Приключения Атреллы. Дорога на Регалат

Отец подошел к креслу и наклонился, пытаясь узнать, что так старательно изучает дочь. Атрелла демонстративно подняла книгу, чтобы тот мог прочесть на обложке: Дерамот Линд «Загадка Слемирова архипелага».

– Очень спорная книга, – сказал Витунг. – Линд пытается доказать, что семилетнему мальчишке, который не умел ни читать, ни писать, удалось расшифровать надписи на развалинах храмов… и лечить простым наложением рук. Ты-то понимаешь, что это невозможно без глубоких знаний о строении организма?

– Папа, не надо уходить от темы, – твердо произнесла Атрелла, не поднимая глаз от книги. – Ты должен сказать ему «нет»! Хватит уже! Ну, сколько можно?

Витунг Орзмунд тяжело вздохнул, и потянулся было погладить дочь по голове. Но та резко дернулась, и он убрал руку.

– Милая Трелька, я на корабле, с которого на ходу не спрыгнуть. Это несчастные люди…

– Это не люди, а гендеры, – Атрелла посмотрела отцу в глаза. – В отличие от нас, людей они живут полторы тысячи лет… и никто не виноват, что, дожив до середины этого срока, они вдруг начинают выдрючиваться, потому что им становится тоскливо жить в своем теле. Папа! Это их проблемы. Почему ты должен их решать? Тебе мало, что выгнали из университета? Что у меня нет подруг, что к нам не ходят гости, друзья, потому что их у нас нету! А нанять слуг мы не можем, потому что они бояться, что после нашего дома их никуда больше не примут на работу! – она уже распалилась и говорила негромко, но очень яростно, а в глазах заблестели слезы. – Ты не должен вмешиваться в природу, в Божье уложение, родился гендер мужчиной, пускай и живет мужчиной… а то капризы… скучно ему, видишь ли, быть мужчиной… Как же я ненавижу этих манерных, ломучих, капризных гендеров!

– Ты не права, дочь. Это люди, немного другие, но люди! И это – болезнь…

– Нет, это придурь, папа, а не болезнь. Я устала слышать за своей спиной: «А кто это? Дочка лекаря Орзмунда, который пиписьки гендерам отрезает?». Вот уже где мне все это! – она провела ладонью по горлу. – Ты был лучшим лекарем герцогства, я даже уверена, что в мире круче тебя нету, а теперь ты всего-лишь «пиписьки отрезаешь».

– Это не так, ты же понимаешь! Это пересуды дилетантов! Дураков и бездарей, которые не способны осознать всю сложность моих методик! – разозлился Орзмунд. – Операции, которые я делаю, – уникальны, это не просто член отрезать или грудь, нужно перенастроить всю систему организма на женский или мужской тип. Ты же знаешь это лучше чем кто-либо!

– Знаю, но ничего никому объяснить не могу! Я не хочу объяснять! И не хочу все время оправдываться! – Атрелла соскочила с кресла. Лицо ее раскраснелось, – Я хочу, чтоб мой отец действительно спасал больных, а не перекраивал капризных уродов. Я хочу гордиться отцом, а не стыдиться его. Я их видеть больше не могу. Эти длинные морщинистые противные хари, их уши, которые они не знают, как вытянуть и завернуть, колечки эти, татуировки, волосы, крашеные во все цвета радуги… Меня уже тошнит от одного их вида! И я тебе сейчас твердо говорю: или ты ему откажешь, или я уйду из дома. Прямо сейчас! Я… – она задохнулась, – я поменяю имя, фамилию. Чтобы никто никогда не смеялся надо мной!

От этих слов Витунг замер. Скандал этот был уже не первым… Несколько мгновений он молча изучал дочь, потом, решив, что не стоит уделять внимание словам Ателлы, махнул рукой:

– Не глупи. Куда ты пойдешь? Февраль на улице. Ночь! Сама говоришь, ни друзей, ни подруг… – он подошел ближе: – Послушай, обещаю, что этот будет последним. Сделаем все красиво. Отпустим и сообщим, чтоб больше никого не присылали. Хорошо? Мы же собирались поехать на материк, смотреть затмение Лита. Уникальное явление.

– Последним уже был прошлый, я все поняла, – Атрелла решительно достала из шкафа дорожную кожаную сумку, кинула туда белье, теплые штаны, свитер крупной вязки из некрашеной овечьей шерсти, туда же сунула недочитанную книгу.

