365 дней тоски
День тридцать седьмой.
Внезапно все приобрело смысл. Он обрел смутный облик ожидания. Моя нерешительность дрогнула под прессом любопытства и сдала свои позиции… Ровно как и паника. Но две петли, ослабившие свое давление, дали место третьей, более опасной.
– Просто, – вот каким был ее ответ.
– Как это «просто»? Просто так ничего не бывает! Что ты имеешь в виду под этим своим «просто»?!
Перечитывая ее ответ, я практически кричал на экран ноутбука. Для меня это казалось нонсенсом, бессмыслицей, глупостью. И тут случилось то, что случилось. Я почувствовал давление на своем горле… Начал задыхаться от сдавившей подреберные мешки для воздуха паранойи.
«Она написала это специально… Она знает меня! Точно! Она меня знает, и она специально появилась на горизонте моей тоски, чтобы свести меня с ума», – сидя на полу, в углу, обхватив руками коленки, я раскачивался и думал об этом… Думал… Думал… И задыхался… Вдыхая густой кислород страны тоски.
День тридцать восьмой.
Наконец-таки мое тело приспособилось. Теперь я могу нормально дышать. Мои нерешительность и паника приняли в свои ряды третью черту. Теперь я и ее ощущаю постоянно. Мне кажется, что за мной наблюдаю… наблюдает она. И это становится прекрасным поводом покончить с цветами Шредингера, что по сей день жадно всасывают в себя квинтэссенцию человеческой тоски, находясь в сосуде, что является одним из символов деструктивного быстрого счастья.
– Пора с вами прощаться, – произношу я полушепотом, после чего моя рука хватает не бутылку, а один из бутонов. – Слишком долгое время я сгорал, тлел от интереса перед тем, как вы можете оставаться живыми, – произношу я, пока рука тянется к погрузившемуся в Лимбо великолепию, символизирующему мою тоску.
День тридцать девятый.
– Они… высохли… – шепчу я, сжимая застывшие во времени и пространстве белые розы… символ бесконечной тоски. Я слышу треск. Лепестки ломаются под моими пальцами. Они старательно впиваются острыми краями осколков в кожу рук, но этого недостаточно, чтобы остановить меня.
«Они высохли!.. – думаю я и стараюсь понять, когда это произошло. – Это случилось в первую неделю или… позже?» – мысли в голове стрекочут роем цикад.
Стук в дверь возвращает меня в комнату. Я очищаю руки от сухих обломков.
– Сейчас! – кричу я, получая наслаждение от уровня децибел, испускаемых моими легкими и голосовыми связками. «Интересно, кто там?» – думаю я за секунду до того, как отворить замки, предусмотренные конструкцией двери.
День сороковой.
Я выбрал свой путь проснуться и открыл глаза. Путь выбрал совершенно осознанно, совершенно оправданно… Я проснулся с саднящим от чувства тоски сердцем. Вчерашний вечер стал для меня взрывом внутренностей и разбросом кишок по концентрированному пространству квартиры.
«Звонок в дверь… доставщик из лавки флористов… будто бы она следит за мной… будто бы она видит каждое мое движение, – думал я, лёжа на спине и впиваясь в подвесную крышу комнаты. – Она прислала мне… латук? Салат?..»
Я посмотрел, на языке цветов салат – значит «Холодное сердце». Я все-таки смог уснуть этой ночью, смог провалиться в густую тьму сна, смог пробиться сквозь плотную завесу мыслей, чтобы пройти сквозь неё вновь и восстановить состояние паранойи.
«Она видела то, как я уничтожаю бутоны, или же она знала о том, что я это сделаю?» – думал я, вспоминая о сообщении в социалке, которое пришло от неё спустя несколько минут после цветов.
– Это тебе, – написала она, не поставив точку в конце предложения.
День сорок первый.
«Мне остаётся завидовать свободе облаков», – я стоял на улице и смотрел в налитое осмием небо. – Я так хочу стать облаком и быть ведомым ветром судьбы», – думал я, всматриваясь в белые, как снег, облака на фоне серо-голубого неба. – Как же я хочу, подобно этим островкам, продуктам конденсации водяного пара, пролетать над нашим тусклым городом и нестись прочь», – думал я, чувствуя слабый запах хлора, смешанного с аммиаком.
