Танки в спину не стреляют

В бинокле мелькнули с другой стороны тепловоза длинные ноги, торопливо бегущие вдоль маленького состава. Это Юрка Гулевич вылез из танка и зачем-то побежал вдоль состава. Хоть и был приказ не покидать машины, но он вечно нарушал распоряжения командира. Живой, как ртуть, парень не мог сладить со своим любопытством и неусидчивостью и не раздумывая бросался в новое приключение, за что регулярно получал выговоры. За всю войну он не был награжден ни одной медалью, хотя экипаж его неоднократно поощряли после сражений. Но вот Гулевича, или Гулю, как привыкли называть его боевые товарищи, награды упорно обходили стороной из-за дурацких выходок, от которых политрук и комбат лишь вздыхали: «Снова Гуля учудил». Вот и сейчас Гуля не утерпел, как только увидел заходящийся клубами пара паровоз, ноги сами понесли его прочь от танка к локомотиву и вдоль вагонов. Он вдыхал запах пропитки шпал, угольной гари и блаженно улыбался, вспомнив, как отец подсаживал его, еще школьника, в теплую кабину паровоза, где блестящие рычаги, кнопки и циферблаты так и манят прикоснуться к ним. Так бы и стал, как отец, машинистом, если бы не война. Вдруг ему показалось, что из дальней теплушки раздаются крики и стук. И он припустил туда, сдернул запор и с грохотом откатил тяжелую дверь. Из глубины вагона на него уставились настороженные глаза пожилого мужчины в изорванном полушубке:

– Наши? Русские?

– Н-н-наши! – воскликнул радостно Гуля и указал за спину старика. – Вон возле леса т-т-т-танки! Вы-вы-выходите, не бойтесь. – Он протянул им длинную руку для помощи.

Из вагона начали спускаться человек десять, в порванной одежде, окровавленные, с опухшими от побоев лицами. Старик спустился, но руку парня не выпустил:

– Спасибо! Спасибо, спасли нас! Мы – партизанский отряд, нас сдал один перебежчик, захотел фрицам прислужить. Немцы повязали всех, пытали, били, половину расстреляли, а нас вот здесь заперли. Уже с жизнью прощались, и тут вы! Танкисты! Наши! Красноармейцы!

Гуля кивал и улыбался на каждое его слово:

– Ушли немцы, д-д-д-дедуль!

Махнул рукой в сторону шоссе, повернул голову… и остолбенел. По дороге шли немецкие «Панцеры», огромная щетинистая черная масса. До них буквально оставалась пара километров. На белой полосе дороги хорошо были видны широкие гусеницы тяжелых «Панцервагенов», которые выстроились по три в ряд, с крестами на черных бортах. Машины на средней скорости спускались с пригорка, выставив грозные пушки. Гуля оттолкнул деда, выкрикнул:

– Бе-бегите, бегите к лесу! Скажите нашим, что т-т-танки, танки немецкие по дороге идут. М-м-много!

А сам бросился в кабину тепловоза, руки действовали быстрее, чем голова. Сам не осознавая, что делает, он дернул рычаг и пустил локомотив задним ходом, так что вагоны, ломая сцепки, дернулись, наползая друг на друга. Коротенький состав задрожал, отъехал назад и перекрыл видимость, став заслоном между надвигающейся колонной немецких танков и «Т-34». Танкист выскочил из кабины и бросился к своей «тридцатьчетверке».

– К-к-к-к, – и зашелся в проклятом, мучившем его после контузии заикании, показывая пальцем в сторону жуткой железной громадины.

Командир танкового отделения Яков Христо уже понял своего мехвода без слов, кивнул и, надевая шлемофон, исчез в люке:

– Это тридцать первый. По левому флангу с дороги идет колонна танков, насчитал три десятка. Две минуты, и они здесь.

– К бою, танкисты! – раздались выкрики взводных.

Но ротный командир не спешил отдавать команды, понимая, что бой принять нельзя. Иначе не удастся выполнить приказ «не разрушить станцию». Один выстрел в цистерны – и будет разрушен важный узел, на воздух взлетят сотни литров дефицитного топлива. По броне глухо застучали валенки, в открытый люк просунулась седая голова:

– Ребятки, танкисты, там немцы на «тиграх» прут! Мы партизаны местные, нас ваш хлопчик из вагона выпустил! Он там остался один!

– В обход через лес мы пройдем к дороге? – Алексей на ходу продумывал план действий.

Сразиться прямо на станции он не сможет, надо выманить противника как минимум на километр отсюда. Лихач Гулевич сможет это сделать! Маневрируя, выписывая повороты, уйдет по железнодорожной насыпи дальше. А они сделают полукруг через лес и выйдут немцам в тыл.