Она, не шутя, собиралась уйти.

Отец молча наблюдал за сборами, все еще не веря в решимость дочери.

– А солнечное затмение… не самое важное явление в жизни, папа. Мне важнее, чтобы мой отец был уважаемым человеком, а не мишенью для насмешек и героем карикатур в городских газетах. – продолжала яростно Атрелла.

– Ну, пожалуйста, Трелька… не делай глупости. Ты ж еще маленькая. Ну, куда ты пойдешь?

– Не твое дело. Мне уже семнадцать, по гендерскому исчислению мне сто семьдесят, – она дунула вверх, сметая с разгоряченного лба налипшие волосы. – Этот разговор, папа, у нас уже не первый… – дочь снова провела рукой по горлу. – На-до-е-ло!

Она сгребла в сумку косметику, достала из заначки мешочек с литами, золотыми монетками заработанными летом на практике в портовом госпитале. Потом принялась, тужась и краснея, натягивать на шерстяной носок кожаные зимние сапоги на толстой подошве.

Отец понял, что Атрелла уже не свернет с выбранного пути. Он развел руками:

– Ну, погоди… помоги мне с этим, ты ж знаешь, что без помощи ассистента, я один не справлюсь.

– И не подумаю! Ищи себе помощника сам, плати ему… а я, – она накинула меховой плащ с капюшоном, перепоясалась плетеным ремешком, – Надобы у тебя взять мою долю за все проведенные операции, как поступили бы нереиты, но я не стану. Пусть деньги тебе останутся. А я вернусь, когда узнаю, что ты работаешь в госпитале нормальным лекарем.

Атрелла вытащила из шкафа посох черного дерева, инкрустированный серебром, подарок ей, оставленный несколько лет назад старым другом отца – епископом Анколиме. На набалдашнике посоха читался иероглиф: «Дорогу осилит идущий». Посох был легкий, но очень крепкий, может пригодится в дороге.

Витунг вышел в прихожую, задумчиво грызя нижнюю губу, остановился у входной двери. Внутренняя борьба на его круглом лице почти не отражалась. Отказать гендеру он не мог и не хотел, терять дочь – тоже. Он надеялся, что ее подростковый порыв, каприз исчезнут, как только она выйдет в февральский метельный вечер. Лучше выждать, чем топать ногами и кричать: «Не пущу!» и тем самым только усиливать ссору и разногласие. Сейчас еще есть шанс помириться. Она ему нужна. Как помощница. Пусть идет – замерзнет и вернется. У дочери редкий дар – способности лекаря высшего уровня. Пропасть она не пропадет, но кто ее возьмет без диплома и лицензии? Она обязательно вернется. Может быть, придется подождать. Немного. День или два. Все равно, операцию сразу не начнешь. Нужно время на подготовку.

Орзмунда удручал только один факт, что нет у него никого, кто мог бы проследить за дочерью, докладывать о ней и в случае беды – защитить. Нанять частного сыщика времени не оставалось, а если она не вернется через час или два, найти ее будет очень непросто. Оставалось ждать и молиться.

Атрелла перекинула через плечо сумку и повертела посох в руках, раздумывая, брать ли его. Вещь дорогая, а значит соблазн для воров. Она не спешила, давая отцу убедиться в твердости ее намерений, подошла к двери, обернулась.

– Ну, прощай, папа, – резко дернула ручку засова, и этот лязг запомнился Витунгу вместе со словами дочери: – Может, еще и увидимся. Как устроюсь – напишу. За меня не волнуйся. Не пропаду!

– Подожди! – Орзмунд бросился следом, но распахнувшаяся дверь под ударом ветра захлопнулась, больно ударив по лицу. Он схватился за нос. Между пальцев брызнула кровь. Лекарь зажал крылья носа, кровь потекла по руке и капнула на пол. Витунг вышел во двор, двумя руками собрал с перил в ладони горсть колючего снега и приложил к лицу. Кровь мгновенно остановилась.

В метели уличные столбы светились желтыми пятнами, и белое крошево заметало маленькие следы.

Он постоял пару минут, не пытаясь догнать дочь, и вернулся в дом. По лицу его катились капли – таял снег, или это были слезы? Он не мог бы ответить честно.

В которой Атре́ллу пытаются обокрасть два фардва-гастролера.

