"Мы узнали, что Феникс снова пробудился, – начал Джедор, предвещая надвигающуюся катастрофу. "И хотя он еще не так силен, его возвращение к полной силе займет совсем немного времени. После Нутии он станет еще сильнее, ведь ему удалось завладеть сердцем Императора".
Альфар наклонился вперед, нахмурив брови от глубокого беспокойства. Его зоркие глаза, острые, как острие меча, искали ответы в словах лорда-императора. "Значит, вы хотите сказать, что грозная тварь вновь пробудилась?" Джедор отвечал размеренно, в его голосе слышалась ноша откровения. "Я хочу сказать, что Феникс приближается, и если мы вовремя не остановим его, то никогда не сможем победить. В прошлый раз у нас был сам Разрушитель миров Дан и сила Семерых которые он забрал у древних, но сейчас нет ни одного носителя такой огромной богоподобной силы, как раньше. Даже если мы соберем всех Императоров АйнемраТерры вместе, отбросив все наши споры, мы не сможем претендовать на победу над ним!" Глик, как всегда скептик, откинулся в кресле, на его губах играла ухмылка. Его голос с оттенком высокомерия ставил под сомнение саму идею возрождения Феникса. "Да прекратите, милорд! Мы уничтожили его много веков назад под вашим руководством. Теперь история о Фениксе может быть только мифом". В ответе Джедора чувствовалась тяжесть личного опыта и загадочность исторических истин. "Да, я выиграл много битв, но, поверьте, если бы не мой отец и сила Семерых, то Феникс превратил бы нас всех в пыль. К тому же, Глик, все невероятное в какой-то момент называют мифом, и все это делается для того, чтобы скрыть правду. Не тебе ли это не знать, не так ли?"
Терпение Глика иссякло, и он обрушил свой гнев на богато украшенный стол Совета, ударив по нему кулаком с гулким стуком. Казалось, что комната содрогнулась от его гнева, а напряжение в воздухе полыхнуло, как молния. "На что ты намекаешь?" В голосе Глика, похожем на низкий рык, прозвучали нотки угрозы, которые гулко отдавались в комнате. Амазис, непоколебимый в своей верности лорду-императору Джедору, вмешался с суровым предупреждением. Его голос, в противовес кипящей агрессии Глика, был полон авторитета. "Не забывайте, с кем вы говорите! Зал Совета, горнило власти и интриг, стоял на грани раздора, судьбы Южных Имперств висели в шатком равновесии. Занимаясь решением загадочного вопроса о возвращении Феникса, члены Совета столкнулись с историей, скептицизмом и неопределенным будущим, которое сулило либо спасение, либо уничтожение.
Слова Глика, пронизанные презрением и ядом, прорезали воздух, как отточенное лезвие, их суровость не оставляла места для двусмысленности. Его голос, мощное оружие, отточенное годами придворных интриг и политических маневров, гулко разнесся по залу Совета.
"Ты, вероломная мразь не уважающая историю своего дома, похоже, забыл все из своего прошлого!" с праведным негодованием прошипел Глик. "Не смей на меня голос повышать, шавка!"
Напряжение в зале, и без того густое, как патока, грозило достичь предела. Но Джедор, Владыка Юга, был не из тех, кого легко спровоцировать. Он смотрел на Глика с непостижимым выражением, глаза его сузились, едва заметно изменив форму. Глик, почувствовав напряженность взгляда Джедора, не мог не перевести его на себя. "Джедор, не думай, что я тебя боюсь", – вызывающе ответил Глик. "Не надо на меня так смотреть! Ты носишь титул Владыки Юга, но помни о своих корнях и не забывай, что когда-то мы были на одной стороне против зла!"
