История войны и владычества русских на Кавказе. Народы, населяющие Кавказ. Том 1

Глава 1

Одежда черкеса, его жизнь и набеги. Черкесские деревни, дом и кунахская. Гостеприимство и черкесский этикет. Пища черкеса и угощение приезжего. Обычай куначества и усыновления

В самой высокой точке правого берега Кубани, напротив устья Урупа, стоит крепость Прочный Окоп. Господствуя над окружающей местностью, она видна издалека, равно как и из нее видно далеко за реку. Перед крепостью на противоположном берегу Кубани расстилается необозримая зеленая равнина, ограниченная на горизонте темной полосой лесистых гор, из-за которых белеет ряд зубчатых вершин Главного Кавказского хребта.

Уруп и его притоки вьются серебристыми лентами по равнине, которая издали кажется совершенно гладкой, но на самом деле она перерезана глубокими оврагами, служившими удобным убежищем для черкесов, выжидавших удобного случая прорваться на нашу территорию. Хищник, везде проникающий, почти неуловимый, не знающий усталости, умеющий терпеливо сидеть в засаде, выжидая время, чтобы совершить убийство или похищение, и почти всегда уходящий без вреда для себя, – таков был черкес, скрывавшийся в балках, которыми изрезана Кубанская равнина.

От реки Зеленчук и до Черного моря по течению Кубани тянется эта равнина на 400 верст, простираясь в ширину на 70 верст. Здесь был разгул для конных черкесов и для наших линейных казаков. Первые искали добычи, вторые гонялись за ними, оберегая границу. И те и другие отличались смелостью, ловкостью и сообразительностью, были отличными наездниками, уважали друг друга и избегали встреч, но, встретившись, не отступали и не просили пощады…

Без набегов не было для черкеса удовольствия в реальной жизни, не было блаженства и в загробном мире. Выводив как следует своего коня, выдержав его несколько часов без корма и призвав на помощь Зейгута — божество, покровительствующее наездникам, черкес отправлялся в набег – один, а чаще в компании из нескольких человек.

Одежда черкеса состояла из мохнатой бараньей шапки, обшитой галуном, прикрывавшей его бритую голову, из бешмета, черкески, ноговиц и сафьяновых чевяков, обычно красных[11]. Все это отличалось хорошим вкусом, изяществом покроя, в особенности чевяки, обувь без подошвы. На последнюю черкесы обращали особое внимание. Чевяки делают обычно несколько меньше ноги, и, перед тем как надеть, их предварительно размачивают в воде, натирают изнутри мылом и, еще сырые, натягивают на ногу, подобно перчаткам. Надевший новые чевяки вынужден лежа выжидать, пока они, высохнув, примут форму ноги. Под низ чевяков впоследствии подшивают очень легкую и мягкую подошву.

Весь костюм черкеса и его вооружение были как нельзя лучше приспособлены к верховой езде и конной битве. Бурочный чехол защищал винтовку от грязи, она закидывалась за спину, и ремень к ней был пригнан так, что черкес легко заряжал ее на всем скаку, стрелял и потом перекидывал через левое плечо, чтобы обнажить шашку. Последнее оружие черкес особенно любил и владел им в совершенстве. Черкесская шашка остра как бритва, страшна в руках наездника и употреблялась не для защиты, а для нанесения удара, который почти всегда бывал смертелен. Он носил шашку в деревянных, обтянутых сафьяном ножнах и подгонял так, чтобы она не беспокоила во время езды. За пояс были заткнуты два пистолета и широкий кинжал, его неразлучный спутник даже в домашнем быту. На черкеске на обеих сторонах груди были пришиты кожаные гнезда для ружейных патронов, которые лежали в газырях — деревянных гильзах. На поясе висела жирница, отвертка и небольшая сумка, наполненная тем, что позволяет всаднику, не слезая с лошади, вычистить оружие.

Хотя черкес был с ног до головы обвешан оружием, оно было подогнано так, что одно не мешало другому, ничто не бренчало, не болталось, а это было крайне важно во время ночных набегов и засад. Шашка, покоившаяся в сафьяновых пахвах (ножнах), не гремела, винтовка, скрытая в бурочном чехле, не блестела, чевяк, мягкий и гибкий, как лапа тигра, не стучал, выхолощенный конь не ржал в засаде, и, наконец, сам язык, где мало гласных, а слова односложны, позволял обходиться без резких звуков при разговоре, если в нем возникала необходимость при ночном нападении.