Атрелла действительно ушла из дома, не имея цели. Это был юношеский протест. И она сперва хотела просто уйти, дальше мысли не шли… уйти и все… и идти, идти… пока папа не прибежит и не скажет:

– Я выгнал этого гендера. Пойдем домой! Я все понял, и больше не буду делать эти операции!

Но он не догонял, а пустынная улица вела к городской площади. Девушка не спешила, но и не оглядывалась. Она шла с гордо поднятой головой, чтобы злые слезы не катились по щекам. Ветер задувал в отвороты капюшона зимнего плаща, и она никак не могла услышать, что происходит сзади. Периодически ей казалось, что раздаются скрипучие торопливые шаги, тогда она приостанавливалась, но никто не догонял, и она шла дальше.

Так ноги ее привели к центральной площади, богато уставленной светящимися столбами.

Выйдя на городскую площадь, Атрелла увидала зеленый и красный фонарики междугороднего парового перевозчика до Ганево́ла – домик на колесах. Решение возникло моментально. Она должна уехать! Куда? Да хоть куда! Раз папа не догонял ее, значит, она должна убежать как можно дальше. Пусть поищет!

На борту паровика значилось «Гра́зид-Ганево́л». На крыше большая надпись «Бурду́н и Грами́лин. ТК»

Междугородние перевозки компании Бурдун и Грамилин, чего не ясного?

Она постучала в водительскую дверь. Поднялась форточка, и высунулась бородатая молодая физиономия:

– Куда ты, на ночь глядя?

– Дяденька, мне в Ганевол, места есть?

– Есть, есть, тетенька! Если деньги есть! – весело ответил рыжий. – Иди с той стороны, скоро отправляемся.

– А сколько до Ганевола? А я не тетенька, – растерялась девушка.

– Один рыжий! – ответил бородатый водитель, – так и я не дяденька! – и, рассмеявшись, закрыл форточку.

Один лит. Это много. Атрелла пересчитала содержимое кошелька – тринадцать литов. Один сейчас – останется двенадцать. А в Ганеволе еще гостиницу нужно найти. И все-таки она зажала в пальцах монетку.

В повозке-домике пассажирский – второй этаж. На первом расположены паровая машина и кабина управления. Тут же можно налить кипятка, чтобы заварить сухофрокты или травяной настой. Кран торчит прямо из стенки машинного отделения. Атрелла отдала монету и поднялась в пассажирское отделение. На лавках, лицом по ходу движения, сидели три человека и два фардва. Рыжий водитель поднялся следом за девушкой, пересчитал пассажиров и сказал весело:

– Ты – шестая! Счастливое число, слава Безуте́шной! Едем!

Все нэреиты обожают четные числа, круги и квадраты. А золотое сечение считают чудодейственным магическо-математическим сочетанием цифр. У них вся архитектура подчинена золотому сечению. Вот и сейчас машинист паровика обрадовался, увидав, что новая пассажирка шестая, впрочем, он бы радовался и восьмой и десятой еще больше. ПРостио, потому что это на два лита больше. Деньги нэреиты ценят выше золотого сечения.

– А долго до Ганевола? – спросила Атрелла. Ее нисколько не смутило поминание всуе богини Нэ́ре, жены и противницы светлого бога Лита. Все люди в мире делятся на приверженцев или Ее или Его, есть еще и те, которые поклоняются разным стихиям и их духам, но это совсем дикие племена, живущие в густых джунглях или где-то на островах.

– Часа три-четыре, если метель не кончится. – Обернулся рыжий, – к полуночи будем в городе.

Дорогу заметает снег, а теплые камни, которыми выстлана дорога, не успевают его растопить.

Только сейчас она рассмотрела водителя: было ему тоже лет семнадцать, может, чуть больше, а по ранней растительности на лице, выкаченным синим глазам, недостаточно короткой шее и невысокому росту, но чуть побольше полутора метров, Атрелла безошибочно определила в нем фардва-полукровку.

Дом-повозка был последним словом технической мысли. И хотя он, как и его предшественники, работал на перегретом пару – в отличие от прежних, в этом суперсовременном, воду грели не маги и не угольный котел, а недавно открытый минерал орио́н, способный нагреваться до пятисот градусов, если его чистая масса достигала полутора килограммов.