Напряжение в комнате, казалось, висело на острие ножа, балансируя между конфронтацией и почтением. Императрица Ситара, фигура изящная и дипломатичная, вмешалась в разговор голосом, в котором чувствовалась мудрость и единство: "Глик, успокойся, дорогой, – попросила она, встретившись с его напряженным взглядом, ее глаза смягчились. "Мы все помним, что произошло много веков назад, но нет необходимости напоминать об этом сейчас". Глик откинулся назад, чтобы ответить. "Если бы ты помнила, то не посмела бы сейчас ничего сказать". Джедор, признавая совет Ситары, перевел взгляд на нее, молчаливо признавая их общую ответственность и серьезность ситуации, которая связывала их вместе. Не обращая внимания на провокации Глика, Джедор заговорил с ней. "Ситара, твоя империя подвергается величайшему риску!" заявил Джедор, его голос был полон настоятельной необходимости. "Вам необходимо срочно эвакуировать все население в Азур". Ситара, непоколебимая в своем стремлении к высшему благу, ответила простым, но решительным утверждением. "Как прикажете, милорд". Глик пробормотал про себя: "Жополизы, все тут гребанные жополизы!".
Адальвин, голос разума и прагматизма в совете, вмешался с насущной тревогой заметив накаляющеюся обстановку. "Джедор, но если все это правда, то нам срочно нужно объединиться с северянами и жителями Востока и Запада. Без них у нас не будет ни единого шанса!" Ответ Джедора был однозначным, отражающим тяжелые обстоятельства, не оставляющие места для колебаний и разногласий. "Именно так."
Ярость Глика вырвалась наружу подобно извержению вулкана, его голос превратился в неистовый рев, который гулко отдавался в зале заседаний Большого совета, пронизывая всех собравшихся сановников и вельмож. Его взрыв разрушил покров благопристойности, царивший в зале несколько минут назад, оставив после себя тревожную тишину, наполненную напряжением и неуверенностью. "Что за чушь ты несешь? Объединиться с данами?" Слова Глика, пронизанные презрением и недоверием, прорезали воздух, как хорошо отточенный клинок, бросая вызов самой ткани их реальности. Джедор, сидящий в центре этой бури, сохранял позу непоколебимой решимости. Его ответ, произнесенный с самообладанием, говорившим о самоанализе и тяжелом грузе лидерства, резонировал с грузом самой истории. "Да, Глик. Для меня это самое сложное решение. Если ты помнишь, во время битвы при Моригле я отрекся от своего дома и Севера и присоединился к Югу, как когда-то сделали и вы.
Но мы все помним, как могущественна сила Феникса, и если они действительно выжили и решили напасть сейчас, значит, они подготовились, и у нас нет другого выбора, кроме как объединиться с данами и другими империями, даже самыми мерзкими, потому что у нас есть только один шанс остановить их всех!"
Глик, пылая всепоглощающим гневом, ответил яростным отказом, в его голосе звучало презрение к самой идее такого союза. "Джедор, ты сошел с ума? Эти варвары служат старым богам. Я говорил тебе 500 зим назад, что предоставлю армию и возглавлю ее, объединив силы с северянами всего один раз. Но теперь мы не можем рассчитывать на их помощь после того, что они натворили в горах Ситхави. Только глупец мог допустить такое. Разве ты забыл, что они нарушили свою клятву и пытались уничтожить мой народ? Мне здесь больше нечего делать". С этими категоричными словами Глик, воплощение непокорности, поднялся со своего богато украшенного кресла. Его шаги, каждый из которых был отголоском его разочарования и убежденности, целеустремленно понесли его к выходу. Резонанс от его ухода еще долго звучал в зале, молчаливо свидетельствуя о глубине его несогласия.
Однако Джедор оставался непоколебим, его не остановила только что прошедшая буря. Он воспользовался моментом, чтобы напомнить Глику забытую истину, похороненную главу их общей истории, которая теперь требовала расплаты. "Глик, кажется, ты что-то забыл" вдруг тихо промолвил Джедор в свойственной ему манере.
Глик, гордость которого была уязвлена, но любопытство разгорелось, не удержался и бросил взгляд назад, через плечо. В его глазах мелькнуло любопытство, искра понимания того, что сейчас произойдет нечто важное. "Да? И что же я забыл?" В этот миг, когда напряжение спало, Джедор, мастер расчетливых движений, поднялся со своего царственного кресла. С его лицом, некогда хранившим спокойствие, произошла метаморфоза. Он превратился в маску непреклонной решимости, в лицо, вытравленное решимостью и целеустремленностью. В его глазах ярко горел огонь непоколебимой преданности, в них бушевало намерение, которое невозможно было отрицать.