Все незатейливое хозяйство в походной жизни черкеса находилось при нем. Отвертка винтовки служила огнивом, кремень и трут висели на поясе в кожаной сумке. В одной из патронных гильз лежали серные нитки и щепки смолистого дерева для быстрого разведения огня. Рукоять плети и конец шашки были обмотаны навощенной тканью, скрутив ее, он получал свечку. Богатый черкес всегда носил в кармане кабалар (буссоль), чтобы определять направление, куда обращаться лицом во время молитвы. Конь его был отлично выезжен и повиновался уздечке в совершенстве. Он не боялся ни огня, ни воды. Черкесские наездники шпор не употребляли, а погоняли лошадь тонкой плетью с привязанным на конце плоским куском кожи, чтобы при ударе не причинять лошади боль, а только понукать ее хлопаньем плети.

Седло черкеса было легко и удобно, не портило лошади даже тогда, когда по несколько недель оставалось на ее спине. Часто встречая неприятеля в засаде, спешившись, он возил за седлом присошки из тонкого и гибкого дерева, за седлом висели также небольшой запас продовольствия и тренога, без которой ни один наездник не выезжал из дому.

Разборчивый вкус черкеса, который не терпел ничего тяжелого и неуклюжего, наложил свой отпечаток и на присошки. Два тонких деревянных прута, отделанные по концам костью и связанные вверху ремешком, – вот черкесские присошки. Они напоминают циркуль, иглы которого втыкаются в землю, а наверх кладется ружье. Присошка легка и удобна в употреблении, если черкесу не хватало места пристегнуть ее к седлу, он пристегивал ее к ружейному чехлу, и она нисколько не мешала ни пешему, ни конному.

По лесам и оврагам пробирался черкес на разбой, ехал ночью, а днем отдыхал, скрывался и караулил стреноженного коня. Выбрав в лесу полянку, окруженную непроходимой чащей терновника, сообщники останавливались. Проворно соскочив с коней, доставали походные или седельные топорики, прорубали небольшую тропинку в чаще терновника, вводили туда лошадей и сразу же втыкали вырубленный терновник на прежнее место – прорубленная тропа таким образом зашивалась, как говорят черкесы. Убедившись, что их убежище никто не обнаружит, они снимали с лошадей седла, а с себя оружие. Один из спутников брал на себя заботы о приготовлении пищи или доставал походный запас, другой шел с кожаным ведром за водой, третий косил кинжалом траву лошадям или пускал их на поляну, но в последнем случае лошадей непременно стреноживали.

Черкесы, как и вообще все горцы, употребляли простой, но практичный способ стреноживать лошадей, отнимавший у них возможность делать большие прыжки и уходить далеко. «Тренога состоит из двух широких сыромятных ремней, одного длинного, а другого короткого, связанных между собой в виде латинского Т; на концах этих ремней находятся петли из узких ремешков, застегиваемые на костяные чеки. Коротким ремнем спутываются обе передних ноги несколько выше копыта, а петлей длинного ремня обвязывается одна из задних ног выше колена»[12]. Петли с чеками позволяли снять треногу в одно мгновение, при первой же неожиданной тревоге.

Поевши сухого чурека, сообщники ложились отдыхать, один стерег лошадей, другой с высоты наблюдал за окрестностями и «по полету и крику птиц заключал довольно верно о том, что происходило в непроницаемой глубине леса; и этих примет было достаточно для того, чтобы знать, приближаются ли люди».

В такой тревоге проводил черкес всю жизнь. Он не заботился ни о теплой сакле, ни о мягкой постели, ни о вкусном сытном обеде. Бурка заменяла ему теплый дом, защищала от дождя и непогоды, седло служило изголовьем, а об обеде он не думал, надеясь на гостеприимство своих соотечественников. Не имея никакого продовольствия и остановившись где-нибудь в лесу, группа разбойников отправляла, бывало, кого-то в ближайший аул, который, по обычаю, снабжал странников молоком, просом и баранами, оставляя их поблизости от места расположения группы и, по черкесскому этикету, не пытаясь узнать: из кого именно состоит группа, откуда она и зачем пришла в этот лес? Если случалось потом, что эта группа причиняла вред русским или угоняла скот из соседнего аула, то жители, кормившие ее, не видав никого в лицо, с чистой совестью говорили, что не знают, кто это был. Разбойники не разбирали ни правого, ни виноватого. Черкесский разбойник угонял скот у своего соседа, если представлялся случай. Так, когда в 1848 году за Кубанью строилось укрепление, князь одного из ближайших аулов постоянно снабжал отряд мясом за очень умеренную цену. Впоследствии выяснилось, что он с товарищами угонял скот у подвластных ему людей, не возбуждая при этом никакого негодования, потому что кража производилась ловко.

