Литовское государство. От возникновения в XIII веке до союза с Польшей и образования Речи Посполитой и краха под напором России в XIX веке
Кроме вышеприведенных нами литовских мифологических и легендарных преданий, сохранился еще целый цикл подобных преданий, но только в позднейшей переделке, под влиянием христианства и других обстоятельств, сложившихся для литовцев. Но тем не менее первоначальная мифологическая основа их и здесь видна. Это, очевидно, обломки поэтических сказаний глубокой старины с позднейшими прибавками. Некоторые из них до настоящего времени существуют в устах народа и ждут к себе русского Макферсона. Для примера мы приводим два из них.
Предание о происхождении самогитов. Бог, говорит одна легенда, сотворил людей чистыми и добрыми. Но они скоро забыли Его, Творца своего, и сделались в высшей степени порочными, о чем Ему и донесено было ангелами. Но Бог не вполне поверил доносу. Он решился сам сойти с неба и убедиться в справедливости его. С этою целию, одевшись в рубище, вместе с ангелом Михаилом, предпринял путешествие.
Бог, по словам легенды, долго странствовал по земле. Он заходил к князьям, боярам, поселянам и лично убедился, что донос был действительно справедлив. Поэтому определил уничтожить всех людей, за исключением тех, которые имеют у себя хоть каплю добра.
Незадолго до наступления сего определения Бог приказал ангелу Свестикцу построить между небом и землею хрустальный дворец и собрать в него все необходимое для существования людей. Когда это исполнено было, во дворец введена была девица, которая названа была «девственницею», и тут ей поручены были на воспитание два младенца: мальчик и девочка, дети поселян.
После этого Бог повелел двум ангелам: Огнедоку и Огневицу построить на самой высокой горе в свете золотой дворец и поместить в нем нескольких добрых людей, а также по паре всех пород животных. Затем Он чрез ангела Авкстица и разных гениев разрушителей навел на землю серу, смолу и огонь, так что она быстро обратилась в груду пепла.
Когда это исполнилось, Бог повелел раскрыться золотому дворцу и выйти людям. Но те, взглянувши на землю, ужаснулись и не знали, что делать. Видя их замешательство, Бог порешил привести землю в прежнее состояние. С этою целию Он покрыл ее водою, дабы обмыть от пожарища. А чтобы люди золотого дворца не потонули, Бог бросил им ореховую скорлупу, в которую те сели и понеслись по волнам к хрустальному дворцу, где жили мальчик и девочка. Эти последние в сие время были уже взрослые, состояли между собою в браке и имели дочь. Увидавши подплывших людей, они вошли в скорлупу и присоединились к ним, а дочь свою оставили в хрустальном дворце на попечение «девственницы».
Между тем вода спала, земля обсохла, покрылась травою и украсилась цветами. Люди, бывшие в скорлупе, достигли одной прелестной долины, высадились на нее и поселились тут. От этих-то чудно спасенных людей произошли все народы, живущие теперь на земле.
Таким образом, в хрустальном дворце осталась только девочка, которой Бог дал имя «Земегита», от слова «земе» – земля, так как она произошла от людей, живших на земле.
Когда Земегита, или, как ее стали называть впоследствии, Самогита выросла, то Бог повелел ей сочетаться браком с ангелом Беркуном. Но она скоро изменила мужу: в отсутствие его Самогита вступила в тайную связь с двумя ангелами: Свестикцем и Авкстицем. За это Бог наказал ее тем, что повелел выдать замуж за простого земледельца и поместить с мужем в том золотом дворце, который пред истреблением всего существующего на земле построен был ангелом на высокой горе.
В своем заключении Самогита прожила с новым мужем несколько лет; у них родилось много детей, которые, переженившись между собою, произвели многочисленный народ, названный «земегитами», или «самогитами» по имени своей прародительницы.
По прошествии нескольких веков самогиты до того размножились, что во дворце не хватило им места, вследствие чего Бог вывел их оттуда и поселил в местности, орошаемой Неманом и 3. Двиною.