– Можно, там болотисто, правда, в одном месте… – закивал старик. – Но танки в сорок первом проходили. Минут за семь обернемся.

Соколов уже отдавал приказы в ТПУ:

– Бабенко, уходим в лес, надо обойти станцию. Прокладывайте маршрут как можно короче, надо зайти на дорогу с юга, немцам в хвост.

– Ясно, выполняю. – Машина загудела и вошла в просвет между деревьями, сминая чахлые кустики.

Партизан, перекрикивая гул мотора, изо всех сил выкрикивал в люк команды, куда направлять машину. В это время командир переключил частоту для связи со всеми экипажами:

– Христо, боевая задача – увести немцев дальше по дороге. Идите по насыпи, как можно быстрее вперед вдоль дороги, уводите их от станции как можно быстрее. Продержитесь пять минут! Мы выйдем в тыл колонне и тогда откроем огонь.

– Есть, – азартно выкрикнул молодой командир и тут же передал приказ своему экипажу. – Гуля, гони со всей силы вдоль железки! Виляй задом, чтобы все «тигры» за тобой рванули! Вперед!

– Все экипажи за командирским танком! Приготовиться к бою.

Последний приказ Соколов отдал спокойным голосом, волнение ушло – он нашел возможность выполнить приказ! В ТПУ приказал радисту Омаеву:

– Доложи комбату о засаде, мы принимаем бой.

В лесу Бабенко орудовал рычагами, осторожно, внатяжку выводя ровный след гусеницами. Теперь от каждого его движения зависела судьба «Т-34», необходимо совершать только плавные движения, двигаться равномерно. Тяжелая бронированная машина, словно огромный призрак, с тихим шумом мягко прокатилась по мшистому сырому грунту, остальные шли след в след за командирским танком. Пропетляв по лесу два километра на юг, машины объехали территорию станции и неожиданно вышли у края минного поля прямиком напротив бортов последних «тигров» из колонны, что мчалась по шоссе следом за вихляющим 031. «Тигры» с ревом увеличивали скорость, преследуя шустрый советский танк. Они шли клином по шоссе, а «тридцатьчетверка» с красными звездами неслась по возвышенности, обходя преследователей метров на пятьсот. Расстояние для пушки Panzerwagen VI, равное почти выстрелу в упор. Вот только мишень оказалась неуловимой. Танк, управляемый проворным Гулевичем, выделывал петли, кружил то на одной гусенице, то на другой, уходя от выстрелов, что сыпались на него из нескольких десятков орудий. Пара болванок уже чиркнули по башне и гусенице, но только добавили азарта всему экипажу. Яков грозил кулаком, выкручивая прицел и посылая в ответ в черную массу немецких танков снаряды:

– Давай, Гулька, жми, жми, не промахнусь! Их там как жуков навозных.

Выстрел! «Панцер» с крестами словно споткнулся, башню скосило от удара бронебойным снарядом в сторону, и изо всех щелей повалил густой дым.

Командирский танк тем временем шел самым первым в ряду советских танков. Логунов поймал в визир крест на борту немецкой машины:

– Короткая, Сема!

«Т-34» мягко замер для прицеливания. Выстрел! Соколов прокричал в рацию команду:

– Огонь по флангам! В борта бейте, они их слабое место.

Три танка на передней линии остановились и навели прицелы. Выстрел, второй, третий! Задние машины германской армады встали, из каждой, закрывая дорогу, повалил черный дым. Остальные «Т-34», ревя моторами, выстроились в две боевые линии, обходя противника по флангам вдоль дороги.

– Все экипажи, бронебойные! Успенский – левый фланг, Рыжиков – правый. Огонь!

Бочкин лязгнул казенником, загоняя новый снаряд. Логунов начал вращать ручки, наводя прицел. Вот начал разворот танк посередине, подставив уязвимый для снаряда бок. Залп! «Тигр» не закончил маневр, дрогнул всем корпусом, из люка вдруг взвилась огненная стрела и опала черным душным облаком. Танкисты из подбитых немецких машин стали прыгать на дорогу и пытаться убежать. Но Руслан с победным криком нажал на гашетку пулемета:

– Уйти вздумали! Не выпущу отсюда никого!

Немецкие танки заметили атаку сзади и, сбавив скорость, начали поворачивать назад, чтобы контратаковать. Крайний на левом фланге «Панцер-IV» полыхал факелом, преграждая дорогу остальным, еще два танка замерли, врезавшись в невидимое препятствие. Языки пламени из моторного отсека уже лизали борта, грозя вот-вот рвануть бензиновые двигатели. Два головных немецких танка снова сделали оборот в поисках другой дороги, но теперь с пригорка насыпи впереди их караулил танк Христо. Вся колонна оказалась зажата ротой легких «Т-34». Но и немцы сдаваться не спешили. Пятиметровые грозные пушки их танков начали в ответ изрыгать огонь. Один снаряд прошил замешкавшийся во время маневра советский танк, так что сорвало башню, и на обугленном искореженном борту повис мертвый мехвод.