Однако разбой не всегда удавался, часто бывало, что за украденного коня или быка разбойник платил жизнью или увечьем. Но в трудности предприятия и состояла вся слава разбойника, придававшая молодому черкесу авторитет и уважение. Его начинали приглашать на все разбои, отличившийся в набегах сам собирал сообщников, и количество собранных под его начало участников было лучшей вывеской его достоинств. Посвящая себя такой жизни, он раздавал похищенных быков, овец и лошадей знакомым, потому что настоящий джигит (витязь) должен был иметь щедрую руку, а сам ходить оборванным, питаться по знакомым и проводить молодость в тревогах и набегах.

Полуодетый, с обнаженной грудью и руками, голыми по локоть, с косматой шапкой на голове и буркой на плечах – таков был вид настоящего разбойника. Только три вещи – ружье, обувь и кинжал, без которых нельзя жить в горах, были у него исправны, а все остальное висело лохмотьями. Настоящий джигит презирал добычу и довольствовался лишь славой лихого наездника.

Страсть к разбою была у черкесов повсеместна. Но не одна жажда добычи побуждала черкеса к грабежу. Желание стать храбрым джигитом, прославиться своей удалью не только в каком-то одном селении, но во всем сообществе, в долинах и горах, составляло его страсть и вместе с тем лучшую награду за перенесенные невзгоды. Во многих случаях черкес брался за оружие, не знал отдыха, пренебрегал опасностью во время грабежа и в бою лишь для того, чтобы стать героем песни, персонажем былин и длинного рассказа у очага бедной сакли, а этого нелегко было достигнуть при врожденной скромности черкесов и отсутствии хвастовства и самохвальства. Черкес знал, что, прославленный поэтом-импровизатором, он не умрет в памяти потомков, что слава его переживет и сам надгробный гранит.

«Его гробница, – говорит народная песня, – разрушится, а песня до разрушения мира не исчезнет».

Слава джигита очерчивала вокруг него очарованный круг безнаказанности. Быть удальцом значило быть аристократом, только разбой давал право на почтение и уважение, воровство и мошенничество считалось лучшей похвалой горцу[13].

Терпение, настойчивость, смелость и самоотверженность в набегах были изумительны. К этой страсти примешалась впоследствии политическая идея, и грабеж принял религиозный характер. С 1835 года разбойники приняли название хаджиретов, грабеж на русских территориях считался делом душеспасительным, смерть там давала павшему в бою венец шахида, или мученика. Набеги участились и отличались дерзостью. С наступлением ночи, переправившись за Кубань, черкесы проникали в глубь нашей территории, неожиданно нападали на селения, грабили оплошных жителей, угоняли скот, захватывали пленных и к утру, опять переправившись за Кубань, скрывались среди мирных аулов, и при их содействии добыча быстро отходила в глубь страны, от одного аула к другому. Преследовать, а того более – поймать разбойников было крайне затруднительно: за Кубанью они были дома. Почти до самого берега широкое пространство между Кубанью и горами было густо усеяно небольшими группами черкесских аулов. На каждой версте можно было встретить два-три двора, обнесенные оградами[14].

Заметив на горизонте кучу сероватых бугорков, приподнимающихся иногда всего на сажень от земли, а иногда просто сливающихся с почвой, и следуя в этом направлении, путешественник приезжал к черкесскому селению. Кабардинские аулы издали отчасти похожи на русские деревни, но, присмотревшись, не найдешь никакого сходства: сакли раскинуты поодиночке или группами в разных направлениях, без всякого понятия об улицах. В самих саклях нет ничего общего: одна сложена из земли и камней и покрыта той же землей и теми же камнями, другая построена из турлука и обмазана с обеих сторон глиной, перемешанной с рубленой соломой. Крыша покрыта той же соломой или камышом и образует вокруг дома навес фута на четыре. Черкес любил жить отдельно, уединенно и потому выбирал себе место для усадьбы подальше от соседа, где-нибудь между деревьями, которыми так обильна его родина. Оттого очень часто аул разбросан на значительное расстояние вдоль высокого и крутого берега реки, упираясь тылом в дремучий лес, который обеспечивал жителям надежное убежище в случае нападения русских войск.

