Арбатские подворотни

Так смотрит охотник на ружье, обдумывая будущую охоту, боксер на перчатки, размышляя о предстоящем поединке.

Впрочем, Тутси не видела глаз своего остроумного партнера, так ловко обманувшего этих парламентариев-конспираторов, укрывшись в сортире.

Тутси закурила, что бывало с ней нечасто. Сигареты «Малборо», которые она обычно покупала у бармена из валютного по десять рэ за пачку, на этот раз принес Гор. Ничего необычного в этом не было. Партнеры частенько снабжали ее, как и ее коллег, насущной пищей – виски, джин, сигареты, жвачка, даже «резинки» – презервативы, приносимые в дар в количестве, явно превышающем их собственные потребности.

Ну что ж, оставалось для других…

– Наша профессия – небезопасная, – продолжал рассуждать Гор, – ведь это у вас журналист всегда представляет начальство. Его боятся и уважают…

– Какое начальство? – не поняла Тутси.

– Какое хотите. У вас в стране то, что напечатано в газете, – это истина. Раз напечатано, значит, так и есть. Правда, теперь многое меняется. Теперь у вас одна газета или журнал ругает другую, пишет, что она врет. А та ругает эту и пишет, что эта врет. Очень интересно! Читатель ничего не понимает и, когда читает, с каждым соглашается. А свое мнение пишет в газету и думает, что это гласность. Другим читателям на его мнение… наплевать, да? Наплевать, и они пишут свое мнение, на которое другим наплевать. Но все довольны.

Он помолчал. Потом заговорил снова:

– У французов есть поговорка: «Демократия – это когда все говорят, что хотят, и делают, что им говорят». У вас так всегда было.

– Нет! – в Тутси заговорили патриотические чувства.

– Было, было, – повторил Гор. – А теперь нет. Теперь нет, говорят, что хотят, но совсем не делают, что говорят. Мало делают. Пишут много.

Тутси молчала. Она чувствовала в словах Гора что-то обидное для ее страны, но не могла понять что, и потому не знала, как возразить.

– У вас, – продолжал Гор, – так много говорят и пишут, что некогда делать.

– Ну… – неуверенно возразила Тутси, – так уж никто ничего и не делает, – в голосе ее звучала обида, – вон сколько всего нового…

– Делают, делают, хотят, во всяком случае. И это хорошо. Я доволен, мне это… в руку. Да? Нет – на руку.

– Не понимаю, – пожала плечами Тутси.

– Поймете, придет время, поймете, – усмехнулся Гор. – Вот вы-то, мадам Тутси, работаете, вас в безделье упрекнуть нельзя. Будем вместе делать дело.

И Гор протянул руку к выключателю…

Такие монологи Гора, прерываемые порой ее робкими возражениями, неизменно сопровождали их ночные общения. Это было непривычно для нее. И интересно.

Обычные ее партнеры не отличались ни глубиной ума, ни оригинальностью мышления. И она прекрасно знала, как с ними говорить, шутить, кокетничать. Существовал стандартный набор острот, комплиментов, пошлостей, непристойностей, реплик. Набор тем и ограниченный круг их обсуждения. И здесь Тутси чувствовала себя уверенно и привычно.

А этот Гор со своими увлекательными, новыми для нее рассказами, поворотом разговора, неожиданными вопросами ставил ее в тупик. И потом Тутси смущал какой-то подтекст, какой-то второй смысл его речей, который она никак не могла уловить.

Но вот последнее время… последнее время ее сбивал с толку Игорь! Ее ровесник, живший с ней в одном мире, обществе, он тем не менее жил в ином измерении. Словно какая-то чертова стеклянная стена оказалась между ними! Порой Тутси готова была расплакаться.

Общение с Игорем возвращало ее в тот мир, из которого она уже ушла, от которого удалилась. И не так-то просто вернуться туда.

Обычные, привычные партнеры. Загадочный, увлекательный Гор, теперь Игорь… Ну как тут разобраться, как переходить от одних к другим, менять поведение, манеру держать себя, разговаривать? Как становиться то одной, то другой? Быть самой собой она почти разучилась. Самой собой она была, только когда оставалась одна. Да и то, не случалось ли ей обманывать себя? А? Если по-честному-то? Трудные наступили времена. Она все больше досадовала: почему так? Раздражалась, нервничала.

Впрочем, сейчас она была на работе, и настроения ее никого не интересовали. Работа есть работа. А она в работе всегда была добросовестна. Уж в чем, в чем, а в халтуре ее нельзя было упрекнуть.