Легенда о плотнике. В глубокой древности, говорит легенда, жил один благочестивый плотник. Скучно ему сделалось сидеть дома без дела, взял он топор, пилу, скрипку и отправился странствовать по свету. Недалеко от литовской границы он встретился с Перкуном, богом грома и молнии, а потом с ветром, который в легенде называется дьяволом. Все трое подружились между собою, вошли в литовские владения и стали путешествовать по ним, занимаясь осушением болот, истреблением диких зверей и вообще приведением страны в порядок. Потом они недалеко от р. Неман построили себе дом, развели огород, насадили хозяйственных продуктов и стали жить. Но вот из их огорода стали пропадать продукты: проснутся утром, глянут – то репы нет, то капусты, то фасоли. Что делать? Порешили по очереди караулить вора. Первый пошел дьявол (ветер), но он не поймал вора, напротив – еще вор так его поколотил, что тот едва живой ввалился в хату. Та же история повторилась и с Перкуном. Наконец, пошел плотник караулить огород; он взял с собою скрипку, сел под дерево и стал играть заунывные песни. Настала полночь, явился вор, он шел прямо на плотника, причем катил пред собою маленькую железную тележку, по которой хлопал бичом, крича: «Пичь, пачь! Железная тележка, проволочная плеть». Плотник не испугался, он заиграл усерднее; подошел вор, сел с ним и стал слушать музыку: оказалось, что это богиня Лайма (покровительница женщин). Ей так понравилась игра на скрипке, что стала просить плотника выучить ее этому искусству. Плотник согласился было, но потом заметил, что у Лаймы очень толстые пальцы, нужно было их немного обтесать, и для этой цели велел ей вложить руки в расщепленное дерево, которое лежало поблизости; Лайма послушалась, но плотник так притиснул их, что у бедной богини из пальцев выступила кровь, а сам в то же время отсчитал ей несколько тяжеловесных ударов по спине тем самым проволочным бичом, которым она била его товарищей. Только по сильной просьбе плотник освободил Лайму. Она скрылась, но с такою поспешностию, что забыла свою железную тележку и проволочную плеть. С тех пор уже никто не крал плодов и трое товарищей жили спокойно, обрабатывая огород. Так прошло еще несколько лет. Но, наконец, им самим наскучило вместе жить, и они на совете решили: пусть тот из них будет владеть домом и всем хозяйством, кто окажется менее трусливым, а чтобы узнать это – согласились, что каждый по очереди будет пугать двух других и при этом кто не испугается, а, напротив, еще другим наделает более страха, тот получит все, а остальные уйдут. Первый начал пугать дьявол (ветер). Он навел на дом такую страшную бурю, что стены задрожали: Перкун с испуга выскочил в окно, а плотник остался спокоен: он развернул молитвенник и буря его не коснулась. На другую ночь пугал Перкун: в самую полночь нашла туча, заблистала молния, загремел гром и удары сыпались один за другим с такою силою, что земля дрожала, небо колебалось; дьявол не усидел в комнате: выпрыгнул в окно, а плотник и теперь остался покоен: потому что занимался молитвенником. Настала очередь плотнику пугать товарищей. Плотник вышел на огород и, как только стемнело, стал катать вокруг дома железную тележку, которую оставила Лайма, и хлопать по ней бичом, приговаривая: «Пичь, пачь! Железная тележка, проволочная плеть». Перкун и дьявол, как услышали эти слова и подумали, что Лайма идет их колотить, бросились из комнаты и убежали навсегда из этой местности. Таким образом, плотник один стал обладателем всего имущества[44].
