История войны и владычества русских на Кавказе. Георгиевский трактат и последующее присоединение Грузии. Том 3
С рассветом 22 января сто один выстрел из русских орудий дал знать о начале церемонии, и площади Тифлиса заполнились народом. При тесноте улиц, покрытых к тому же глубоким снегом, церемониальный кортеж мог следовать только по главнейшим, и потому для сбора участников церемонии был избран дом полковника Бурнашева, как представлявший большие удобства и расположенный в лучшей части города. Отсюда собравшиеся направились к царскому дворцу по улицам, по обеим сторонам которых стояли вооруженные жители Тифлиса.
Впереди ехали герольды, а за ними конный конвой из грузин при младшем церемониймейстере и царском генерал-казначее. Позади следовали два взвода русских войск, а за ними 24 человека придворных дворян, предводительствуемых старшим церемониймейстером и первым царским секретарем князем Бегтабеговым.
За придворными ехал верхом подполковник Мерлин, а за ним следовали обер-офицеры, несшие по порядку знамя, саблю, царскую мантию, скипетр, корону и грамоту. По обеим сторонам регалий следовали придворные дворяне. За грамотой шел полковник Тамара, по бокам от него обер-шталмейстер князь Абашидзе и царский генерал-адъютант князь Баратов. Процессию замыкали два взвода егерей и конный грузинский конвой.
Приближаясь к царскому дворцу, кортеж был встречен музыкой находившихся в строю русских батальонов, «а при царском дворе – трубным гласом, бубнами и других музык звуками». При вратах царского двора процессия была встречена полковником Бурнашевым и царевичем Мирианом, а у крыльца, на лестнице и при входе в зал – первейшими царскими чиновниками.
В аудиенц-зале был поставлен трон с присланным от русского двора богатым балдахином. Перед троном стоял царь, по бокам от него царевичи, царские внуки, католикос, архиереи, министры и многочисленная свита из знатных особ. Полковник Тамара после приветствия его высочества передал ему поочередно все регалии и грамоту.
Царь принимал их, стоя у ступеней трона. Знамя и саблю он вручил старшим из княжеских фамилий, имеющим древнее право носить их за царями; мантию приняли придворные чиновники; корону и скипетр царь приказал держать на подушках близ себя, а грамоту чрез старшего царевича передал князьям Орбелиани и Багратиону. Передача последней сопровождалась сто одним пушечным выстрелом. По получении грамоты и по окончании речи полковника Тамары, в которой он удостоверил Ираклия в желании императрицы оказывать покровительство Грузии, царь взошел на трон, на ступенях которого поставил семь своих сыновей и двух внуков.
«Все сие, – доносил полковник Тамара[31], – в самом действии представлено им с такою важностью и изображением, как бы окончил он у ступеней престола прошедшие времена земли своей и дал начало новым».
Ираклий высказал Тамаре самую глубокую благодарность императрице за ее милости и потом принимал поздравления от присутствующих, причем все подданные царя целовали его руку[32].
Торжество закончилось во дворце роскошным обедом, на который приглашены были все офицеры двух русских батальонов. Многочисленные тосты, музыка и орудийные выстрелы сопровождали пиршество. В течение целого дня в городе был колокольный звон, а вечером и всю ночь улицы Тифлиса были иллюминованы.
На следующий день движение русских войск к царскому дворцу привлекло новые толпы любопытных.
В десятом часу утра полковники Бурнашев и Тамара отправились во дворец и, войдя в зал, нашли там царя, окруженного членами царского дома, министрами и прочими знатными особами. По прибытии представителей русской власти царь отправился в соборную церковь для принесения присяги.
Взойдя на трон, поставленный посреди церкви, Ираклий надел царскую мантию, по бокам от него расположились лица, державшие остальные регалии, на ступенях трона стали царевичи и их дети. Перед троном и несколько правее на столе, покрытом золотым глазетом, лежала ратификация императрицы, а левее, на столе, покрытом бархатом, ратификация Ираклия II.