И в следующее мгновение, подобно молниеносному порыву ветра, Джедор превратился в сплошное пятно движения, бросая вызов законам физики в демонстрации сверхъестественной ловкости. Это было захватывающее зрелище, свидетельствующее о его боевом мастерстве и неукротимом духе, который им движет. Скорость последнего настолько велика, что Глик даже не успевает прикрыться броней из собственной силы богов.
Зал Совета, ставший сценой для этого захватывающего зрелища, затаил дыхание, когда Лорд-Император Джедор со скоростью разящей змеи бросился к Глику.
Движение разворачивалось с такой неземной быстротой, что человеческий глаз, скованный ограничениями обычного восприятия, едва успевал следить за поразительной скоростью действий Джедора. В мгновение ока он перешагнул границы смертной ловкости, превратившись в настоящую бурю божественной мощи. Его форма, бесплотный вихрь движения, казалось, пронзила саму ткань пространства, оставив после себя лишь мимолетный, мерцающий призрак – призрачное эхо его присутствия. И в одно мгновение катаклизмическая сила удара Джедора обрушилась на Глика, как разъяренный гром, лишив непокорного дворянина дыхания и оторвав его голову от тела. Жизнь Глика, некогда кипевшая страстью и бравадой, оборвалась, оставив после себя лишь леденящую душу картину смерти и тьмы. Его безжизненное тело рухнуло на пол, отброшенное как пешка в бесконечной игре судьбы.
Тяжелая, гнетущая тишина опустилась на зал Большого Совета, пронизывающая тишина, которая, казалось, отражала коллективный ужас тех, кто был свидетелем этого непостижимого действа. Правящие лидеры империй, на лицах которых были написаны шок и недоверие, в ошеломленном молчании смотрели на фигуру Джедора. Он стоял, лишившись всех атрибутов власти, и держал в руках отрубленную голову Глика как мрачный и тревожный трофей. "Свою голову", – провозгласил Джедор, его голос был властным шепотом, прорезавшим воздух, и напоминал об абсолютной власти, которой он обладал в этот леденящий душу момент расплаты. Последствия этого чудовищного поступка разнеслись по залу, отбросив на судьбу Южных имперств длинную, предчувствующую тень. Совет был безвозвратно изменен, и отголоски этого шокирующего поступка будут звучать в истории, оставляя после себя наследие тьмы и неопределенности.
Тем временем в огромной и грозной империи Дан, в неумолимом сердце Севера, среди толпы пленников возвышался колосс – вождь данов Тивад. Его длинные блондинистые волосы бурлили как пламя на ветру, отражая живую силу и стойкость. Во мраке ночи, эти волосы были как золото, сверкающее в последние мгновения заката. Они придавали ему вид ангела, спущенного на этот свет с небесных высот.
Но это было только начало загадки, ибо никто не мог остаться равнодушным к его черным, густым как смерть усам. Они казались двумя мраком, затерянным среди светлых волос, словно два вихря, которые могли унести даже самые отчаянные души. Усы Тивада были его тайной, символом его силы и загадочности.
Титанические мускулы этого воина были источником его невероятной силы и могущества. Он выглядел, как создание, спущенное с Олимпа, и его мускулы были такие сильные, что могли раздвинуть даже самую крепкую броню даже без использования силы Богов спрятаных в недрах его сердца. Он был героем для своего народа, несомненно, и его внешность была примером божественной мощи и непревзойденной красоты в этом мире тьмы и предательств.
Пленники свидетельствовали о его силе и могуществе: их руки сжимали мечи, сверкающие, как осколки льда, железные щиты, сверкающие от непоколебимой решимости, и доспехи, несущие на себе тяжесть их необузданной мощи и величия их имперства. Тивад, фигура одновременно властная и загадочная, двигался с изящной грацией, казалось, не подчиняющейся законам природы. Он прошел мимо множества пленников, каждый из которых нес бремя своей неминуемой судьбы. Лица пленников несли на себе безошибочный отпечаток страха, на них был написан коктейль из ужаса и трепета перед неизбежным. Взгляды пленников были обращены к расстеленному ковру безжизненных тел, устилавшему залитую кровью землю. Здесь багровые ручейки смешивались с непрекращающимся дождем, унося с собой жуткую картину смерти.
Среди оставшихся в живых пленных были лица, лишенные цвета и напоминающие трупы, их дрожащие фигуры восставали из самых глубин отчаяния и паники, полные страха.