…Гор откинулся, тяжело дыша, включил свет, щелкнул зажигалкой. Тутси, ковыляя в одной туфле, направилась в ванную.

В полутемной комнате наступила тишина. Почти неслышно журчал какую-то тягучую мелодию приемник на тумбочке, лилась в ванной вода, что-то на далеком этаже негромко гудело – водопровод, канализация? В каком доме они по нынешним временам не гудят?

Гор притушил сигарету, встал, накинул халат, который оставлял у Тутси (из таких забытых халатов она могла бы уже составить выставку, «Выставку исчезнувших призраков»), подошел к окну. Отдернул штору. Он долго стоял у окна, устремив в ночь задумчивый взгляд, рассеянно смотрел на тусклые фонари, дремавшие у тротуаров машины, на кошек, крадущихся вдоль стен. Когда в ванной комнате с глухим стуком открылась дверь и раздалось топанье босых ног, он обернулся. Тутси, завернувшись в полотенце, вошла в спальню и устремила на Гора вопросительный взгляд.

– Спим? – спросила она.

– Спим, – подтвердил он.

Они улеглись в постель, целомудренно повернувшись друг к другу спиной.

Рабочий день Тутси закончился.

Наутро он, не разбудив ее, встал, оделся, сделал на кухне зарядку, обычную свою изометрическую – «раздвигая» стены, «поднимая» подоконник. Приготовил себе кофе, быть может, и не так искусно, как она, но вполне прилично, позавтракал и, тихо прихлопнув дверь, отправился в свой корпункт.

Все это время он старался не шуметь. И напрасно. Тутси не спала. Она лежала с открытыми глазами и тосковала. О чем? Она и сама не могла бы сказать. Тосковала, и все!

Их отношения с Гором длились три месяца.

Не так уж мало в ее профессии, но и не так много. Бывало и дольше.

Гор теперь звонит по два раза в неделю и превратился чуть ли не в дежурного партнера. А хорошо б такого иметь постоянным, такого одного, если, конечно, нельзя превратить его в мужа!

Свидания их носили традиционный характер, хоть и отличались от ее свиданий с обычными партнерами. Те оприходовали Тутси в ресторане и торопились оказаться в ее спальне, там неинтересно исполняли ее, редко задерживаясь до утра, и, оставив сотню-полторы «гринов» или им равных, исчезали. Тутси брезгливо отмывалась в ванной и шла на вторую ходку.

Гор начинал вечер, как правило, с кино, концерта, театра, автомобильной прогулки, потом шел неспешный ужин, и, наконец, долгая ночь любви, наполовину составленная из его монологов. Но Тутси не жаловалась. Она стала привыкать к театрам и концертам, ей даже нравилось появляться с ним в ложе, на зависть всем. А эстраду она просто любила. Все это придавало ее работе некую изысканность, интеллектуальность. Словно главным был театр, а не постель. Что касается ночей, то они избавляли ее от изнурительных сверхурочных со вторыми и третьими партнерами.

Гор был безусловно щедр, и, не лишенная практичности, Тутси как-то подсчитала, что каждое свидание с ней обходится Гору в двести-триста зеленых, если не дороже. Это значит в месяц тысячи полторы. Сколько же он зашибает?

Она все больше привыкала к такой жизни. Теперь ее обычные партнеры казались ей еще более тусклыми, чем всегда. Ну о чем с ними говорить? Все эти набитые деньгами каталы, хлопачешники, ломщики, кидалы, у которых, кроме лавы, ничего нет на уме, господи, до чего надоели! Да и фирмачи и мелкота, что наезжала во время разных коммерческих выставок и ярмарок, – когда шла масть, – тоже не больно интересны, разве что шузы начищены да одеколон дорогой. То ли Гор!..

Так бы все и шло, если б, черт возьми, не дернул ее черт отправиться к чертям собачьим с Ритой в эти чертовы Люберцы! Ну кто ее тянул?! «Поедем, ребята – класс! Лавы – навалом! Хата – Зимний дворец! Участок – зимний сад! За ночь пять ходок на месте! Две-три косых гарантирую! Солидж – таких еще не видывала!»

Как соловей распелась. И когда тачка с каким- то утюгом за рулем подкатила к подъезду, Тутси залезла в нее, преисполненная радужных надежд.

Приехали. Зимний не Зимний, но хата – будь здоров!