Католикос совершал богослужение. Во время литургии при первом возглашении имени русской императрицы во всех церквах Тифлиса раздался колокольный звон, а по окончании молебна Ираклий подписал ратификацию и приступил к присяге. Перед троном были поставлены Крест и Евангелие, по правую руку от царя встал полковник Бурнашев, по левую – полковник Тамара, и обряд начался.
«Аз, нижеименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом пред святым Его Евангелием в том, что хочу и должен ее императорскому величеству всепресветлейшей, державнейшей, великой государыне императрице и самодержице Всероссийской Екатерине Алексеевне и ее любезнейшему сыну, пресветлейшему государю цесаревичу и великому князю Павлу Петровичу, законному Всероссийского императорского престола наследнику и всем высоким преемникам того престола верным, усердным и доброжелательным быть, признавая именем моим наследников и преемников моих и всех моих царств и областей на вечные времена, высочайшее покровительство и верховную власть ее императорского величества и ее высоких наследников надо мною и моими преемниками, царями Карталинскими и Кахетинскими. Вследствие того, отвергая всякое надо мною и владениями моими, под каким бы то титулом или предлогом ни было, господствование или власть других государей и держав и отрицаюсь от покровительства их, обязываюсь по чистой моей христианской совести неприятелей Российского государства почитать за своих собственных неприятелей, быть послушным и готовым во всяком случае, где на службу ее императорского величества и государства Всероссийского потребен буду, и в том во всем не щадить живота своего до последней капли крови. С военными и гражданскими ее величества начальниками и служителями обращаться в искреннем согласии; и ежели какое-либо предосудительное пользе и славе ее величества и ее империи дело или намерение узнаю, тотчас давать знать; одним словом, так поступать, как по единоверию моему с российскими народами и по обязанности моей в рассуждении покровительства и верховной власти ее императорского величества прилично и должно. В заключение сей моей клятвы целую Слово и Крест Спасителя моего. Аминь».
За присягой последовал обмен трактатов: полковник Тамара вручил царевичу Вахтангу трактат, ратифицированный императрицей, а царевич передал Тамаре трактат, подписанный Ираклием.
По возвращении из церкви царь вторично дал обед русским офицерам, и вечером весь город был иллюминован. «При дворе царском, – доносил полковник Бурнашев, – была особливая иллюминация в лавках, украшенных парчами, разными персидскими и индийскими материями. Купцы тифлисские ужинали и забавлялись музыкой и танцами; на площади, наполненной множеством народа, играла во многих местах музыка; словом, весь народ старался изъяснять свою радость, происходящую от столь благополучной с ним перемены».
Так кончились эти два дня, ознаменованные многими милостями императрицы. Супруге Ираклия, царице Дарье, пожалован орден Св. Екатерины со звездой, украшенною драгоценными камнями[33], перстень в 5500 рублей и богатое платье, «которое как носить посылается кукла». Супруге старшего сына Ираклия царевича Георгия пожалованы бриллиантовые серьги в 3500 рублей. Так как два старших сына Ираклия царевичи Георгий и Юлой получили ордена еще до заключения трактата, третьему сыну царевичу Вахтангу был прислан тростяной набалдашник с бриллиантами. Четвертый по старшинству сын Ираклия царевич Антоний, принявший постриг всего двадцати лет от роду, призывался в Москву для посвящения в архиепископы[34]. Самый младший брат, царевич Мириан семнадцати лет, произведен в полковники[35] и назначен командиром Кабардинского пехотного полка. Грузинский католикос Антоний получил бриллиантовый крест на клобук[36] в 2500 рублей, а царский генерал-адъютант князь Герсеван Чавчавадзе, принимавший деятельное участие в заключении договора, принят при петербургском дворе в качестве министра. Многие члены знатнейших грузинских фамилий также получили разные подарки, общая стоимость которых простиралась до 30 500 рублей[37].
По окончании торжеств Ираклий выразил желание ехать в Петербург и лично поблагодарить императрицу, но Екатерина II отклонила желание царя и посоветовала прислать в столицу его сыновей. 23 мая оба сына Ираклия в сопровождении князя Герсевана Чавчавадзе выехали в Россию[38]. Побывав в Кременчуге у князя Потемкина, они в сентябре достигли Петербурга, где и были приняты императрицей. Князю Чавчавадзе, как прибывшему в качестве министра, была назначена особая аудиенция[39].