Семейная и гражданская жизнь древних литовцев
Наружность и характер древних литовцев. Древние литовцы по типу своему ближе всего подходили к германской народности. По большей части они были высокого роста, хорошо сложены; цвет лица имели белый, голубые глаза, светло-русые волосы; гибкие, стройные и проворные. Как теперь, так и тогда литовские женщины отличались кротостью, нежностью, свежестью лица, трогательным выражением глаз и между ними были настоящие красавицы. По внутренним качествам литовцы отличались меланхолическим настроением, тонким и наблюдательным умом, с оттенком насмешливости, богатым воображением, поэтическим чувством и любовью к природе, а также необыкновенною деликатностию, целомудрием, добродушием, простотою, доходящею до наивности, гостеприимством, храбростью и преданностью к родине. Но литовцы, обладая таким богатым запасом внутренних сил, мало воспользовались ими: литовцам недоставало уверенности в своих силах, как полякам политического ума и такта; у них не было сознания личного достоинства, а также достаточной энергии проявить этот огромный запас своих внутренних сил, а если и проявили его, как это было в начале своей истории, то не надолго: до конца не довели и скоро оборвали; так, едва только они в XIV в. успели сложиться в политическое тело, как стали искать опоры в Польше и подчиняться ее влиянию, государству более слабому и материально, и духовно. Под давлением чужой культуры литовцы скоро потеряли последнюю энергию и замерли, укладываясь в бытовые и общественные формы чуждой национальности.
Жилища. По свидетельству писателей XV и XVI вв., литовские жилища всегда отличались простотою, безыскуссностью, но прочностью. Жилища их имели туземное название «нумаи». Для постройки их литовцы всегда выбирали открытое место и притом орошаемое или рекою, или озером. Материалом для нумаев служил еловый лес. При постройке литовцы наблюдали, чтобы первые бревна, которые служили основанием дома, опирались на дубовые столбы; этого требовала как самая прочность постройки, так и какое-то религиозное поверье. Крышу нумаев покрывали корою и ельником, а нередко и соломою. Длина нумаев была неодинакова, но некоторые из них простирались до 15 сажен. Внутренность нумая у зажиточных делилась на две части: одна часть предназначалась для людей, а другая – для скота, куда он вводился на ночь, чтобы сохранить от диких зверей, которых в Литве было бесчисленное множество. У менее же состоятельных литовцев нумаи устраивались из одного помещения. Посредине такого нумая всегда выкапывалась яма, около аршина в глубину и около трех в поперечнике. Края этой ямы обыкновенно обделывались камнями, чтобы не осыпалась. В самом центре ямы делалось новое углубление для очага, в котором постоянно горел огонь. Зимою в подобных нумаях не только помещались люди, но и животные.
Каменные дома вошли в употребление в позднейшее время, когда литовцы познакомились с рыцарями.
Бани были во всеобщем употреблении.
Пища. Как покушать, так и попить древние литовцы очень любили. В пищу они употребляли: рыбу, дичь, а больше всего свиное сало и конину. Любимыми их блюдами были: свиные кишки, начиненные мясом с салом, и вареное мясо, обложенное тестом и поджаренное в сале. Овощей литовцы мало употребляли: по большей части они приправляли ими кушанья.
Из древних литовских напитков нам известны: а) молоко, смешанное с теплою кровью животных, от которой оно получало брожение и крепость. Этот напиток по большей части пили во время жертвоприношений; б) алюс; напиток этот делался из меда и похож был на наше пиво; в) наскайлес – тоже делался из меда, но имел одуряющее свойство. Все напитки, как и кушанья, у литовцев приправлялись пахучими травами. Пили литовцы напитки из турьих и бычачьих рогов. Такого рода сосуды литовцы употребляли с целию, чтобы никакое очарование и колдовство не могли пристать к пьющему. У богатых людей рога эти украшались серебром, золотом и драгоценными камнями и передавались из рода в род как святыня. Металлические сосуды для питья делались тоже наподобие рогов. Пили в Литве и мужчины и женщины, и взрослые и дети до опьянения.
Гостеприимство. Древние литовцы отличались необыкновенным радушием ко всем, потому что гостеприимство в Литве считалось священным делом. Гость считался лицом неприкосновенным, и его никто не смел обидеть, в противном случае страшная ответственность падала на лицо хозяина, в доме которого гость был обижен, и чтобы сложить с себя эту ответственность, хозяин обязывался отомстить обидчику.
Когда гость входил в дом, то хозяйка немедленно приносила кувшин воды, снимала у гостя обувь и по обычаю страны мыла ноги. А хозяин между тем накрывал стол и ставил напитки. Затем начиналось угощение, и при этом больше всего налегалось на напитки: не напоить гостя и самим не напиться допьяна в Литве считалось неприличным.
Если гость, в первый раз вошедший в дом, мог назвать хозяина по имени, то считался вестником счастья.