Тутси сразу определила общество. Тут были культурные утюги, что лопочут по-ихнему, влезают в туры, толкают икру и всякое дерьмо и вылезают, отягченные баксами; ломщики чеков, фарцовщики по мелочам, какие-то шпилевые – шулера – сомнительной квалификации, какие-то полтинниковые девки из-под Москвы и пара путанок, но не их с Ритой класса, были сутенеры с острым взглядом и вкрадчивыми манерами. Словом, как могла Рита – интердевочка высшего разряда – притащить ее в эту компанию, не укладывалось в голове!

Конечно, все эти типы денег не считали, коньяк был «Мартель», сигареты «Кэмел» и «Салем», видео – порнуха – бред горячечный, а уж музыка – и говорить нечего. На деньги никто не скупился. Тут не две, а все десять косых можно было собрать. И все же Тутси внезапно испытала такое отвращение, что твердо решила слинять. Решение далось нелегко. Отказаться от такой лавы, бросить Риту одну означало совершить поступок, неприличный в таком «обществе», как, впрочем, и в любом обществе вообще. Ну и сидела бы себе! Так нет, сбежала! Почему? Много позже, вспоминая тот несчастный и счастливый вечер, Тутси не могла себе этого объяснить.

Она посидела, выпила со всеми, забралась с каким- то хмырем на второй этаж. Может быть, именно он, пьяный, слюнявый, какой-то бессильный, грязный в своих требованиях, и был последней каплей.

Оставив его храпеть и бормотать во сне, она спустилась по наружной, ведшей на террасу, лестнице и, никем не замеченная, скрываясь за деревьями, вышла на дачную аллейку, добралась до станции и, быстро сообразив, что зарядить здесь тачку не удастся, села в едва ли не последнюю электричку.

Вагон был почти пустой, только в одном его конце трое слегка поддавших ребят что-то пели, вернее хрипели, под гитару, а в другом, склонив голову на грудь, дремал русоволосый парень.

Электричка почти без остановок неслась в ночи, чего тут от Люберец ехать-то, и все шло тихо, пока один из «музыкантов» неожиданно не обнаружил, что в вагоне едет королева красоты, которая должна одарить его вниманием. Подойдя к Тутси неверной походкой, он так ей и сказал. Подкатили два других, сели напротив, запели, забренчали на гитаре. Тутси встала, хотела пересесть, парень схватил ее за руку, дернул, сажая на место. Тутси закричала – хотя кому кричать? До Москвы еще ехать неизвестно сколько (откуда ей знать, что она, в электричках трется, что ли!). А по ребятам видно, что они стесняться не будут.

Тутси едва ли не впервые испытала такой ужас, а когда один вынул нож и, громко гогоча, начал размахивать им, она едва не потеряла сознание.

Вот тогда все и произошло. Неожиданно чья-то тень загородила проход и кто-то опустился рядом с ней на скамейку. Она еще не видела кто, но по выражению лиц сидевших напротив парней поняла, что пришло спасение.

Тутси нерешительно повернула голову – ну, конечно, тот белобрысый, кто ж еще, больше никого в вагоне нет. Да, такого и эти подонки могли испугаться. Парень был высокий, широкоплечий, в рубашке с закатанными рукавами. У него были прямо-таки неправдоподобно могучие мышцы на руках, на груди. Джинсы обтягивали мощные ляжки. От всего его облика веяло такой колоссальной физической силой, что становилось страшно.

– Не волнуйтесь, девушка, – сказал он негромко, – мальчики шутят, мальчики хотели спеть вам песенку, но раздумали. И решили перейти в другой вагон. Я правильно говорю, мальчики?

Но «мальчики» исчезли после первых же его слов. Они мгновенно протрезвели, спрятали нож и, спотыкаясь друг о друга, заторопились в конец вагона, откуда пришли. И там сидели, тихо шепчась и с опаской поглядывая на Тутсиного спасителя.

А тот сел напротив. Теперь она хорошо разглядела его. Он выглядел атлетом-борцом или, может быть, штангистом, она не очень в этом разбиралась. У него было приятное, по-детски чистое, привлекательное лицо, ямочка на подбородке, длинные ресницы, голубые веселые глаза, коротко подстриженные светлые волосы ежиком.

«Да он же любер, господи! – подумала Тутси. – Как я не сообразила – ведь из Люберец еду! Надо же!»