20 сентября по окончании церковной службы князь Чавчавадзе был введен в аудиенц-залу Зимнего дворца, где находились особы, имевшие вход во внутренние покои. Сделав три поклона, грузинский посол обратился к императрице с речью от имени Ираклия II: «Царь Карталинский и Кахетинский, удовлетворяя обязательствам своим и тому благоговению, которое он со всем его домом и со всеми народами, им обладаемыми, питает к верховной своей государыне и покровительнице церкви нашей православной, избрал меня быть свидетелем таковых чувств своих. Сугубое счастье мое, когда, быв одним из участников в постановлении торжественного договора, коим с утверждением зависимости отечества моего от империи Всероссийской утверждены навеки и наше благоденствие и безопасность, удостаиваюсь ныне в лице владетеля моего и всех сограждан наших приблизиться к священному престолу вашего императорского величества и пасть к стопам вашим».
«Ее императорскому величеству, – отвечал на это канцлер, – служит к особливой угодности жертвоприношение царя Карталинского и Кахетинского и всех обладаемых им народов, основывающееся на собственном их благоденствии. Ее величество, даровав его высочеству и подданным его свое покровительство и усынови их единожды под благословенный свой скипетр, не оставит, конечно, пещись всегда о постоянном их благосостоянии. Лицо изъяснителя пред ее престолом благоговения и усердия, питаемых царем Карталинским и его подданными, сугубо приятно ее величеству, потому что он сам был участником в постановлении торжественного договора, коим с утверждением зависимости отечества его от империи Всероссийской утверждено навеки благоденствие и безопасность его, посему он и может полагаться на особенное ее величества благоволение и милость».
Допущенный к руке императрицы, князь Чавчавадзе сделал три поклона и, не оборачиваясь, спиной вышел из залы. Этой аудиенцией закончился акт вступления Грузии под покровительство России.
Глава 2
Впечатление, которое произвело на закавказских владык поступление Грузии под покровительство России. Положение армян в Закавказье. Просьба их о защите от притеснений карабахского хана. Намерение князя Потемкина устроить будущее армян и образовать особое христианское государство по ту сторону Кавказских гор. Деятельность и участие в этом армянского архиепископа Иосифа. Переговоры с карабахским ханом
Через несколько дней после заключения договора князь Потемкин известил всех азербайджанских ханов и других соседних владык, что Грузия признала над собой верховное покровительство русской императрицы. Туземное население приняло это известие с большим волнением, еще более усилившимся, когда в Закавказье узнали, что русские исправляют дорогу в Грузию, строят мосты и даже двинули туда часть своих войск. Все соседние правители смотрели на Россию с крайним недоброжелательством и опасением. Поводом к этому были произошедшие в ближайшее время присоединение к России Крыма, Кубани и подчинение Грузии.
Опасаясь за свое будущее, ханы и владыки объяснили движение наших войск в Закавказье желанием русского правительства захватить часть владений, принадлежавших Персии и Турции. Все пограничные с Грузией правители, считавшие свое поведение небезгрешным относительно России, торопились принять меры против ее завоевательных намерений. После неоднократных взаимных совещаний одни решили с приближением русских войск защищаться до последнего, другие предпочитали оставить свои владения и спасаться у соседей. Окружающие Фетх-Али-хана Дербентского уверяли его, что с прибытием русских войск в Грузию он будет непременно свергнут – «и будешь ты, говорили они, у русских свинопасом»[40].
Фетх-Али-хан боялся и высказывал намерение в крайнем случае бежать в Персию.