Накануне вечером я написал той девушке: «Холодное сердце?» – и просидел в углу до утра, обняв коленки и смотря в мерцающий монитор на столе. Я боялся увидеть то, что она напишет. Множество разных голосов, которые я никогда раньше не слышал, шептали мне, просили выключить ноутбук… но я не мог двинуться с места. Страх и любопытство сковали мои отростки рук и ног.
День сорок второй.
– Холодное сердце? – написал я ей и замер в ожидании ответа так, как замирает рогатая ящерица, ощущая опасность. Я просидел так до утра, и лишь первые лучи солнца смогли разрушить сферу окружившей меня сомнамбулы. Тогда я смог подняться с пола, подойти к ноутбуку, что тусклым светом давил на мои исполосованные сосудами глаза. Я смог выйти на улицу и вдохнул кислород, наполненный хлором и аммиаком, вырвавшимся вслед за мной из пропитанного этим мерзким составом подъезда. Мне это напомнило протухшую редьку… не знаю почему.
«Холодное сердце?»
«Когда она ответит?»
«Почему Холодное сердце?»
«Почему салат… или латук?»
«Что это значит на самом деле?»
Я слышал расслоившиеся, как слоеное тесто, голоса в голове.
«Я стою на пороге психоза», – прозвучал мой голос среди других шепчущих мне голосов.
День сорок третий.
В последний раз взглянув на мутное небо, полное низких и тяжелых облаков, я двинулся вперёд. Мои ноги несли меня к совершенно конкретному адресу. Я знал того, чего я хочу… наверное, впервые, за все минувшие с момента появления на свет годы. Я хотел увидеть её своими глазами и узнать, для чего она прислала мне салат?! Ведь это глупо, ведь в этом нет никакого смысла, ведь она не могла узнать о том, что я наконец-таки уничтожил белые розы, что стояли у меня на подоконнике.
– Она не могла знать о розах, – незаметно для себя я прокричал это, и прохожие, с сонными, опухшими, несчастными лицами отскочили от меня и посмотрели со страхом, непониманием, презрением.
«Иди… иди к ней… иди скорей» – бесконечным эхом разверзлись голоса в моей голове.
«Неужели я на пороге психоза?» – единственный мой голос прорвался сквозь туман иллюзий.
День сорок четвёртый.
Я стою на пороге лавки флористов и не могу сдвинуться с места. До этого я был полон решимости разобраться со всем, а сейчас… ко мне вернулась моя нерешительность. Поэтому я стою и пялюсь на входную дверь как баран на новые ворота. Я надеюсь, что к ним придёт посетитель, откроет двери и в образовавшийся просвет я увижу ту девушку. Я надеюсь, что это послужит для меня импульсом к началу движения, к преодолению стены своей нерешительности.
Мне пришлось ждать… не знаю, сколько времени… по ощущениям, ни час, ни два… интервал длиною в вечность, хотя, я уверен, на самом деле прошло не так много времени. И вот дверь отворилась вместе с зашедшим посетителем, но той девушки я не смог увидеть. От этого стало спокойно внутри, и у меня получилось проследовать в небольшое душистое помещение, где молодой мужчина сказал мне: «У нее сегодня выходной».
«Беги отсюда…»
«Останься и узнай, где живет!»
«Возвращайся домой».
«Ты уверен?»
«Ты точно хочешь последовать этому пути?»
Мой психоз вновь разыгрался не на шутку.
День сорок пятый.
Я чувствую невесомость. Всего несколько мгновений я чувствую легкость… все несколько миллисекунд я не чувствую груза своего тела, лишь только бесконечность души. Я… лечу… вперёд головой. И готовлюсь к жесткой встрече моего лица и холодного асфальта. Положение сего тела относительно земли не строго параллельно. Под наклоном я стремлюсь вниз. В мыслях вакуум.
Жёсткое столкновение. Несколько долгих сантиметров боли. Остановка. На короткий промежуток времени потеря связи со страной грусти. Затем влажное, густое, тёплое соединяет мою голову и смесь битумов с минеральными веществами, такими как гравий и песок.
«Надо было уйти…»
«Зачем ты настаивал?»
»Не нужен тебе её адрес!»
«Почему ты такой идиот?»
«Вставай…»
«Узнай, где она живет!»
«Уходи прочь»
Я вновь чувствую тяжесть своего существа. Пытаюсь подняться… гравитация прижимает.
День сорок шестой.