– Я не любер, – улыбнулся парень, словно читая ее мысли, – хотя качаю понемногу. Зовут Игорь, фамилия Лосев, действительную отслужил в десантных, водитель второго класса. Приводов не имею. – Он весело рассмеялся. – А ты?

Тутси растерялась, что бывало с ней нечасто. Но уж слишком велико было пережитое потрясение – страх, отчаяние, радость, благодарность. Все смешалось.

– Так ты кто? – повторил парень.

«А я проститутка, – неожиданно с горечью подумала Тутси. – Еду с групешника, где меня отхорил какой-то грязный катала. Да еще и пролетела, ничего мне не заплатил! Ой не могу! Вот смехота-то!»

Она засмеялась и смеялась все сильнее и громче. Из глаз ее потекли слезы. Начиналась истерика.

Парень сначала удивленно смотрел на нее, потом, видимо, сообразив, в чем дело, начал вдруг действовать уверенно и быстро.

Откинув Тутси левой рукой голову, он правой несильно, но резко несколько раз ударил ее по щекам, потом вынул из кармана платок, вытер ей губы, глаза, и, взяв обе руки в свои, сказал властно и требовательно:

– Все! А ну, все! Успокойся. Все прошло. Никто тебя не тронет. Провожу домой. Слышишь? Все. Опасность воздушного нападения миновала.

«…Он не понял, – благодарно подумала Тутси, – решил, что тех ребят боюсь. Откуда ему знать, кто я? Увидел – обижают, и вступился. А если б знал?»

Она тихо плакала, шмыгая носом, вытирая его платком глаза. Он молча смотрел на нее.

Наконец она перестала плакать, достала зеркальце, губнушку, как могла, привела себя в порядок, виновато посмотрела на него.

– Наташа меня зовут, – пробормотала тихо.

– О, хорошее имя, круглое, плотное, теплое – как печеное яблоко, – весело сказал парень.

Тутси подняла на него удивленные глаза.

– Ладно, – парень положил свою могучую руку ей на колено, – это я так, люблю выражаться образно. Есть грех. Не обращай внимания.

Он посмотрел в окно.

– Приехали. Вставай и не бойся – провожу. Ты где живешь?

– На улице Веснина, это возле Арбата, – неожиданно сказала Тутси. Впервые она назвала незнакомому человеку свой истинный адрес. Она поняла, что связать свою профессиональную деятельность с этим парнем даже мысленно не может. Вот так сразу, в первый час знакомства, поняла, что эти два мира никогда не должны пересечься.

На стоянке были такси, но Тутси почему-то постеснялась взять машину. Она все время совершала в этот день поступки, которые сама себе не могла объяснить! В метро при ярком свете Игорь показался ей красивым и еще более высоким.

– Сто восемьдесят сантиметров, девяносто пять килограммов. – Он словно читал ее мысли. И Тутси тихо рассмеялась.

От метро «Смоленская» они шли по Садовому кольцу. Несмотря на поздний час, оно жило напряженной жизнью. Мчались машины, ползли троллейбусы, было немало пешеходов, как и они, возвращавшихся по домам. А сами дома светились многими окнами.

Свернули в переулок, не доходя старинного особняка с запущенным садом позади. У посольства их окинул равнодушным взглядом милиционер. Пройдя коротким переулком, вышли в другой, пошире, к большому дому с потемневшей глазурованной плиткой по фасаду, дому, где жила Тутси.

Переулок когда-то назывался Денежным, а теперь улицей Веснина. Собственно, братья Веснины, академики архитектуры, по имени одного из которых и была названа улица, когда-то в этом доме жили. С тех пор дом сто раз ремонтировали, что-то в нем переделывали. Например, из огромных коммунальных квартир, во всяком случае, некоторых, сделали несколько отдельных, в том числе эту, однокомнатную, доставшуюся от матери мужу Тутси, а от него после развода самой Тутси. Муж оставил ей все (а что, собственно, было оставлять?) и ушел.

Где-то в глубине души у нее остался осадок – может, он так стремился от нее уйти, что готов был оставить ей все, лишь бы поскорей? А ведь любил ее очень.

Из окна квартиры виднелся высокий старинный дом, где, как свидетельствовала плита, когда-то жил первый нарком просвещения Луначарский. Левее возвышалось величественное здание итальянского посольства. Берега неширокой улицы были уставлены машинами с дипломатическими номерами. Улица была с односторонним движением, по ней нечасто ездили и не так уж много возникало прохожих.