Больше других беспокоился Сулейман-паша Ахалцихский, часть владений которого входила некогда в состав Грузинского царства. Происходя из древнего рода князей Грузинских, Сулейман-паша считал себя наследственным владетелем Саатабого (Ахалциха) – древней провинции Грузии. Желая стать независимым от Порты и при тогдашней слабости турецкого правительства надеясь достичь этого, Сулейман неприязненно встретил известие о вступлении Грузии под покровительство России. При болтливости, свойственной всем азиатским народам, грузины не могли скрыть важнейших статей трактата, и Сулейман не без страха за свое будущее узнал о существовании второго параграфа секретного договора, в котором русская императрица не только ручалась за сохранение в целости нынешних владений царя Ираклия, но обещала распространить это ручательство и на все те владения, которые будут им приобретены впоследствии. Сулейман-паше так и казалось, что, включая этот параграф, русские имели в виду прежде всего овладеть Ахалцихским пашалыком и подчинить его власти грузинского царя. Естественно, что при таких настроениях Сулейман, едва получив известие о движении русских войск в Грузию, тотчас же отправил нарочного в Константинополь просить помощи Порты.
Посланный явился в резиденцию султана с донесением, что движение русских войск навело ужас на всю Анатолию и в Малой Азии убеждены, что русские намерены громить турок со стороны Грузии. Победы наших войск в Европейской и Азиатской Турции во время последних войн навели столь большой страх на жителей, что они с особым вниманием следили за всяким движением русских войск и часто придавали их перемещению преувеличенное значение. Паника охватывала население каждый раз, когда оно узнавало о появлении русских. Так, в июне 1783 года все поморские жители Трапезонда бежали в глубь страны от одного известия, что наш флот появился в виду берегов. Хотя впоследствии и оказалось, что то была стая плавающих птиц, но туземцы с трудом и неохотно возвращались в покинутые ими селения[41]. Ожидание скорого появления русских заставило всех жителей Эрзерума и его окрестностей переходить в укрепленные места и побудило Сулейман-пашу вторично просить Порту об оказании помощи.
«Царь Ираклий, – говорил посланный Сулеймана, – есть колеблющаяся скала, падения которой нужно опасаться. Он поддерживается русскими войсками, потому что ищет нашего разрушения, и если не будет помощи, то, без сомнения, мы погибли. Помогите нам…»
«Мы с Россией в мире, – отвечала Порта посланному, – но если вы заметите какие-либо неприязненные действия с ее стороны или встретите врагов, то должны обращать их в бегство».
Переход Грузии под покровительство России не был нарушением мирных договоров с Портой, ибо Грузия была независима от Турции. Не имея повода к открытому вмешательству в наши дела в Закавказье и сознавая свою слабость, турецкое правительство не отказывалось, однако же, от тайных действий и интриг. Официально отказав в помощи посланному ахалцихского паши, константинопольский двор втайне обнадеживал своей поддержкой не только Сулеймана, но и всех азербайджанских ханов. Эмиссары с султанскими фирманами рассыпались по Дагестану и Закавказью и приглашали всех соединиться воедино для защиты веры и на разорение Грузии. Порта советовала паше Ахалцихскому договориться с персидскими ханами и пригласить к себе лезгин, на содержание которых отправила ему пятьдесят мешков денег. Последний тотчас же послал нарочного ко властвовавшему тогда в Персии Али-Мурат-хану и разослал письма ко всем азербайджанским ханам и дагестанским правителям.
Призывая их к совместным действиям против общего врага, Сулейман просил вспомнить, что «всяк, кто в ревности своей ищет истреблять врагов, угоден Богу, а кто поразит единого из неверных, тот обрящет отпущение всех грехов, и вечный рай будет ему воздаянием»[42].
«Со слезами молим вас, – писал паша в другом письме[43], – помогите нам, защитите нас. Примите меры опровергнуть неверных от пределов наших».
Сулейман просил лезгин прислать к нему до 3000 человек, обещая обеспечить их продовольствием и давать такое жалованье, какое сами назначат. Большинство лезгинских владык, не желая стеснять себя никакими обязательствами, отвечали уклончиво. Они говорили, что с русскими и грузинами согласны никогда не будут и что готовы служить султану, как своему единоверному государю, но только тогда, когда получат от него фактическую помощь. Видя, что переговоры с дагестанцами не приводят к желаемым результатам, и не надеясь на поддержку лезгин, Сулейман старался привлечь на свою сторону азербайджанских ханов. Он предлагал им воссоединиться, и тогда, говорил он, мы будем сильны, чтобы рассеять бурю, собирающуюся нас сокрушить.