Кое-как плетусь домой с разбитым лицом и капающей на воротник белой рубашки кровью. Мой внешний вид приковывает к себе взгляды отвращения, взгляды сочувствия и жалости. Грустные лица внимательно изучают меня, отчего я лишь выше поднимаю испачканный алым ворот и закрываю счесанную часть лица. Я стараюсь как можно скорее вернуться домой и обработать рану.
«Идиот…»
«Умалишённый…»
«Скорее… скорее!»
«И там, дома…»
«Ты напишешь ей!»
«Да-да-да! Ты напишешь ей, чтобы узнать!»
«Ее адрес…»
«Как же так случилось, что я могу думать только о ней? – пробиваются мои собственные мысли сквозь пелену призрачных голосов. – Как же так случилось, что я хочу думать только о ней?»
«Да!..»
«Только».
«Только…»
«Только… о ней…»
«О ней…»
«О холодном сердце!»
– Заткнитесь! – злобно шепчу я, вновь привлекая к себе внимание ротозеев.
День сорок седьмой.
Я написал ей короткое сообщение «Как тебя найти?». Я просидел перед мерцающим монитором, променяв свой уютный угол и холодный кафельный пол на непривычный офисный стул, а дистанцию – на короткое расстояние от ноутбука. Ждать ответа пришлось недолго.
– Для чего? – написала та девушка.
– Я хочу увидеть тебя! – был мой ответ – и вновь тишина. Я стучал по клавишам, исполняя танец пальцами. Я делал это в надежде немедленного ответа… пришлось ждать несколько часов. Все это время я слушал мерный стук метронома часов и считал удары. Несколько раз сбивался, начинал сызнова, но продолжал считать каждый удар.
– Этого не хочу я… – увидел я заветный ответ, который пронзил меня насквозь.
– Но почему? – тут же простучал я и был вынужден вновь замереть. Меня не смущал тот факт, что я не отправился на работу, меня не волновал постоянный звон мобильного телефона, меня даже не интересовал мой внешний вид и возможное заражение драной раны на лице. Все, что я хотел, получить ответ!.. И не только я… психоз тоже замер в молчании.
День сорок восьмой.
– Мне это неинтересно.
Вот какой ответ я получил через… не знаю сколько. Я даже успел вернуться к привычному образу жизни, полному социопатии и, на фоне этого, антропофобии. Вечера я проводил перед монитором и ждал… ждал… ждал… ждал… в молчании.
Я вернулся на работу и рассказал сказку о внезапной сильной болезни и о том, что я спал долго и не слышал трезвонящего телефона. Повезло, поверили. Но пригрозили, что больше такого терпеть не станут.
Все вернулось на круги своя. Практически все вернулось. Мой психоз не вернулся в небытие, а остался со мной и теперь активно принимал участие в жизни. Теперь я выслушивал длинные речи о лицах, запятнанных черными мешками под глазами.
–Такова жизнь в стране Грустных, – отвечал я и слушал то, как психоз затихал… даже он не давал мне ответов сразу.
День сорок девятый.
– Мне это неинтересно, – прочёл я с монитора ноутбука, и внутри щелкнуло. И почувствовал, как все живое, что успело зародиться во мне, уходит, как вода в сливное отверстие. Я остро ощутил формирование спирали водоворота и то, как он уносит мои органы, выдирая их со своих мест, и я почувствовал оставшееся в гордом одиночестве сердце, заполнившее собой всю полость. Оно мерно билось, отчего все тело содрогалось, а боль была невыносимой по причине увеличившихся объемов мышцы.
– Почему?
Трель клавиш прозвучала в атмосфере ругани соседей сверху. Рука автоматически дернулась, чтобы отправить сообщение, и замерла от дрожи.
«Нет!»
«Да!»
Оживилось мое расстройство сознания, оглушительно заорав в равной пропорции голосов с обеих сторон.
День пятидесятый.
Я вышел на улицу и пошёл. Мои ноги работали до того момента, пока я не почувствовал боль и жжение, но и тогда я не смог остановиться и продолжил своё движение вперёд. В какой-то момент истощенные мышцы, до предела залитые молочной кислотой, содрогнулись, и я упал. Так к разодранному лицу прибавились раздолбанные в мясо ладони. Сидя на тротуаре, упершись саднящими руками в холодный ночной асфальт, я смотрел на звёзды и слушал пение голосов, поселившихся в моей голове.
– Как же прекрасен этот вечер… – прошептал я, смотря на точки звёзд.