Их судьба, казалось, была безвозвратно впечатана в пропитанную кровью землю под ногами.
Тивад, неукротимая сила природы, обратился к дрожащим массам голосом, в котором чувствовался вес власти и могущества. "Ну что? Есть ли среди вас смельчаки, которые еще хотят свободы? Или вы предпочитаете быть сожранными моей прекрасной Эбией, будучи привязанными к дереву?"
Пятеро отчаянных пленников, у которых страх затмил безрассудное отчаяние, бросились на Тивада. Но Тивад с непоколебимой ловкостью и плавным движением меча разбил оружие одного из них и сразил последнего точным, пронзительным ударом, попавшим в легкие пленника. Два других пленника, ставшие свидетелями ужасной судьбы своих товарищей, бросились на Тивада сзади, желая нанести смертельный удар в незащищенную спину.
Однако предводитель данов, мастер боя и уклонения, ловко уходил от их атак. Словно тень, он проскользывад между ними, и его мощные руки сомкнулись на шеях обоих с непреклонной хваткой стальных клещей. Сила гнева Тивада стала ощутимой, когда он с разрушительной силой замахнулся на беспомощные жертвы, и их головы разлетелись в гротескном и жутком ритме. В этот ужасающий миг их жизни были уничтожены его неумолимой мощью. Затем, проявив небывалую божественную силу, Тивад подчинил себе саму стихию. Тела пленников охватило пламя, вырвавшееся из-под кожи Тивада, их плоть сгорела, оставив после себя лишь обугленные кости как прискорбные остатки их существования. Когда пламя наконец утихло, Тивад стоял среди последствий этого кошмарного зрелища, облаченный в доспехи, дарованные ему божественной волей богов. Оставшиеся в живых пленники, их дрожащие фигуры, пропитанные лужами собственной мочи, вздрагивали от отдаленных раскатов грома в небесах над головой.
"Вас расколоть легче, чем орехи", – объявил Тивад, и в его голосе прозвучала громовая нотка, резонирующая с силой самой судьбы. "Давайте, черт возьми, пошустрее".
Паника и отчаяние охватили остальных заключенных, их глаза наполнились нарастающим ужасом. Отчаянно и бесполезно пытаясь спастись, они молча обменивались страдальческими взглядами, в душе каждого из них росло осознание неумолимости своей судьбы. С криками, сливающимися с отчаянными воплями, они рванулись вперед, пытаясь обогнать кошмарную судьбу, подстерегающую их. Но Тивад, яростный и решительный, не оставлял им надежды на спасение. Стремительными и точными движениями, как хищник, настигающий свою жертву, он пресекал все отчаянные попытки к бегству, опутывая их тела, как безвольную добычу, попавшую в неизбежные ловушки. Каждый пленник, осмелившийся воспротивиться надвигающейся гибели, оказывался в плену мощной хватки Тивада, и его тщетные попытки оказывались совершенно бесполезными.
Крики и стоны пленников, отчаянные и мучительные, стали затихать в нависшей тишине, когда Тивад, неумолимый палач, тисками подавил их тщетные попытки к сопротивлению. Неизбежность смерти методично надвигалась на них, как тень, ползущая по земле, гася одну за другой слабые искры сопротивления. В конце концов, какофония борьбы сменилась глубокой и жуткой тишиной, нарушаемой лишь редким хныканьем выживших. Оставшиеся в живых пленники, надломленные духом и преследуемые мрачным призраком гибели, понимали, что лишь отсрочили свою неумолимую кончину, а их побег из лап смерти – лишь неуловимый мираж. Тивад, кожа которого теперь была украшена еще более толстым слоем брони, проступающей изнутри его тела, являл собой гротескный образ живого кошмара. Словно сама его плоть превратилась в гротескный гобелен кошмарной красоты, украшенный чешуей, сверкающей, как кровь, пролитая на поле боя.