«Проклятые русские, – писал Сулейман Ибраим-хану Шушинскому (Карабахскому)[44], – проложили путь через Кавказ, и дорога, ими сделанная, дозволяет везти не только нужные вещи, но и артиллерию и все, что к продовольствию потребно. Их войска вступают исподоволь в Грузию, и в исходе лета все они соберутся с тем, чтобы впасть в Персию и в пределы оттоманские и поглотить нас, как быстрый летний поток поглощает все, где протечет».
Ахалцихский паша советовал Ибраиму оглянуться на свое положение, принять меры против неожиданного бедствия и стараться потушить огонь, по словам паши, готовящийся их пожрать.
Отправляя письмо шушинскому хану, Сулейман знал, куда следует направить удар. Ибраим-хан был самым заинтересованным в этом деле из всех. Большая часть его подданных были армяне, исповедовавшие христианскую религию, ненавидевшие хана и склонявшиеся в сторону России.
Подпав под власть ханов Шушинского (Карабахского) и Карадагского, армяне находились в крайнем порабощении и помимо личных оскорблений часто лишались материального благосостояния и даже жизни. Каждый армянин вынужден был тщательно скрывать свое имущество: если хан узнавал о нем, или отбирал силой, или умерщвлял армянина, чтобы завладеть его богатством. Так, в 1781 году Ибраим лишил жизни дизахского мелика Исая и завладел его сокровищами, а через несколько месяцев поступил точно так же и с его наследником.
Устрашенные этим, остальные мелики заперлись в крепких местах и решили сопротивляться хану. Они искали защиты у Ираклия II, как союзника Ибраима и единственного сильного владыки в Закавказье. Не получив от него помощи, армяне отправили тайно своих депутатов в Россию, поручив умолять императрицу об освобождении их от несносного ига.
Представители армян были приняты в Петербурге с большим сочувствием и полною готовностью протянуть руку помощи угнетенному народу. Прошлый опыт подсказывал, однако же, нашему правительству, что одной перепиской с правителями невозможно избавить армян от бесчисленных притеснений, которым они подвергались, и что для их освобождения необходимо удалить мусульманских правителей и воссоединить все христианское население Закавказья. Такое воссоединение было возможно только при единодушии, достаточной доле мужества, энергии и самопожертвовании со стороны туземного населения. Насколько то и другое имело место среди армян, в Петербурге судить было трудно, и потому князь Потемкин, отправляя на линию своего брата, П.С. Потемкина, поручил ему ближе познакомиться с армянами, с их политическими настроениями, характером и материальными средствами.
Воспользовавшись постоянными контактами, которые находившийся в России армянский архиепископ Иосиф Аргутинский-Долгорукий поддерживал со своими соотечественниками, П.С. Потемкин обратился к нему, как к человеку, лучше других знакомому с положением дел и характером народа. Задавая Иосифу ряд вопросов, командовавший войсками на Моздокской линии писал ему, что желание получить ответы вызывается не простым любопытством, а политическими соображениями относительно той земли, «которая древностью столь знаменита и которая ныне представляет жалостное позорище, напоминающее человечеству тщетность вещей»[45].
«Земля великой Армении, – спрашивал П.С. Потемкин, – впад в руки нечистых по закону турок и персиян, чрез толико долговременную неволю сохраняет ли силу духа, нужную для свободной души? Порабощения и разные притеснения не истребили ли благородных в сердцах чувствований? Сила разума, закон и крепость веры толико ль действуют, чтобы внутреннее сердец расположение клонилось свергнуть иго, их угнетающее?»