Горели уличные фонари, а милиционер у входа в посольство вышел из своей будки, наверное, подышать ночным воздухом и стал ходить взад-вперед, покуривая.

Игорь проводил Тутси до подъезда. И на какое-то мгновение у нее возникло неудержимое желание пригласить его к себе. В конце концов, он спас ее от хулиганов, пригрел, проводил домой – разве он не имел права на благодарность? А чем еще могла отблагодарить его Тутси, как не тем, за что другие платили сотни? И тут с ней снова произошло необъяснимое – она вдруг застеснялась! Она вдруг подумала, что это самое, за что другие платили сотни, ему не нужно. Что у него есть девушка, которую он любит, наверняка не такая красивая, но он ее любит! И Тутси – со всей ее красотой, богатыми шмотками, с ее отличной квартирой, видеомагнитофоном «Акай» и проигрывателем «Филлипс» – ему совершенно не нужна.

Просто увидел, что обижают девушку, и вступился. Не для того чтоб переспать с ней потом, а просто потому, что мужик, настоящий мужчина! Но ведь и не лопух же.

И, когда она представила себе, как приглашает его, а он, бросив на нее всепонимающий взгляд, со снисходительной улыбкой говорит, что спешит домой, ее обдало жаром.

У подъезда он пожал ей руку, она пробормотала «спасибо» и совсем глупо добавила: «Звоните». Он сказал: «Привет. На лестнице свет вижу, так что никто не нападет», – и рассмеялся.

Заскочив в парадное, Тутси осторожно выглянула и смотрела вслед ему, высокому, широкоплечему, твердой энергичной походкой уходившему в ночь…

Дома она быстро разделась, забыв принять душ, забыв натереться ночными кремами, и залезла под одеяло. И долго плакала, вновь переживая тот вечер, все страшное и радостное, по-бабьи жалея себя. Сколько их, готовых отдать и пятьсот и тысячу, чтоб залезть под это одеяло, а вот такой, которому она сама бы отдала, сколько попросит за одну ночь, ушел себе, посвистывая.

И никогда она его больше не увидит.

Ей было стыдно от таких мыслей и очень жалко себя. И злилась она на всех этих фрайеров и на стерву Ритку, которая устроила ей этот неожиданный бенефис. Она готова была всех убить, особенно тех подонков с гитарой.

А заодно и себя.

Запоздалый нервный стресс тряс ее, она не могла остановить слез. Принимала какие-то капли, даже выпила полстакана коньяку, отчего ей стало совсем худо.

Утром встала, подошла, как всегда, к зеркалу и чуть не разревелась опять. Нет, тело ее было все так же прекрасно. Высокая, крепкая грудь, не то чтоб с кулачок, но и не коровье вымя, что так любят рашинки – ее соотечественники. Как раз такая, что сводит с ума забугорных. Ни намека на живот – плоский, чуть мускулистый, ноги едва не из шеи растут, длинные, стройные, гладкие. У нее вообще кожа такая гладкая, нежная и смуглая, что один старый дурак фээргэшник восхитился: «Из твоей кожи, красотка, в Освенциме сделали бы неподражаемый абажур!» Ну? Видели? У него такие шутки! Жаль, что из кое-чего у него подсвечник не сделали, – остряк…

Но лицо, ее необыкновенной красоты лицо! О господи, кикимора! Отворотясь не наглядишься! Кошмар! Какой кошмарный кошмар! Эти синяки под глазами, и сами глаза, красные, опухшие, губы словно две улитки, нос красный, волосы – за два дня не распутаешь. Боже! Какой ужас! Ну Рита-Риточка-Ритуля, ты у меня попомнишь этот вечер! Проклиная себя, подругу, злосчастный вечер, Тутси ринулась в душ.

В конце концов после всех своих утренних процедур, чашки крепкого кофе, после тщательного, искусного макияжа, она почувствовала себя бодрей, настроение улучшилось.

Тутси посмотрела на часы – скоро час.

Она набрала номер Риты – намылить ей голову. Но телефон не отвечал. Тутси включила музыку. Подстегнутая громким роком, она ощутила прилив новых сил и радость бытия.

И все же какая-то заноза противно саднила в душе. Ах да! Игорь. Нет, она, конечно, не забыла о нем, просто его образ как-то побледнел, стерся. Ну, встретились, ну, защитил, ну, мужик, конечно, второго такого не встретишь. Что поделаешь! Мало чего в жизни бывает хорошего, что не повторяется…

А вообще-то, интересно, что он в этот момент делает?