"Теперь будет веселее", – заявил Тивад, и в его голосе прозвучало леденящее душу обещание грядущих ужасов. Злобный блеск в его глазах плясал, как злобные звезды на ночном небе. Но не успел последний зловещий слог сорваться с его губ, как с небес, словно мстительный дождь смерти, обрушился смертоносный шквал стрел. Жестокие снаряды с безошибочной точностью попадали в цель, пронзая одно за другим сердца оставшихся пленников. Воздух разорвала жуткая симфония угасшей жизни, каждый удар и вздох – скорбная нота в мрачной композиции смерти. Одна из этих смертоносных стрел, пущенная невидимыми руками, ведомыми зловещей волей, попала в трапецию Тивада. Удар был сотрясающим, жгучая боль пронзила его грозную фигуру и разожгла в нем дикую ярость. "Опять ты!" в ярости прорычал Тивад, его глаза пылали адским огнем, отражавшим всю глубину его гнева. Источник этого внезапного и коварного нападения оставался скрыт, окутан загадкой теней. Но Тивад, неустрашимый и неумолимый, был полон решимости раскрыть личность этого неуловимого противника и отплатить ему добром.
Таинственный незнакомец, теневая фигура, окутанная аурой загадочности, все ближе подбирался к Тиваду. По мере приблежения Тивад сбросил с себя броню от использования силы Богов. Его внушительная фигура теперь была полностью обнажена, доспехи, дарованные ему божественной силой богов, были возврашенны под его кожу.
Обнаженный, он стоял среди тренировочного поля, жуткую картину которого обрамляли мрачные и безмолвные черепа пленников, которых он безжалостно уничтожал. Сморщившись от боли, Тивад с силой выдернул из своего бока жестокую стрелу, древко которой было залито его собственной багрово-cиней кровью. Его голос, в котором звучали раздражение и озабоченность, эхом разнесся по ночному холодному воздуху, когда он обратился к приближающейся фигуре.
"Крона, сколько раз я должен повторять тебе, чтобы ты не вмешивалась, когда я развлекаюсь?" В словах Тивада звучала ярость, раздражение с оттенком отцовского беспокойства, которое он с трудом скрывал. Старшая дочь Тивада, Крона, чей облик, обрамленный локонами длинных вьющихся светлых волос, в которых, казалось, была запечатлена золотая сущность самого солнца, стал достоянием баллад бардов и сказаний трубадуров. Лицо фарфорового совершенства, словно высеченное самими богами из тончайшего мрамора, отличалось гармоничным балансом между нежностью и свирепостью. Ее изумрудные глаза, глубокие, как лесные поляны былых времен, хранили нераскрытые тайны, а взгляд мог пронзить душу человека.
Ее доспехи, сделанные из шкуры страшного павшего дракона, свидетельствовали о ее неукротимом духе. Чешуя насыщенного малинового оттенка, казалось, загоралась, когда ее целовали солнечные лучи, и сверкала неземным свечением. Каждая чешуйка, кропотливо изготовленная мастерами-кузнецами в кузницах Южной Империи, была непробиваема, как крепостные стены. Доспехи струились с изяществом, которое не соответствовало их грозной силе, а их линии подчеркивали тонкость и изящество ее фигуры.
Она приблизилась, лунный свет ласкал тонкий изгиб ее лукавой ухмылки – отражение ее непонятной натуры. Она отмахнулась от упреков отца, и в ее голосе прозвучали нотки игривого бунтарства.
"Прости меня, отец, но дядя прислал сообщение о прибытии, поэтому я и пришла", – ответила Крона, в ее глазах горел восторг от собственной смелости. Тивад нахмурил брови, на его суровом лице отразилась смесь разочарования и беспокойства. Он слишком хорошо знал импульсивную натуру своей дочери, которая была зеркальным отражением его собственного пламенного духа. “И все же, Крона, если ты еще раз вмешаешься в мои дела, это будет иметь последствия” – предупредил Тивад, в его голосе звучали и отцовский авторитет, и усталость вождя, несущего бремя командования. Крона кивнула, озорно сверкнув глазами в знак согласия с предостережением отца. Несмотря на свой пылкий характер, она понимала всю серьезность его приказа.
"Я знаю, знаю", – ответила она, в ее голосе прозвучали нотки неохотного согласия. Тивад, не в силах подавить улыбку, протянул мозолистую руку и положил ее на плечо дочери. Его прикосновение было наполнено мощной смесью ласки и молчаливого понимания, что свидетельствовало о сложной связи между ними. "Тогда иди, Крона. Найди своего брата и приведи его в замок". приказал Тивад, его тон был пронизан и властностью, и теплом отцовской любви.
