрести его вне церковных стен и потребовалось вмешательство митрополита Киприана, чтобы похоронить Сергия внутри церкви, где его отпевал сам Киприан».[32] Эти несоответствия отмечали уже младшие современники Сергия. Не зря в некоторых списках его «Жития» не упоминается возраст, в котором он умер, если говорится о времени его рождения, и наоборот.[33]

Чтобы восстановить истинный облик той или иной иконы, реставраторы используют широко известный прием – осторожно смывая позднейшие записи и наслоения, они открывают первоначальный вид изображения. Так же должен действовать и историк. Среди множества списков «Жития» Сергия он должен выбрать древнейшие и тем самым найти первоначальный текст этого памятника, который принадлежит перу Епифания Премудрого.

Однако уже в XIX в. выяснилось, что ни один из наиболее ранних списков «Жития» Сергия не содержит исходного текста, написанного первым биографом троицкого игумена. И хотя в заглавиях некоторых из них и значилось имя Епифания Премудрого, все они дошли до нас в переработке Пахомия Логофета.

Тот факт, что у древнейших списков «Жития» Сергия оказалось два автора, поставил перед исследователем его биографии сложную дилемму выбора исходного источника. Мы не случайно заостряем внимание на этом вопросе. От нашего правильного выбора в конечном счете зависит то, каков будет воссозданный нами портрет основателя Троице-Сергиева монастыря. Особенно наглядно это видно, если сравнить два изображения преподобного, относящиеся к одному и тому же XV в.

Первое из них сохранилось на покрове, изготовленном сразу после «открытия мощей» святого в 1422 г. и положенном на раку Сергия. Вот как характеризует его искусствовед В. В. Нарциссов: «Высокая шапка волос, расчесанных на две стороны, обрамляет узкое скуластое, заметно асимметричное лицо преподобного, образуя своеобразный крутой килевидный очерк лба. Раскосые глаза по-разному ориентированы и близко сдвинуты к переносице. Взгляд обращен непосредственно к зрителю. Нос тонкий, прямой, с ровной плоской спинкой без каплевидного утолщения на конце. Ноздри небольшие, круглые, выделены контуром. Так же подчеркнуто выделены крупные уши. Борода широкая, „лопатой“, но не округлая, а как бы неровно обрезанная снизу, не скрывает крупный волевой подбородок».

Следующий по времени создания покров середины XV в. был сделан, вероятно, после канонизации Сергия. «Лик сделался симметричнее, шире и округлее, форма прически ниже и уже, исчез характерный килевидный очерк вверху, лоб стал прямым, на него спадают редкие мелкие прядки волос. Отсутствует такая приметная деталь, как пробор, но появляется нечто, отдаленно напоминающее тонзуру. Кроме того, окладистая, ровная и округлая на конце борода полностью скрывает подбородок. Взгляд утратил былую концентрированность и остроту, свидетельствовавшие о внимательном и заинтересованном отношении к миру. Приподнятые к верхним векам зрачки, ровные линии широко расставленных бровей придают лику Сергия сдержанное и бесстрастное выражение самоуглубленного размышления, лишают его былой живости и актуальности. От старого остался узкий разрез глаз и заметно выступающие скулы, а кроме того, традиционный жест правой руки, прижатой ладонью к груди. Жесты рук также по-разному характеризуют изображения преподобного на обоих покровах. В первом из них кисть правой руки чуть прикрыта мантией, что придает движению поразительную достоверность и естественность, позволяет почувствовать его душевную теплоту. Левой рукой Сергий твердо сжимает свернутый свиток. На втором покрове жесты рук более условны и сдержанны, в них появляется едва заметный оттенок церемониальности. Они привносят в образ черты аскетического идеала молчальничества и нестяжательства, интонацию полной отрешенности от мирской суеты».[34]

На взгляд искусствоведа, эти изменения изображений облика преподобного, по сути, полностью соответствуют характеру той переработки «Жития» Сергия, которую предпринял Пахомий. По определению В. О. Ключевского, «под пером Пахомия наряду с риторическими отступлениями исчезли и те живые, дорогие для историка черты, которые записал в Житие Епифаний по личным воспоминаниям или рассказам очевидцев… Пахомий, – добавляет он, – относился к своему труду преимущественно как стилист, равнодушный к историческому факту».[35]