«Как ужасен и как прекрасен я этим вечером, – думал я, ощущая боль в ногах, теле, разбитых руках и лице.– Как же прекрасен этот мир!» – я улыбнулся, поняв, что терять нечего.
День пятьдесят первый.
«Я понял!.. Я понял… Мечты, они как корм для скота, только предназначенный для человека…» – подумал я и с огромным трудом, через боль, через усталость, поднялся с холодной поверхности смеси битумов и направился туда, где, по моим подсчетам, был мой дом.
Светало. Я достал телефон. По счастливому стечению обстоятельств заряд сохранился ровно на столько, сколько хватило бы на один звонок.
– Алло, шеф? – спросил я, услышав грузный, заспанный голос. – Я опоздаю. В больницу надо, – сказал я и услышал эхо своего голоса в отражении сотовой сети.
«Вот бы никуда сегодня больше не идти, – мелькнула мысль, пока начальник распинался хрипящим со сна голосом. – Лишь вернуться домой, смыть кровь и грязь и отвлечься от боли при помощи медикаментов, – думал я, не принимая в расчёт смягчившегося голоса начальника. – Вот я и сыт… будто бы скотина…»
– Да, шеф… опоздаю буквально на час, может быть, на два. Отработаю сверхурочно, – пришлось сказать под давлением Дамоклова меча.
День пятьдесят второй.
Не знаю, что со мной происходит. Каждую ночь я выхожу бродить по холодным улицам страны Грустных, города, наполненного туманами и тоской. За время прогулок практически никого не встретил. Будто бы другие полуночные скитальцы существуют в параллельных Вселенных. Иногда, очень редко, ощущается чьё-то присутствие, но и оно исчезает так же внезапно, как и появляется. Я чувствую ауру вторженцев так, как если бы готовился в драке… так, как ощущается секунда перед началом драки. А потом отпускает и становится так хорошо.
Моя нерешительность практически испарилась. Моя паранойя больше не звучит адреналиновым сердцебиением. Мой психоз… что ж, это то, что со мной осталось. Психоз и… желание встретится с той девушкой. Взглянуть ей в глаза и прошептать: «Холодное сердце» – после чего развернуться и уйти прочь.
День пятьдесят третий.
День за днём я получаю наслаждение от нового, обновлённого себя. Да, есть одна проблема – я практически не сплю. Да, есть одно печальное последствие – голоса в моей голове стали громче и навязчивее. Но это все не может сравниться с чувством свободы, которое я внезапно приобрёл в последнее время. Я прихожу на работу и ухожу из офиса с улыбкой на лице. Ведь у меня есть одна прекрасная тайна, о которой осведомлён только я… и мой психоз.
Эта тайна – откровение самого мира. Она заключается в том, что, падая на дно, возможно обрести себя истинного. Только почувствовав истинного себя, можно стать свободным и больше не бояться получить по лицу.
Кстати, это ещё одна проблема. После той ситуации, когда меня выкинули из флористической лавки, я начал получать удовольствие от боли и теперь я ищу возможность получить подобную боль.
День пятьдесят четвёртый.
Я чувствую, как начинаю сживаться… привыкать к новому образу жизни, и пускай постепенно, но стремительно он теряет смысл. На смену восторгу приходит разочарование, и вновь где-то слева и чуть выше диафрагмы полость начинает наполнять пустота.
«Видимо, это моя судьба, – размышляю я во время очередной ночной прогулки. – Видимо, мне суждено находиться в вечном скитании, целью которого является поиск… поиск того, чем заполнить пробитую сферу целостности персонального бытия», – пинаю пустую пластиковую бутылку уже порядочно стертым носком кроссовка и слушаю, как она бряцает, ударяясь о полотно дороги. Наблюдая за тем, как она преломляет и отражает редкие лучи, испускаемые фонарями.
«Страна Грусти… город Саднящей Тоски… И все это на планете, имя которой «Апатия», может быть «Сплин» или… нет… все гораздо проще. Планета Меланхолии – вот точное определение места, в котором я обрёл свой дом».
День пятьдесят пятый.
Уже несколько дней я наблюдаю асперитас. Наконец-таки окружающие видят то же, что и я. Каждый считает своим долгом остановиться, посмотреть, ткнуть пальцем и промолвить лишенную смысла реплику. Ведь все и каждый видят одинаковое явление.
Наконец-таки я чувствую единение с социумом, с индивидами… и даже с самим собой. Ведь примерно так я ощущаю мир, антропогенсферу, себя… спрятавшегося в раковину множества раковин, как представитель асперитас, укутанный разнообразными слоями бытия.