Торжественно кивнув, Крона повернулась и исчезла в объятиях теней, ее легкая фигура плавно слилась с непроглядной тьмой, окутавшей имперство. Тивад смотрел вслед уходящей дочери, испытывая сложную смесь гордости и беспокойства. Тяжесть их рода, их ответственность висели в воздухе, как надвигающаяся буря, когда они готовились встретиться с Гидеоном и неизвестными проблемами, которые ожидали их в задумчивом сердце их имперства.
Крона скакала по тренировочному полю, копыта ее коня ударяли по мокрой земле с ритмичной каденцией, вторящей меланхоличной мелодии дождя. Ливень, неумолимый и яростный, промочил ее до костей, одежда прилипла к телу, как вторая кожа. Не останавливаясь, она решительно погнала лошадь вперед, и под ними захрустела земля.
Наконец, она достигла освященной территории Храма Знаний, возвышающиеся шпили которого и древние камни служили свидетельством мудрости, хранящейся в нем. Спустившись с коня, Крона собрала волосы и поднялась по истертым ступеням, и каждый ее шаг гулко отдавался в коридорах. Когда она проходила по коридорам, стены которых украшали выцветшие картины Тивада и загадочные, давно забытые фигуры, присутствие Кроны, казалось, вдыхало жизнь в камни. Ее шаги были размеренны, а взгляд внимателен, когда она наблюдала за бормотанием ученых обитателей Храма. В самом сердце Храма, в покоях, где теплые лучи света смешивались с призрачными тенями, находился почтенный и мудрый жрец, известный как Серо. Он предстает в образе мудреца в красной мантии, украшенной медвежьими символами. Его лицо, вытравленное возрастом, отличалось длинным носом и ушами, царственными скулами и глубокими мудрыми глазами. Длинные, струящиеся белые волосы и величественная борода выдавали в нем вечную мудрость.
Серо восседал на обветренном каменном троне. Казалось, само время течет сквозь его древний облик, а глаза хранят тайны, пережившие бесчисленное множество жизней. Он казался живой реликвией, хранителем знаний и тайн, хранящихся в веках. Рядом с ним стоял мальчик по имени Карей, младший брат Кроны. Несмотря на свой юный возраст – всего десять лет, – Карей обладал несомненным интеллектом в своих ярких глазах, мерцавших, как двойные шары звездного света. Светлые волосы, уложенные в безупречную прическу, обрамляли лицо, поцелованное золотыми лучами солнца, – неповторимый лик мальчика, предназначенного для величия. Он был одет в красную мантию, на спине которой красовался гордый красный медведь – символ империи Дан. Ведь в северных землях не было принято носить эмблемы на воротниках.
Карей обратил внимание на шаги Кроны, которые мягкой каденцией стучали по каменному полу и гулко разносились по парадным залам, когда она приблизилась к почитаемой фигуре учителя Серо. Ее поза выражала глубокое уважение, голова была склонена в знак почтения к присутствию старейшины. В тишине зала атмосфера изменилась, когда Крона заговорила, в ее голосе ощутимо чувство срочности и обязательности, которое повисло в воздухе.
"Учитель Серо, – начала Крона, ее слова прозвучали как решительный призыв, нарушивший поток поучений почтенного священника, – отец просит присутствия мальчика. Серо отреагировал быстро, в его глазах мелькнуло удивление и нотка раздражения. Он был погружен в самый разгар важнейшего урока, и глубокая мудрость его учения лилась потоком, пока не была прервана вторжением Кроны. "Крона, – начал Серо, его голос был размеренным и слегка укоризненным, – мы находимся в самом разгаре важнейшего урока. Ты не вовремя". Крона, помня об авторитете отца, встретила взгляд Серо с непоколебимой решимостью. "Я понимаю, учитель, – ответила она, – но не от моей воли это зависит". Серо вздохнул, в его чертах отразилось неохотное согласие и глубокое уважение к приказам Тивада. "Ах, Тивад, – пробормотал он, с губ его сорвался шепот покорности, – хорошо, Карей. Мы продолжим наши занятия завтра". Юношеский голос Карея, полный любопытства и невинности, воспользовался этой паузой в уроке, чтобы задать вопрос, который все время крутился в его юном сознании. "Учитель Серо, – спросил Карей, его голос был наполнен юношеским любопытством, – правда ли, что дядя Зено встретил свою смерть как герой?"