Поскольку у наиболее ранних текстов «Жития» оказалось два автора, вполне понятно, откуда взялись противоречия между отдельными его списками при характеристике тех или иных эпизодов биографии Сергия. Тем самым в руках у исследователей появился четкий критерий для определения подлинности или сомнительности фактов жизни основателя Троице-Сергиева монастыря. Епифаний Премудрый, в отличие от Пахомия Логофета, знал преподобного лично, и поэтому в спорных случаях следует доверять именно Епифанию. Для дальнейшего изучения памятника следовало найти списки, отразившие первоначальный текст Епифания. Однако поиски оказались безрезультатными. В 1871 г. В. О. Ключевский с горечью констатировал: «…доселе неизвестен список, который можно было бы признать подлинным текстом написанного Епифанием Жития Сергия, без дополнений, внесенных в него позднейшей рукой». Вместе с тем историк попытался определить, какую часть «Жития» написал Епифаний Премудрый, а какую – Пахомий Логофет. В частности, В. О. Ключевский обратил внимание на то, что в предисловии к «Житию» (которое могло принадлежать только Епифанию) содержится план дальнейшего изложения, где автор намечал рассказать биографию Сергия начиная с рождения святого вплоть до его кончины. В послесловии к памятнику, составленному Пахомием, говорилось, что Епифаний «по ряду сказаше о рождении его и о възрасту и о чудотворении (при жизни), о житии же и о преставлении». Отсюда В. О. Ключевский сделал вывод о том, что Епифаний описал земную жизнь преподобного, а Пахомий добавил в него рассказ об обретении мощей (это произошло уже после смерти Епифания) и о последующих чудесах. Но данное наблюдение историка никак не объясняло отмеченные выше противоречия в характеристике отдельных эпизодов жизни Сергия. Исследователь предложил более сложное объяснение. Анализируя некоторые из списков «Жития», он обратил внимание на то, что первая часть памятника стилистически отличается от второй. Этот факт он объяснил тем, что в силу ряда причин Пахомий Логофет переделал редакцию своего предшественника.[36] Данный вывод историка получил развитие в дальнейшей исследовательской литературе. Так, В. М. Яблонский, рассмотрев одну из групп списков «Жития» и назвав ее «редакцией Е», отмечал, что «в первой ее части… мы имеем, по-видимому, текст наиболее близкий к тексту Епифания». Вместе с тем оставалось неясным, какая именно часть «Жития» может быть точно охарактеризована как принадлежащая перу первого биографа преподобного – Епифания Премудрого.[37]

Эту трудоемкую и скрупулезную работу сумел проделать Б. М. Клосс. Выявив более 400 рукописей, содержащих «Житие» Сергия, он сравнил списки, определил редакции и дал картину их сменяемости. Благодаря этому исследователю удалось выявить текст, который принадлежал перу Епифания. Ученый писал: «В рукописях XVI в. была обнаружена редакция Жития Сергия, не похожая на известные Пахомиевские переработки. В названии ее значится имя Епифания, а в предисловии явно проступают черты младшего современника Сергия Радонежского, общавшегося с келейником преподобного, его старшим братом Стефаном и со старцами, помнившими молодые годы Сергия. По словам автора, он начал собирать материалы для биографии Сергия через год или два после кончины святого старца и закончил свой труд только через 26 лет после смерти Сергия, то есть в 1418–1419 гг. Стилистические признаки сближают предисловие и последующий текст, кончая главой „О худости порт Сергиевых и о некоем поселянине“ с другими произведениями Епифания Премудрого… Остальная половина памятника представляет компиляцию из известных редакций Пахомия Логофета». И далее ученый приходит к заключению, что «фрагмент Пространной редакции Жития Сергия XVI в., начинающийся с предисловия и кончающийся главой „О худости порт Сергиевых и о некоем поселянине“, является первой частью епифаньевского Жития Сергия (вторая же половина, подвергшаяся тенденциозной переделке, вряд ли сохранилась до нашего времени)».[38] Благодаря этому открытию Б. М. Клосса историки получили возможность воссоздавать первую половину жизни Сергия не по случайно набранным фактам из разных переделок его «Жития», а на основании наиболее надежных сведений, содержащихся в древнейших редакциях. Блестящий анализ всей совокупности сохранившихся материалов, проделанный Б. М. Клоссом, является серьезной основой для всех последующих исследователей.

К сожалению, современникам трудно порой оценить значение того или иного открытия. В этом смысле довольно характерна позиция авторов рецензии на книгу Б. М. Клосса с названием «Имитация науки». Весь смысл его открытия они видят лишь в том, что «он обнаруживает черты протографичности» в двух списках и датирует Пространную редакцию серединой 20-х гг. XVI в. Ставя ему в вину то, что он не учел при характеристике «Жития» Сергия двух списков, рецензенты, правда, оговариваются, что «вряд ли следует упрекать исследователя в том, что он не учел все списки памятника. Это чрезвычайно трудно, если не сказать невозможно, поскольку Житие очень часто встречается в составе сборников, а огромная часть таких сборников не имеет постатейного описания».[39] Примерно такой же характер носит негативная рецензия В. А. Кучкина на работу Б. М. Клосса. При этом в пылу спора критик, не находя нужных аргументов, порой заменяет их простой бранью, тем самым выходя за рамки правил ведения научной полемики.[40]

К археографическим выводам Б. М. Клосса мы можем добавить лишь пару незначительных уточнений. В частности, следует задать вопрос: если исследователю удалось обнаружить текст первой части «Жития» Сергия, принадлежащий перу Епифания Премудрого, то нельзя ли отыскать под позднейшими напластованиями следы и другой части труда первого биографа преподобного? На эту мысль наталкивает высказанное ученым предположение о существовании когда-то и второй части текста Епифания.