«Наконец-таки мы видим одно и то же, – думаю я, но больше не смотрю на небо. – Вот и настал тот день, когда вы, улитки с ворохом своего барахла, смотрите на небо, вобравшее в себя облака асперитас цветов никеля и хрома и восторгаетесь в тревожном предвкушении, – я слышу голоса людей, переливающиеся эмоциями. – Наконец-таки улитки рода асперитас вылезли из спиралевидных мыслей, сошедшихся в точке самолюбства, – мелькают мысли в голове. – Наконец-таки, я – один из вас».
День пятьдесят шестой.
Сутки… ещё одни… третьи. И все прошли во тьме. Во мраке, опустившемся на город Грусти, вместе с повисшим грозным небом, над пиками, шпилями и многогранниками зданий. Такое чувство, словно сумерки мыслей безрадостной толпы вырвались из-под сердец, покинули пристанища голов и душ и заполонили бóльшую часть кислородного пузыря атмосферы.
«Я больше не чувствую единения с людьми, окружающими в транспорте, офисе, гипермаркете и общественном туалете. Вновь чувствую потребность поиска и, видит бог, я готов пуститься в путь, – вот о чем я думаю, заполняя офисную машинку для приготовления кофе. – Это чувство чёрной дыры сосет под ложечкой и причиняет медленную, целенаправленную боль, которую я донесу с работы в квадраты стен квартиры».
Вот я захожу в типично-информативный, благодаря надписям, подъезд. Пешком, ибо так тяжелее, поднимаюсь на этаж, и там, у подножья двери квартиры, меня встречает корзинка с прекрасными цветами.
День пятьдесят седьмой.
Телефон, камера, щелчок затвора, пересылка полученного снимка на поисковой клиент, сравнение и поиск идентичных на вид вариантов. В результатах лишь букеты… присматриваюсь.
– Несколько видов… – понимаю я, прошептав мысли вслух. Теперь фотографирую каждый из видов и начинаю поиск сызнова.
«Синяя роза… обозначает «таинство», обозначает «овладение звездой»! Далее аконит? Мало похож на цветок, но он тут есть, а тайный смысл – «мизантропия». О боже… Загадка становится все менее тяжелой для разрешения!» – вот о чем я думаю, подробно фотографируя последний из цветов. Мысль о сложности поставленной передо мной задачи вызывает легкий приступ астмы, выраженный небольшой одышкой, как после пробежки в магазин.
– И напоследок, в корзинке есть колокольчики. Значение «думаю о тебе»… – прочитываю вслух, и дыхание окончательно перехватывают руки внезапно вернувшихся нерешительности и паранойи. Психоз взрывается тысячей голосов, орущих вразнобой. Я не могу ни дышать, ни остановить вой в голове. Стучу в грудь кулаком, чтобы спровоцировать себя на вдох, но не получается. В глазах начинает темнеть, а мозг разрывается от оглушительного эхо, размножившего тысячи голосов до миллионного числа.
День пятьдесят восьмой.
– Что ты хочешь от меня?!
– Ничего…
– Для чего эти цветы?
– Просто…
– Ты знаешь о том, что они значат?!
– Конечно…
– Так для чего ты мне их прислала?!
– Захотелось…
– Тебе нравится мучать меня?!
– Возможно…
– Почему ты… почему ты?!.. Для чего ты мне пишешь?!
– Интересно…
– Что тебе интересно?!
– Ответы…
– А-а-а-а-а!!! Чего тебе надо?!
Тишина… в мире Меланхолии в стране для Грустных, в туманном Альбионе Тоски, вновь воцарилась тишина, заняв свое почетное место на троне. Она вернулась в плохом настроении и привела вслед за собой облака асперитас. Так немая покровительница города, захлебнувшегося наземными клубами наполненного влагой воздуха, показала свое тяжелое настроение, свое огорчение, свою нелюбовь к тем, кто все это время нарушал её законы по соблюдению немоты.
– Встретимся?
– Нет…
– Почему?!
– Не хочу…
– По какой причине?!
– Страшно…
И вновь вязкая, тугая, звенящая, как после взрыва снаряда, тишина.
День пятьдесят девятый.