Серо сделал паузу, его взгляд устремился в далекие отголоски прошлого, где сказания поколений сплели гобелен легенд и мифов. "Я не был непосредственным свидетелем тех событий, юный Карей, – начал Серо, его голос был пронизан отголосками мудрости предков. "Но шепот предков моих предков рассказывает о доблестных деяниях Зено, о его непоколебимой храбрости перед лицом невзгод. Он сражался за свой народ, как герой, чье имя осталось неизвестным миру. Однако точные обстоятельства его последних минут остаются загадкой. Если ты хочешь узнать правду, дитя мое, спроси своего отца, ведь он присутствовал при той роковой битве". Карей нахмурил брови в раздумье: загадка подвига его дяди и вопросы, оставшиеся без ответа, бросали тень на его юношеский облик. Палата хранила в себе ауру глубокого знания, ее секреты и откровения были готовы определить судьбы тех, кто искал ее мудрости.
Слова Карея, словно тоскливый ветерок, витали в воздухе, а загадочное прошлое их рода отбрасывало длинные тени на их настоящее. Учитель Серо, хранитель древней мудрости, смотрел на юношу с некоторым сочувствием, понимая, что в нем горит жажда знаний.
"Ах, Карей, – начал Серо, в его голосе звучала нотка меланхолии, – твой отец, как и многие воины, носит в себе груз невысказанных историй, слишком тяжелое бремя, чтобы им делиться. Рассказы о прошлом, они как хрупкие нити, вплетенные в древо нашей истории".
В зале воцарилась задумчивая тишина, мерцающий свет свечей отбрасывал эфемерные тени на израненные временем стены. Это было место, где отзвуки времени отдавались эхом, где в древних камнях хранились секреты, ожидавшие тех, кто стремился разгадать их тайны. Этот момент оставил неизгладимый след в душе Карея, зародив в нем горячее желание раскрыть скрытые истины, сокрытые в истории его семьи. С вновь обретенной целью Крона вышла из Храма знаний, взяв на руки своего брата Карея. Усадив его на своего закаленного в боях коня – благородного представителя породы Дэн, он обладал длинными крыльями, уходящими за горизонт, обеспечивая одновременно грацию и силу. У этого уникального существа было не четыре, а восемь ног, причем каждая конечность двигалась в совершенной гармонии. Четыре глаза, похожие на драгоценные камни, хранили в себе калейдоскоп видений, позволяя видеть и неземное, и земное.
Его массивная пасть была усеяна острыми, сверкающими зубами – грозная пасть, готовая защищать или пожирать в зависимости от прихотей фантастического мира. Крона и Карей отправились в путь к величественному замку Дана. Непрекращающийся дождь был неумолимым фоном, его ритмичный стук напоминал о том, что мир непрерывно движется.
Карей, сидящий напротив сестры, смотрел вдаль, его мысли были полны любопытства и размышлений. Прерванный урок все еще тяготил его, но жажда знаний оставалась неутоленной. Крона, почувствовав созерцательное настроение брата, нарушила молчание. "Опять дуешься?" – поддразнила она, в ее голосе прозвучала нежная насмешка. Карей поднял голову, в его юношеских глазах блеснули любопытство и самоанализ. "Нет, сестренка, – ответил он, в его голосе прозвучала искренность, – просто хотел узнать немного больше о дяде Зено".
Крона откинулась в седле, устремив взгляд на мокрый от дождя горизонт. Жажда брата к пониманию была одновременно и восхитительной, и вдохновляющей. "Хм, – размышляла она, разглядывая жажду Карея к знаниям, – ты узнал сегодня что-то новое?" Карей охотно кивнул, его юношеский энтузиазм был заметен в жестах. "Да, конечно!" – воскликнул он, – "Например, знаешь ли ты, что Гера приказала нашему деду восстать против Хишаса?". Крона подняла бровь, очарованная жаждой знаний Карея. Было видно, что время, проведенное в Храме знаний, не прошло даром. "Этому тебе рассказал Серо или другой жрец храма?" – спросила она, заинтересовавшись этим интригующим открытием.