Однако на этот вопрос следует дать отрицательный ответ – судя по всему, ее никогда не существовало. Обратившись к предисловию, написанному Епифанием, легко заметить, что агиограф нигде не заявляет о том, что закончил свой труд, а сообщает о том, что лишь приступил к его написанию, надеясь завершить его полностью. Однако, как уже говорилось, этого ему не удалось.

Таким образом, в руках у биографов Сергия оказалось два варианта «Жития» преподобного, отличающиеся между собой. Но при этом текст, составленный Епифанием Премудрым, доводит изложение лишь до середины жизненного пути Сергия. Другой вариант, автором которого является Пахомий Логофет, рассказывает обо всей жизни святого. Какой из них следует выбрать для воссоздания биографии преподобного?

Общие правила источниковедения рекомендуют использовать более ранние по времени сохранившиеся списки. Сложность, однако, заключается в том, что труды Пахомия, начавшего работать над биографией Сергия лишь в 1439 г., сохранились до нашего времени в более ранних списках, чем написанные Епифанием «Похвальное слово Сергию Радонежскому» и «Житие». Поэтому в данном случае мы должны пренебречь общим правилом и для характеристики первой половины жизни преподобного взять за основу текст Епифания, хотя он и дошел в списках более позднего времени. Главным доводом при этом для нас стало то, что, в отличие от Пахомия Логофета, Епифаний Премудрый знал Сергия не понаслышке, будучи иноком обители еще при самом преподобном. Важно также отметить ту тщательность, с которой Епифаний работал над «Житием». Осознавая все значение фигуры Сергия, он стремился донести до потомства даже малейшие детали из жизни того, кого уже начинали почитать святым. Для этого он, не надеясь только на собственные воспоминания, расспрашивал старшего брата Сергия Стефана, собирал сведения о нем от Сергиева келейника, выпытывал подробности от старцев обители – «самовидцев» троицкого игумена. Эта работа, по собственному признанию Епифания, заняла у него более двух десятилетий.[41]

Выявление истории создания текстов Епифания и Пахомия позволяет увидеть их основное отличие друг от друга. Если первый из агиографов, не имея четкого заказа написать произведение, которое должно было соответствовать определенным, достаточно строгим канонам, старался сохранить на бумаге даже мельчайшие детали из жизни Сергия, то второй, составляя свое сочинение для предстоящего прославления Сергия, осуществлял их целенаправленный отбор, оставляя без внимания те факты, которые не укладывались в жесткие каноны житий, и добавляя те подробности «чудотворений», которые были необходимы для канонизации.

Отсюда вытекает и другое различие. Если Епифаний четко придерживался биографической канвы, помещая одно событие за другим в строгой хронологической последовательности, то для Пахомия главной стала сюжетная основа и он излагал факты из жизни Сергия не всегда в соответствии с тем, в каком порядке они происходили в реальности. Лишь когда ему указывали на эти ошибки, он исправлял их в более поздних вариантах своего труда. Так, в третьем варианте «Жития» он поместил возникновение Андроникова монастыря перед основанием Симонова, хотя первоначально очередность появления этих обителей излагалась прямо противоположным образом.

Вместе с тем, сделав выбор в пользу сочинения Епифания, мы сталкиваемся с трудностью методологического характера – каким образом следует анализировать данный памятник? Тот факт, что агиографом были использованы в основном, если не исключительно, лишь устные рассказы современников, наложил известный отпечаток на само «Житие». В нем мы не встретим точных дат, а находим лишь последовательную смену эпизодов биографии Сергия, когда можно говорить только о том, что данное событие произошло раньше или позже другого. Это характерно для всех мемуаров, написанных по устным рассказам. Как правило, рассказчики предпочитают излагать общий ход событий, а не сосредотачиваться на датах. Такова особенность человеческой памяти, и с этим надо считаться.

Тем не менее у исследователя имеется возможность установить действительную хронологическую шкалу почти всех важнейших событий жизни Сергия. Обычно рассказчик на вопрос слушателя: когда произошло то или иное событие? – приурочивает его к другому, более заметному, дату которого можно выяснить из других источников. Не являлись в этом смысле исключением и собеседники Епифания, кого он расспрашивал о жизни преподобного. Именно это обстоятельство является для нас ключевым в определении точных дат жизни Сергия.

Этот же метод можно применить и для анализа второй половины биографии Сергия, основные факты которой мы черпаем из сочинения Пахомия, содержащего порой уникальную, нигде более не встречающуюся информацию о жизни троицкого игумена. Конечно, отсутствие строгой хронологической последовательности в рассказе Пахомия, пропуск им отдельных эпизодов биографии Сергия, определенная «лакировка» его личности серьезно затрудняют восстановление подлинной жизни Сергия Радонежского. Тем не менее благодаря тому, что Епифанию Премудрому удалось довести жизнеописание троицкого игумена до 1363 г., а вскоре имя Сергия начинает встречаться на страницах летописей и в других источниках, у нас появляется возможность дать временную «привязку» изложенных Пахомием фактов жизни Сергия, а также дополнить рассказ теми сюжетами, которые были сознательно пропущены агиографом.

Итак, обратимся непосредственно к «Житию» Сергия Радонежского, точнее, той части, которая вышла из-под пера Епифания Премудрого.