– Она… боится… меня? – через слово, с короткими паузами, произнёс я – Она… боится… меня… – повторил я утвердительно, и паузы между словами сделал куда более короткими. – Она?.. Боится?.. меня?.. – прозвучала ещё одна заученная мной последовательность слов. Паузы были минимальными, но каждая буква, каждый минимальный звук содержал в себе вопрос, от которого жгло от холода внутри. Словно я получил обморожение души.
Ещё раз, так же трижды, я произнёс комбинацию в попытках осознать, принять или отвергнуть информацию, но не смог удержаться от того, чтобы в третий раз озвучить все тот же код.
«Боже, что со мной происходит?» – мелькнула мысль. Она была спровоцирована одинокими выкриками из моей головы.
«Обрати внимание на то, как ты произносишь!»
«Внимательнее!»
«Это и есть отгадка твоего нынешнего негодования…»
Я подумал и заметил повторяющуюся комбинацию. Короткие паузы, длинные, короткие. Короткие паузы, длинные, короткие. Короткие паузы, длинные, короткие.
– Кто-нибудь, спасите… наши… души… – одними губами беззвучно закричал я.
День шестидесятый.
Я выключил ноутбук. Отключил его от сети и бросил в дальний угол своего пенобетонного, своего панельного, своего маленького персонального Лимбо. Я разорвал практически любую связь с миром, и единственное, что у меня осталось, – механические действия для добывания жизненно необходимых грошей. Я просто посещал офис, просто отсиживался перед монитором и старательно делал вид, что мне не все равно.
«Наш разговор закончился… ничем?» – думал я, пока добирался на работу… думал я, возвращаясь домой, и в тот интервал, что разделял обе дороги. Я старался понять, почему и чего она боится.
«Чего она боится? По какой причине? Есть ли причина?» – задавался вопросами и тонул в догадках, как в глотке чая, попавшем «не в то горло». А самое смешно, я боялся сам.
«Это же так просто! – уговаривал я себя – Это же так просто! Написать «чего ты боишься?»! – я старался пересилить более глубинные чувства в себе. – Но мне было страшно спросить… мне страшно и спросить, и получить ответ на свой вопрос».
День шестьдесят первый.
Псевдоорганические соединения внезапно наполнили мое мировоззрение. Я вижу, как сокращаются трубчатые каналы. Наблюдаю за тем, как они пульсацией направляют массы в те или иные стороны. Я сам движусь в одной из таких трубок, подобно эритроциту. Я точно знаю о том, куда и для каких целей меня туда направляет туша, внутри которой и которой я безропотно служу. Я в курсе своего предназначения, и мне это нравится.
Изредка я слушаю не имеющие смысла диалоги в своей голове. Еще реже – принимаю в них активное участие. Изредка я коротаю ночи на улицах, упорно стаптывая и стирая пятки кроссовок о полотно дороги. Изредка мне кажется, что мне не все равно…
Больше я не получаю от нее писем. Больше не пишу сам. Больше не пытаюсь найти потаенные смыслы. Мне хватает того бьющегося мира, внезапно ставшего состоять из псевдоорганики. Из нее состоят стены зданий. Они настолько тонкие, что можно слышать шепот соседей… что уж говорить о моментах ссор. По этой причине вместо бетона я вижу части живых организмов так, будто бы это животное, вывернутое наизнанку. Я вижу мир таким, каким его, возможно, видит Кроненберг… но мне не страшно.
День шестьдесят второй.
«Я – часть живой структуры. Я – часть организма. Я – муравей, я – трутень улья. Я – ворсинка на бесконечном пространстве вязанного свитера. Я – ничто».
Именно к этим выводам я прихожу каждый раз, как попадаю в один из желудочков центра своего города. Мои глаза сканером скользят по витринам, плакатам и билбордам и жадно впитывают в систему мозговых извилин все нечистоты. Эта грязь, этот мусор состоит из лейблов и логотипов. Из навязанного организмом планеты Меланхолии образа счастья, в котором есть лишь пустота… в которой необходимо постоянно затыкать черную дыру собственного эгоцентризма.
Затем сокращение впрыскивает эссенцию из душ, уже не живых, но ещё не мертвых, во вторую полость, где необходимо оставить частички своих жизней, чтобы напитать сердце города Грусти, чтобы стабилизировать существование внутривакуумного шарика, наполненного тоской.
Далее я, и другие, и другие вместе со мной, и я вместе с другими, преодолеваем ещё два желудочка сердца города Грустных, вновь наполняя чёрные дыры квинтэссенцией нас… сканами изображениями манекенов.