Атрелла деталей всего этого не знала, просто однажды папа прочитал в вечерней газете, что теперь найдена достойная замена углю и магам-тепловикам – орион. Те маги, что работали на транспорте, пытались возражать, спорить, но правительство стояло на своем – магию в стране нужно свести к необходимому минимуму. Многие волшебники уехали в другие страны, туда, где их не ущемляли, либо ушли служить в армию. Войска – единственное место, где им были рады.

В салоне тепло, потому что печка грела не только поршни двигателя, но и внутренние помещения. Атрелла устроилась на лавочке недалеко от лестницы, привалилась плечиком к окошку и стала ждать, когда, наконец, начнется путешествие. Рыжий водитель копошился на первом этаже, сопел, пыхтел, чем-то стучал, но вот хлопнула дверь, и послышался второй голос – видимо, напарник пришел. Из недр дома-повозки донеслось равномерное чуханье, шипение, и огромная машина, задрожав, покатилась по каменистой, припорошенной снегом дороге.

Дорога вела на юг. Атрелла думала: «Что делает отец? Почему он не побежал за ней? Впрочем, она теперь была уверена, что он не побежал, потому что упрямый. Он тоже разозлился. Его не понимают! Он же гений! А его не понимают! – у Атреллы от обиды защипало в глазах и снова выступили злые слезы, – Наверняка отец сейчас или разговаривает с гендером… – нашел себе достойного собеседника, понимающего гения О́рзмунда! Или нет, пошел, наверное, к бывшему своему помощнику – ассистенту из госпиталя – Гедерину. Хотя вряд ли, если отец и пойдет, то не на ночь глядя. Спать ляжет? Тоже вряд ли. Будет ходить по комнате и злится. Может быть под утро приляжет, потом будет долго молиться и просить прощения у Лита за вспышку раздражения. Врач должен начинать лечение в ровном состоянии духа. И его ассистент должен быть спокоен и уверен. А нет лучшего способа для приведения в равновесие душевного состояния, чем молитва. В одиночку отец не решится делать операцию. Обязательно нужен ассистент, который усыпил бы пациента и контролировал работу сердца и легких оперируемого. Атрелла с этой работой справлялась неплохо. Сон нужен не для обезболивания, а чтобы пациент разговорами и лишними движениями не мешал врачу. Все-таки отчасти отец прав, пол сменить гендеру это не бородавку срезать и не увеличить грудь моднице или половые принадлежности ловеласу, это полная переделка организма, от скелета частично, до половой сферы. Неизменным остается лишь мозг.

Атрелла всегда любовалась работой отца, несмотря на то, что последний год на его столе лежали одни лишь ломучие гендеры – работой виртуоза невозможно не любоваться. Руки лекаря – его инструмент. От кончиков аккуратных, закругленных и чуть заточенных ногтей до локтя. Каждое движение выверено и завершено. Когда профессор приступал к осмотру пациента, со стороны казалось, что он все пространство, включая тело больного, разметил на мельчайшие частицы и видел каждую и чувствовал. И это было так.

Вот он проводит кончиками пальцев от вершины лба пациента до промежности, мысленно обозначая срединную линию. Кожа под пальцами чуть приподнимается, липнет, будто притягиваемая невидимой силой – это отец настраивается на организм пациента, изучает его, определяет места, где может прятаться болезнь. Этот процесс недолог. Пациент еще не спит, он смотрит в потолок и отвечает на вопросы отца. Они общаются и даже шутят, но профессор предельно сосредоточен.

Особенностью методики профессора Орзмунда было то, что он, не как обычный лекарь, обнаружив проблему в организме, посылал мысленный импульс на ее исправление или, как поступали большинство лекарей низких рангов. Они читали молитву Литу: «Исправь, исцели по своему разумению» и бог что-то исправлял или не исправлял, если не считал нужным. Потом лекарь объяснял: «как Лит решил, так и будет». Только почему-то одних лекарей Лит слушал лучше, других хуже, собственно этот авторитет лекаря перед богом и позволял определить его ранг. О чем Атрелла никогда не задумывалась, почему ее Лит слушал всегда и всегда выполнял ее просьбы? Впрочем, как и ее отца. Он-то имел высший ранг, потому и стал профессором в двадцать два года.