Главный дом черкеса состоял из нескольких комнат с низкими дверями и маленькими окнами без стекол, изредка затянутыми пузырем. Плотно запираемые ставнями, окна служили скорее для наблюдения за тем, что делается на дворе, чем для освещения, основной свет проходил через двери, растворенные настежь летом и зимой. На дверях не было ни запоров, ни замков, на ночь их запирали и заколачивали изнутри деревянными клиньями, отчего в аулах каждый вечер поднимался всеобщий стук, которым заканчивалась дневная деятельность жителей. У одной стены комнаты было устроено полукруглое или четырехугольное углубление в земле для огня, над которым висела высокая труба, сплетенная из прутьев и обмазанная глиной, земляной пол был так хорошо утоптан, что не давал пыли. Вокруг очага приделаны полки, а иногда повешен целый шкаф, где на полках стояла домашняя утварь и посуда, а оружие и одежда висели на гвоздях. Широкие низкие кровати, покрытые войлоком и коврами, и небольшие круглые столы, расставленные в разных местах комнаты, составляли всю мебель, а стоявшая во дворе маленькая четырехугольная двухколесная арба, в которую запрягали пару волов, служили единственным экипажем. На полках вдоль стен ставилась, как украшение, европейская посуда, и если хозяин был зажиточным человеком, то стопка тарелок, ничем не покрытая и стоящая на самом видном месте, свидетельствовала о его достатке[15].

Хозяин, его жены и взрослые дети имели свои отдельные помещения, но посторонний никогда не проникал в эти покои, если же хозяин был человеком богатым, он прятал свою семью от постороннего глаза особым забором, которым обносил сакли и хозяйственные постройки. Это были кладовая и хлев для овец. Кладовая делилась на четыре закрома для разных сортов зерна; чтобы уберечь его от мышей, пол ее не касался земли. Все три строения стояли на одном дворе, огороженном плотным тыном. Рядом с ним находились огороды, где черкесы сеяли пшеницу и рожь, но главным образом просо и кукурузу. Огороды окружены были деревьями и рощами, которые были для черкеса первой необходимостью.

Вне ограды у богатых и в дальнем углу в ограде у бедных строился хаджичиж — дом для гостей, или кунахская. Самая значительная и лучшая часть имущества шла на убранство этой комнаты. Дом для гостей строился по возможности на удобном месте, огораживался частоколом или плетнем, оставляя чистый двор, нередко обсаженный ветвистыми деревьями, под сенью которых гость мог бы укрыться от летнего зноя. Люди со средствами устраивали другой такой же дом, меньших размеров, внутри семейной ограды, он был предназначен для приема исключительно родственников или самых близких друзей. При кунахской была устроена конюшня, а за оградой врыт столб (коновязь) для привязи лошадей, над столбом – небольшой круглый навес, чтобы укрывать седло от дождя, а лошадь – от зноя.

Устройство кунахской и ее убранство ничем не отличалось от устройства обыкновенных черкесских домов, только камышовые циновки, ковры, тюфяки и подушки, составлявшие самую роскошную часть домашнего имущества черкеса, свидетельствовали о стремлении хозяина сделать это помещение по возможности богатым и удобным.

По одной стене стоял невысокий диван с подушками, покрытый узорчатой циновкой, над диваном в стену было вбито несколько деревянных гвоздей или колышков, на одном обычно висела скрипка или балалайка о две струны, на другом – нечто вроде лиры о двенадцати струнах, а стальные гвозди предназначались для размещения седла, оружия гостя и других походных принадлежностей. Длинная дубовая скамья, которую по мере надобности передвигали с места на место, от одной стены к другой, – вот и вся мебель. Медный кувшин с тазом для омовения и намаза, шкура дикой козы или небольшой коврик, на который мусульмане становятся на колени во время молитвы, составляли необходимую принадлежность любой кунахской. Стеганые ситцевые или из синей бумажной материи одеяла вместе с подушками и коврами грудой лежали в одном углу комнаты. Слабый свет чтаури — плошки, в которой горит жир, – освещал кунахскую, часто состоявшую из одной комнаты, разделенной надвое верблюжьим сукном. Каждый хозяин столько же заботился о чистоте кунахской, сколько о том, чтобы доставить по возможности максимальные удобства гостю.