Имея в виду, что главное занятие армян составляли торговля и промыслы, генерал-поручик Потемкин спрашивал: пожелают ли они нынешнее состояние поменять на лучшее будущее, «ибо генеральное примечание сделано, что все люди, кои обращаются в торговле, всякое другое чувствование заглушают, кроме жадности к корысти своей. Вера сильно и действует в армянском народе, и благочестие может ли быть поводом к побуждению народному? Сан патриарший в каком между ними почтении? Мелики сохраняют ли к священному чину должное благоговение, а народ к меликам повиновение и, наконец, какие средства угодить народу, присоединить верность меликов и привязать духовенство?».
Коснувшись политических особенностей армянского народа, нельзя было оставить без внимания и его соседей. «Я прошу ваше преосвященство, – писал П.С. Потемкин Иосифу, – заметить мне, как далеко простирается союз грузинского царя Ираклия с армянами и какую поверхность имеет он над теми ханами, кои прилежат к пределам его земель. Принадлежащая земля армянам ныне во владении кому принадлежит? Сколько меликов в Карабахской провинции и сколько можно полагать народу? Какие важнейшие места встретятся, если проходить через Тифлис, а равно с другой стороны, ежели бы путь взять от Дербента? Как далеко можно полагаться на услуги и обещания князей и владельцев и на народ тех мест, если бы туда идти следовало?»
Потемкин просил указать более укрепленные места, лежавшие на пути от Тифлиса к Эривани и из Дербента через Шемаху к Нахичевани. Он хотел получить сведения о характере правителей и естественных богатствах провинций, лежавших по ту сторону Кавказских гор. «Можно ли, – спрашивал П.С. Потемкин, – получить нам продовольствие для войск, хлеб, фураж и проч.? Какие есть реки судоходные, чрез кои можно бы было облегчить доставление провианта? В которой земле (провинции) более оного, в которой менее; в которых местах и какого рода хлеб, ибо сие есть основание дел: где войско сыто, там оно действительно. Горе тому начальнику, который о пропитании войск не помыслит».
Предложенные архиепископу вопросы скоро стали известны всем армянам и произвели на них самое радостное впечатление. В сборе сведений, притом весьма обширных, туземцы видели желание русского правительства восстановить древнюю Армению и навсегда избавить население от притеснений мусульман. В коллективном письме, подписанном двумя патриархами (Иоанном и Лукой), всеми меликами и другими знатнейшими лицами, армяне просили поспешить с прибытием для их избавления и обещали доставить русскому войску самое изобильное продовольствие, уверяли, что в их плодородном отечестве можно содержать в течение пяти лет до тридцати тысяч человек и более.
Князь Потемкин, принимавший живейшее участие в судьбе армянского народа, именем императрицы обнадежил армян и объявил депутатам, что в скором времени желания их будут исполнены.
«Шушинского (Карабахского) хана Ибраима свергнуть должно, – писал князь Таврический своему брату П.С. Потемкину[46], – ибо после сего Карабах составит армянскую независимую, кроме России, никому область. Вы тут употребите все старание, чтобы новая сия область устроилась наивыгоднейшим образом для народа; чрез сие и прочие сильные армянские провинции последуют их примеру».
Ибраим сам не считал своего положения прочным: из-за своего двуличия он не мог рассчитывать на расположение к себе петербургского двора. Хан то прикидывался искренно преданным России, писал льстивые письма нашим пограничным начальникам и высказывал желание перейти под покровительство императрицы, то вдруг изменял свое поведение, переходил на сторону наших противников, грабил и притеснял своих подданных-христиан. Таково было поведение хана, и неудивительно, что, когда он узнал о контактах армян с нашим правительством, опасаясь наказания за свои поступки, снова прикинулся преданным России. «Давно уже, – писал Ибраим, – имел я расположение быть верным и усердным рабом всемилостивейшего Всероссийского трона и царствующей с несметными щедротами императрицы. Не имея ни знакомых, ни малейшей связи, как мог я отважиться ступить на стези, ведущие к толикому блаженству? Ожидая от Провидения Всевышнего пристойного случая к изъявлению моей ревности, скорбел внутри души моей». Ибраиму было сообщено, что скорбь его и застенчивость были напрасны, ибо до сих пор никто из искавших покровительства России еще не был отвергнут императрицей и положение всех, прибегающих под ее защиту, обеспечивалось наилучшим образом.