Профессор же никогда не говорил, что он «сам как бог», но он не просил, а брал организм здоровый и переделывал, как просил заказчик. Поэтому лечащим импульсом или молитвой тут не обойтись. Ви́тунг О́рзмунд подключался к системам и начинал их перенастройку, направляя активные вещества в органы и ткани, изменяя их работу, форму, размеры, он «видел» организм изнутри, прекрасно зная его строение. Атре́лла обычно стояла у головы пациента и, приложив пальцы левой руки к виску, а правой – к груди, следила за тем, чтоб пациент спал, но при этом не прекращал дышать, и чтобы сердце его билось и легкие функционировали. Она чувствовала, внутренним зрением «видела», как отец работает, как, повинуясь его мысленным командам-образам, зарождаются в костном мозге молодые универсальные клетки и отправляются в органы, где в спешном порядке заменяют ненужные старые ткани. При этом, если отец формировал организм противоположного пола, новые ткани были закладкой новых органов.

Каждая операция длилась по четыре-пять часов. А каждый гендер переносил по четыре операции и проводил в доме не меньше двух недель. Ведь после каждого вмешательства нужно было дать время организму измениться и приготовиться к новым «исправлениям». Атрелла никогда не спрашивала, сколько отец запрашивал за каждую операцию, с ним рассчитывались через банк, но, судя по тому, что он купил новый дом на окраине Гразида и жили они безбедно – платили помногу. А если Гедерин ему откажет? Может такое быть? Вполне… тогда отцу придется… нет, он, наверное, сразу предложит помощнику хорошие деньги за ассистирование. Ну и ладно! И пускай! А она помогала совершенно бескорыстно. Ей вообще очень нравилось лечить. Просто так. Не за что-то, а потому что очень приятно больных делать здоровыми.

Атрелла действительно ощущала процесс выздоровления как какое-то свечение оранизма, которое возникало, если болезнь исчезала под ее руками.

Она провела правой ладонью перед лицом и принялась рассматривать ее. Талант отца передался ей. Это понятно. Так бывало не со всеми, но вполне естественно, когда дети наследовали способности родителей. Во всяком случае, она могла также много, как отец. Не все понимала, но ощущала в себе силу исцеления. Умение хорошее, знаний вот маловато и опыта. В детстве она замечала что, ссадины и ранки у товарищей по уличным играм заживали от ее простого прикосновения. И это никого не удивляло. Неплохие лекари рождались и в тех семьях, где не было никаких предпосылок для этого. И не считалось чем-то чудесным, если годовалого младенца водили босыми ножками по больной пояснице дедушки или бабушки и боли проходили. Таких «целителей» можно было встретить в каждой деревне десятки.

В салоне тарантаса тускло светили молочные шары, отчего свет был белым, неживым. Атрелла рассматривала руку, пальцы, ногти. Повинуясь ее желанию, ладонь становилась полупрозрачной, видны были сосуды, мышцы, косточки. По сравнению с отцовской рукой, широкой как лопата – ее ладонь тонкая, пальцы длинные, но не такие, как у гендеров – паучьи, а просто изящная девичья рука.

Руки лекаря могут преодолевать любые живые ткани, если только это не железо или камень, провести руку можно через одежду и даже через тонкий слой дерева. Главное – это почувствовать вибрацию ткани. У живых вибрации особенные, у неживой ткани дерева или материи одежды – вибрация отличается, но особых проблем с проникновением нет. Вот только целиком через деревянную стену не пройти, нужно раздеваться догола. Атрелла слыхала, что некоторые лекари могут полностью погружаться в растущее дерево. Вот только выходил ли такой лекарь обратно? Способности осознанно чувствовать организм, как и способности волшебников обычно проявляются у детей лет с четырех – пяти, и достигают максимума к одиннадцати – двенадцати. И тут как кому повезет. Чем больше систем одновременно может ощущать и контролировать лекарь, тем выше его ранг. Большинство целителей ограничивается двумя, самыми простыми, десятки – тремя, и только единицы могут сразу держать под контролем все системы. Лекари первого и второго рангов могут заживить несложные раны и снять боль. Третьего и четвертого ранга – способны собрать переломанного человека и при этом избавить от боли, но им не хватает сил довести пострадавшего до полного исцеления даже за один день, потому остпавляют человека в госпитале и каждый день доводят его здроровье до кондиции, были бы у того деньги. Пятого и шестого рангов – специалисты наиболее востребованные в госпиталях, выполняют сложнейшие операции и лечат тяжелые болезни, вроде раковых опухолей. Конечно, для этого еще нужно много учиться. Одной чувствительности и интуиции мало. Работа лекаря отнимает немало сил, поэтому нужно хорошо питаться. А чтобы хорошо питаться, нужно обязательно работать за деньги. Это – закон. Всякий труд должен оплачиваться. И звучит однозначно: «Всякая работа должна быть оплачена и с дохода выплачен налог в государственную казну». Бесплатно работают только дурачки, безумцы или преступники – враги государства. Правда, иногда очень хочется всем помочь и всех вылечить. Прямо до зуда в ладошках. Но такая работа не накормит. К тому же и закон запрещает. Папа говорит, что бесплатно можно помогать только друзьям и родственникам или в долг. А если чужие просят, то нужно обязательно за плату или под расписку. А то от благотворительности недолго и с голодухи ноги протянуть. Ведь кормить бесплатно точно никто не станет, кроме монастыря Лита. При этих богадельнях всегда есть благотворительные харчевни для нищих, но и там дают еду, если поработаешь на уборке или уходе за больными.