Одежда. В древней Литве мужская одежда отличалась однообразием и простотою, а женская – наоборот, разнообразием, богатством и прибавим еще: безвкусием.
Мужчины носили рубаху, разрезанную спереди; сверху летом надевали короткий обтянутый кафтан с немногими фалдами, застегивавшийся множеством пуговиц, а зимою тулупы. Голову в холодное время покрывали меховыми и войлочными шапками, а в теплое – соломенными[45]. На ноги обыкновенно надевали обувь из кожи вроде башмаков, и лапти.
Женщины носили разноцветные холстяные платья, причем убирали их маленькими колокольчиками, бубенчиками и разного рода побрякушками. Мода требовала как можно больше надевать на себя разноцветного и разноформенного платья. Девицы носили на руках кольца и браслеты, а на шее цепочки и ожерелья. Волосы девицы украшали цветами и лентами[46]. Замужние женщины всегда покрывали голову завоем (чепцом).
Земледелие. Земледелием литовцы занимались с глубокой древности. Они старались запастись как можно более хлебом как для себя лично, так и для других, не имеющих возможности собственными силами сделать этого. На этом основании летописец прусского ордена говорит, что у литовцев не было нищих: бедный свободно заходил в дом каждого и ел у него столько, сколько нужно, и вдобавок еще получал на дорогу.
Занятия земледелием литовцы считали делом священным: у них было много богов, которые считались покровителями этой отрасли хозяйства. Самые лемеши (наконечники сох, которыми вздирают землю) для сох всегда делали не иначе, как из священных дубов. Землю литовцы обрабатывали хорошо, а потому урожаи у них были всегда превосходные. Из продуктов земледелия чаще всего упоминаются лен, репа, рожь и хмель. Пахали землю сохами, о плугах не имели понятия. В сохи впрягали лошадей и быков.
Охота, пчеловодство и скотоводство. Охота составляла важную отрасль промышленности, особенно ценною дичью считались лоси, медведи и туры. О развитии охоты свидетельствуют многочисленные названия пород охотничьих собак и птиц, вошедшие впоследствии в Литовский статут. Пчеловодство было также развито в значительной степени: мед составлял любимый и древнейший напиток литовцев; пчелы разводились в лесах, в так называемых бортях. Скотоводство тоже было недурно. Все роды домашнего скота были в хозяйстве каждого литовца; но, по народным предрассудкам, известные дома и даже целые селения и провинции не держали у себя скота известной масти, потому что злые духи, не любя той масти, душили скотину.
Ремесла. Ремесла у литовцев стояли на низкой степени развития: они ограничивались только выделкою предметов первой необходимости и производили их в каждом семействе. Женщины ткали полотно; мужчины отделывали кожи и доставляли необходимые земледельческие орудия. Изделия более сложные встречаются редко; упоминаются только музыкальные инструменты: трубы деревянные и роговые, бубны, лира (на которой играли вайделоты-певцы, называемые брутаники). Также между литовцами были резчики, делавшие статуи богов, и каменщики, о существовании которых свидетельствуют развалины языческих капищ. Стеклянные слезницы (сосуды, куда собирали слезы плакальщиц по умершему), находимые в древних курганах, наводят на мысль, что литовцам знакома была выделка стекла.
Торговля. Торговые сношения литовцев с иноземцами велись с глубокой древности; на берега Пруссии приезжали издревле инородные купцы за покупкою янтаря. С XII в. торговля стала оживляться вследствие развития промышленности в соседних немецких, шведских, датских и русских городах. Из сочинения каноника латинской церкви Адама Бременского, умершего в 1076 г., мы видим, что древние литовцы имели собственные корабли, на которых они привозили свои товары в шведский портовый город Бирки.
Предметы торговли составляли: пушной товар, янтарь, мед, воск, хлеб и сушеная рыба; на них выменивали соль, сукно, металлы, оружие, стекло, уборы и т. п. Впоследствии очень часто товары отлавливались и по Припяти, и по Днепру на юг, в Турцию и Крым, откуда получали деньги и металлические вещи. В литовских курганах и теперь находят римские деньги и разные металлические украшения восточной работы, которые, очевидно, могли попасть в Литву не иначе как путем торговли.