Гостеприимство было чрезвычайно развито между черкесами и составляло одну из важнейших добродетелей этого народа. Гость был священной особой для хозяина, который принимал на себя обязанности угостить, уберечь от оскорблений и готов был пожертвовать ради него жизнью, даже в том случае, если это был преступник или кровный враг. Стоило преступнику войти в первую попавшуюся саклю – и он уже под защитой, ему не грозит преследование.

«Благословение на дом и жену твою! – говорил незнакомец, входя в саклю. – Во имя славных дел твоих, седой джигит, требую гостеприимства, седла и бурки…»

«Голова моя, – отвечал хозяин, – и заряд за друга или недруга. Ты гость мой и, стало быть, властелин мой».

Любой путешествующий черкес останавливался там, где застигала его ночь, но предпочитал найти приют у знакомого, и притом человека с достатком, которому было бы не слишком обременительно накормить приезжего.

Если путников было много, останавливаясь на ночлег, они разделялись на несколько групп, которые и расходились по соседям.

Хозяин, заслышав издали о приезде гостя, спешил ему навстречу и держал стремя, пока тот слезал с лошади. В глазах любого черкеса не было такого поступка или услуги, которые могли бы унизить хозяина перед гостем, как бы велика ни была разница в их общественном положении. Общественный статус хозяина, равно как и гостя, не играл здесь никакой роли, и только самые незначительные нюансы могли отличать прием более редкого или почетного гостя от обыкновенного. Едва гость слезал с лошади, как хозяин первым делом снимал с него ружье и вводил в кунахскую, указывая место, обложенное коврами и подушками, в самом почетном углу комнаты. Здесь снимали с приезжего все остальное оружие и либо развешивали его в кунахской, либо относили в дом хозяина. Последнее имело у черкесов двоякий смысл: или что хозяин по дружбе берет на себя всю ответственность за безопасность гостя в своем доме, или что, не зная его, не очень ему доверяет.

По обычаю, в сакле тотчас же разводился огонь, и чем больше было огня в очаге, тем больше почета для гостя. Если гость был высокого происхождения, какой-нибудь князь, приехавший к другому князю и имевший за собой многочисленную свиту, обычно останавливался у князя только в том случае, если у него не было гостей, в противном случае располагался у одного из старших, подвластных князю. При госте оставались его старшие спутники и человека два-три самых младших, прочая свита расходилась по домам остальных жителей аула.

Гостя принимали с тем радушием, которым отличаются вообще все горцы. Приезжий мог пользоваться гостеприимством сколько душе угодно, но приличия требовали не задерживаться слишком надолго. Войдя в саклю, гость все время пребывания в ней находился на попечении хозяина, который обязан был ограждать его от любой неприятности и угощать вместе со свитой, как бы многочисленна она ни была. Для почетного гостя хозяин резал барана, а иногда и быка. «Добрый хозяин, – говорит черкесская поговорка, – обязан доставить гостю сытный стол, хороший огонь и обильный фураж». Мысль о том, что скажут о нем гости по возвращении домой, преследовала хозяина, день и ночь он хлопотал о госте, старался быть при нем безотлучно и оставлял его лишь на несколько минут, чтобы взглянуть, накормлены ли лошади приезжих. Все это делалось без какой бы то ни было мысли о вознаграждении, из одного убеждения, что он исполняет завет отцов и долг гостеприимства. Взять подарок от гостя значило навлечь на себя всеобщее презрение, да и сам гость не предлагал его, боясь оскорбить хозяина.

Усевшись на почетном месте, приезжий, как водится у черкесов, проводил некоторое время в глубоком молчании, хозяин и гость, если они были незнакомы, рассматривали друг друга с большим вниманием. Помолчав, приезжий осведомлялся о здоровье хозяина, но считалось неприличным расспрашивать о жене и детях. В свою очередь, несмотря на то что черкесы крайне любопытны, они считали нарушением правил гостеприимства закидывать гостя вопросами: откуда он приехал, куда и зачем едет, гость, если ему было угодно, мог сохранить полное инкогнито. Все время пребывания в гостях приезжий был избавлен от всякой услужливости по отношению к хозяину. Зато на все время пребывания в чужом доме гость оставался как бы прикованным к месту – встать, прохаживаться по комнате было бы не только нарушением приличий, но многим из его соотечественников показалось бы даже преступлением.