Будто бы в ответ на эти мысли, с передних сидений потянуло съестными запахами. Дорога всегда пробуждает аппетит, и запасливые путники обязательно берут с собой чего-нибудь перекусить.

Девушка вдруг вспомнила, что ела давно, ужинали еще до шести вечера, а в гневе на отца забыла положить в сумку хоть что-нибудь из еды. Она ведь не собиралась уходить из дома, все произошло само собой. Атрелла сунула руку в сумку, зная, что не найдет там ничего съестного. Это было подсознательно, а вдруг, где-то в уголке за подкладкой завалялся сухарик или конфетка? Желудок наполнился соком и, переминая в складках слизистой активную кислоту, удивлялся отсутствию еды. Нужно было срочно что-то делать. Но что?

Можно сходить вниз, к машинистам. Те знают, что среди пассажиров почти всегда найдется голодный и берут с собой свертки со снедью, на продажу. Только цены задирают раз в десять. Но это их право. Не хочешь – не бери и сиди голодный. Атрелла представила, что этот рыжий запросит за пару бутербродов и бутылочку компота из сушеных ягод еще один лит, и голод немного уменьшился.

Она принялась глубоко, но не шумно дышать. Кислород прихлынул к мозгу, голова закружилась, сигнализируя, что еще чуть-чуть, и произойдет потеря сознания. Атрелла не купилась на этот обман: она хорошо знала, что сознание померкнет еще не скоро, и есть время накачать кислород в ткани. Легкое покалывание и подергивание в мышцах сообщило, что активизировались ферменты, расщепляющие жир. Теперь нужно было перехватить образовавшийся избыток жиров в крови, не дать бесцельно сгореть, а сперва, перекачать через печень и превратить в сахар. Часть энергии, полученной из жира, пошла на синтез глюкозы, однако печени этот сахар был не нужен, у нее был полон запас гликогена – животного крахмала. И поднявшийся уровень глюкозы в крови уменьшил чувство голода. Желудок немного успокоился, но появилось легкое жжение в мышцах и коже. От недорасщепленного жира в крови остались обломки – молекулы кетонов, они еще больше снизили аппетит и вызвали чувство легкого опьянения. После такой процедуры организм требовал покоя.

Атрелла не заметила, как задремала. Очнулась она от того, что задергался пояс на талии. Стараясь не шевелиться, она сделала веки прозрачными.

Один из фардвов, ранее сидевший на передней лавке, стоял рядом и копошился в сумке Атреллы.

Стараясь не показать вору свое пробуждение, она, тихонько сложив правую ладонь в форме копья, быстрым движением, прямо через одежду воткнула руку в грудь фардва.

И вот уже горячее сердце бьется в ее ладони.

Воришка не ожидал такого решительно противодействия. Как не ожидал, что спящая девка окажется лекарем. От страха он чуть не потерял сознание, инстинктивно отшатнувшись.

Атрелла немного сжала его сердце пальцами, и вор застыл, почувствовав, приблизившуюся смерть. Он не вспомнил, что лекари-литарии не убивают. Как только девушка ослабила хватку, он снова попытался отскочить, но Атрелла уже послала в позвоночник парализующий импульс, и ноги фардва приросли к полу.

– Отпусти, – одними губами просипел неудачник, – я ничего не взял.

Он понял, что крепко влип. До сих пор обворовывать лекарей ему не приходилось. Воровское братство официально не запрещало этого, лох он везде лох,

Страх его Атрелла чувствовала и не могла понять, нравится ей это или ей или все-таки больше жаль вора-неудачника.