Иностранный купец почитался в Литве лицом священным и неприкосновенным, как гость в доме. Грабеж и воровство считались между этим народом за величайшее преступление, а потому преступления этого рода у него были чрезвычайно редки. В статуте Литовском пойманного вора дозволялось мучить сколько угодно. В народных преданиях и рассказах литовцы ворами не представляются, представляются в них одни только иностранцы.
Празднества. Сведения о языческих празднествах древних литовцев по большей части сохранились у писателей XV и XVI вв., когда язычество почти уже исчезло. Празднеств у древних литовцев было очень много, но мы упомянем только о главных.
Праздник весны. Он совершался в конце апреля. В каждом селении и в каждом местечке жители на общие деньги устраивали пир, пред началом которого жрец, обращаясь к богам, произносил следующую молитву: «Боги наши! Мы благодарим вас за прогнание зимы и за приход весны; просим вас: подайте нам хороший урожай и истребите сорные травы!» Затем он брал зубами чашу с пивом; пиво выпивал, а чашу перебрасывал чрез голову; это самое потом и все присутствовавшие по очереди повторяли. После этого целый день кутили и устраивали хороводы.
Праздник поворота солнца на зиму. Его, как говорят, праздновали 24 июня. Накануне этого дня жители всех местечек и селений, украсивши свои головы венками из всевозможной зелени, выходили в луга и лесные дубравы, зажигали костры и устраивали хороводы и пели песни.
Зажинки. Когда наступало время жатвы, хозяин каждого дома выходил в поле, нажинал один сноп, приносил его домой и устраивал пир для всех членов семейства.
Дожинки. Праздник этот совершался более торжественным образом, чем другие. По окончании уборки хлеба с полей в каждом селении и в каждой деревне жители собирались в один дом, где посредине двора разводился огонь, приготовляли тесто для лепешек и приводили козла. Вайделот садился на возвышение и оттуда произносил речь, в которой восхвалял богов и богатырей; затем подходил к козлу, клал на него руки и читал молитву, по окончании которой убивал животное и кровью окроплял присутствующих. Мясо жрец передавал женщинам для пира, который начинался с вечера и продолжался всю ночь.
Уборки. Этот праздник совершался по окончании всех полевых работ в конце октября. В назначенный день жители деревень, собравшись в одну просторную хату, приносили сюда всех домашних животных по паре: самцов в жертву богам, а самок в жертву богиням. Потом приходил жрец, читал молитву богам и вместе с народом начинал бить палками принесенных животных, чтобы умертвить, не пролив крови. После этого начинался пир, причем жрец от каждого кушанья брал по частичке и бросал в сторону – в жертву богу Земеникасу, или Курко.
Праздник недельный. Он совершался каждую пятницу, как у христиан воскресенье, в честь Перкуна.
Праздник Ильги. Праздник этот установлен был тоже в честь Перкуна. Он продолжался две недели, в течение которых жители ходили в гости по очереди один к другому и устраивали танцы и пляски.
Праздник в честь льна. Он совершался молодежью. В конце ноября в известный день молодые люди обоего пола в каждом селении собирались в один дом, где посредине комнаты ставили стул, на который с венком на голове всходила самая красивая девушка и становилась на него одною только ногою; при этом она левою рукою поднимала кверху ленту палевого цвета и просила богов об урожае такого длинного льна, как она высока. Затем ей подавали чашу с пивом, которую девушка брала правою рукою; небольшую часть напитка отпивала, остальную – выплескивала на левую сторону, а пустую чашу бросала в правую сторону. Потом девушке насыпали в фартук несколько маленьких лепешечек, которые та должна была подбросить так, чтобы они все разлетелись в разные стороны. Лепешечки, упавшие направо, обыкновенно съедались, а налево – закапывались глубоко в землю подземным богам. Вся суть этого обряда состояла в том, чтобы девушке как можно более простоять на одной ноге; при этом замечали: если она опрется о стул другою ногою, то урожай льна будет плохой, а если же, потеряв равновесие, соскочит со стула или – того хуже – упадет, то на будущий год совсем льна не будет.
Счисление времени. Летосчисление древние литовцы вели от какого-нибудь замечательного события, случившегося в стране: повальной болезни, пожара священной рощи, упорной войны и т. п. Год начинался с апреля; он состоял из 13 лунных месяцев; месяц – из 4 недель; неделя – из 7 суток[47]; сутки – из 24 часов.
Язык и письмена древних литовцев. Язык литовский, как мы уже говорили выше, принадлежит к семейству арийских языков и между ними самый древнейший и самый близкий к санскритскому. Он отличается плавностью, благозвучностью и приятностью.
Дюсбург говорит, что литовцы не имели понятия о письменности и очень удивлялись возможности передавать знаками свои мысли отсутствующим. Но это не вполне верно: у литовцев были зачатки алфавита в виде насечек или рун. Мнение это основано главным образом на хронике прусского доминиканского монаха Симона Грюнау, который срисовал надпись из одного литовского знамени. Немецкие филологи Тунманн и Гримм утверждают, что надпись эта написана рунами и означает молитву к богу Земеникасу, или Курко. Но, во всяком случае, письменность эта не получила дальнейшего развития и с XIII в. вытеснена письменами соседних народов; так, те литовские племена, которые были покорены Тевтоно-Ливонским орденом (прусские литовцы), стали употреблять немецкую письменность, а те литовские племена, которые вошли в состав Литовского государства (собственно литовцы, жмудь и ятвяги), стали употреблять русскую письменность. Письменность на литовском языке появилась только в XVI в., так прусские литовцы стали писать на родном языке только с конца первой половины XVI в.; в 1547 г. или около этого лютеранский миссионер Мартин Мосвидий первый написал литовский алфавит и затем перевел на прусско-литовский язык катехизис своего исповедания; литовские же племена, составлявшие Литовское государство, начали писать на своем языке только с конца второй половины XVI в.; в 1595 г. или около этого ксендз Николай Даукша из Бетиголы (Ковенской губ.) первый составил для жмудин литовский алфавит и перевел с польского языка на язык сего племени тоже катехизис своего исповедания. Вследствие такого позднего появления литературных памятников на литовском языке нам хорошо не известен и древний литовский язык, язык XII, XIII, XIV и даже XV вв.; о нем мы знаем только из отрывков отдельных слов и выражений, сохранившихся в русских летописях и прусских хрониках.
Литовские народные песни. По свидетельству летописцев, литовцы чрезвычайно любили петь. По словам их, народ этот сопровождал песнями все случаи жизни: и радостные, и горестные, и торжественные. Древние исследователи говорят, что у них были песни героические, исторические и бытовые. Но, к сожалению, песни двух первых родов до нас не дошли;[48] до нас дошли только бытовые песни (дайнос), да и этот род песен нельзя отнести к слишком глубокой древности. Некоторые из этих песен и до настоящего времени существуют в устах простого народа. Но тем не менее многие из этих песен заключают в себе следы глубокой древности и указывают на миросозерцание литовцев языческой эпохи. Песни литовские, конечно, приурочить нельзя к какой-нибудь одной эпохе, они, вероятно, составлялись в разные эпохи. Все литовские песни, известные доселе, отличаются глубокою нежностью, меланхолическим настроением и любовью к природе. В литовских песнях нельзя найти ни сильных порывов страсти, ни сильных душевных волнений. Литовская поэзия не находит прелести ни в преступлениях и злодеяниях и не тешит воображения ничем соблазнительным и развращенным. Литвин в своих песнях чересчур не увлекается радостными событиями и особенно не предается отчаянию и неутешной скорби при тяжелых обстоятельствах жизни. Он в своих песнях тих, спокоен, мягок, детски наивен и простодушен, осторожен, деликатен и в высшей степени скромен и целомудрен. Одним словом, «литовская поэзия дышит, – как верно заметил историк Костомаров, – уютной непроездной деревней и по своему внутреннему миру напоминает весенний вечер, когда при ясной зоре, в душистом воздухе, среди младенческой, чуть только воскресшей из-под снега природы, чувствуется разом и упоение молодой жизни, и легкая грусть».