– Успенский, уводи машины дальше, дай им место для маневров. Не стойте, уходите от выстрелов! – в отчаянии прокричал Алексей.

Он понимал: экипаж уже не спасти. Во время боя нельзя, как бы тебе ни хотелось, остановить атаку и броситься на помощь раненым. Да и шанса выжить у танкиста подбитой машины почти нет. Из закрытого пространства нет выхода во время боя на открытом пространстве. Выбраться через верхний или эвакуационный люк сейчас почти невозможно, попадешь под обстрел танков.

По приказу командира оба взвода отошли как можно дальше друг от друга и от дороги, чтобы дать друг другу место для маневров. Но при этом не размыкали кольца, в которое взяли вражеские «тигры». Огонь! Капот бронированного «тигра» зашелся серым дымом. Противник в ответ тоже послал снаряд, но легкий советский танк уже успел уйти со своей позиции, спустившись в пологий длинный кювет.

Выстрелы следовали один за другим. Три взвода «Т-34» расстреливали противника без остановки, целясь в бок грозным машинам, и почти каждый выстрел находил цель. Только теперь немцы поняли свою ошибку и тоже стали выстрелами загонять русские танки все дальше и дальше от дороги. Взводу Рыжикова отойти на спасительные метры мешал лес, а у Успенского за спиной было минное поле. Именно туда «тигры» начали теснить легкие машины, метясь в гусеницы, чтобы обездвижить и не дать им возможность и дальше проворно уходить от выстрелов.

– Логунов! Быстрее! Огонь! Пока они к нам развернулись боком!

Бочкин тоже слышал крик командира, хватал снаряды и отправлял один за другим в ствол орудия. Еще горячие гильзы валялись у него под ногами на днище, на то, чтобы выкинуть их через люк, не было времени. Бабенко откатывался на несколько метров и замирал. Выстрел! «Тигр», уже выстреливший в 016 машину, от удара дернулся, и снаряд прошел мимо. «Панцерваген» развернулся и пошел на восемнадцатого, на ходу качая дулом, настраиваясь на свою цель. Но Логунов нажал на спуск быстрее. Огонь! И из пробоины вверх повалил густой дым. Еще залп!

– Тридцать первый, бей в корму, ориентир – береза! Успенский, уводи обратно на дорогу.

Соколов выкрикивал команды, направляя экипажи своей роты на цели, задавал ориентиры для выстрелов. От крика, от пороховых газов саднило горло, болело лицо, так сильно прижимался молодой командир к раме перископа. И Алексей уже понимал – бой он выиграл. «Тигры» почти не нападали, лишь огрызались огнем из орудий. С каждым выпущенным снарядом черных бронированных факелов на дороге становилось все больше, они пылали, выбрасывая вверх клубящийся огонь и дым. Из тридцати «панцеров» были подбиты больше половины, а русские танки, словно заведенные, продолжали стрелять, уходить в сторону, снова окружать и снова стрелять, поливая огнем из пулеметов любого члена немецкого экипажа, кто пытался спастись бегством.

– Танки! Наши! – разорвал эфир крик Христо, танк которого стоял на высоте.

С пригорка, откуда недавно напали на них «тигры», теперь шла колонна советских «Т-34». В передней машине ехал полковник Тенсель, высунувшись наполовину из люка. В руках у него плескалось на ветру красное полковое знамя. В ответ при виде подкрепления других соединений танковой бригады из люка немецкого «тигра» поднялась рука с бело-серой портянкой в кулаке. Белый флаг! Мольба о пощаде!

И в эфире во весь голос закричали. Кричали экипажи внутри танков, командиры, наводчики, радисты, заряжающие, кричал и Соколов. Их голоса могучим эхом неслись в эфир:

– Ура!!! Победа!!! Ура!!!

Командир бригады полковник Тенсель лично обходил строй, жал руку каждому, кто стоял у разбитой колонны немецких танков.

– Бравые танкисты! Не отдали станцию! Так держать, выражаю всем благодарность! Где командир роты?

Соколов поспешно приложил руку к шлему:

– Старший лейтенант Соколов, командир танковой роты!

– Как ты, Соколов, один столько «тигров» разгромил?

– Экипажи в роте как на подбор толковые, товарищ комбриг. – От похвалы он смутился так, что покраснел. – И водитель мой танки по болоту смог провести, в обход противника. Вот и получилось разгромить их неожиданной атакой с тыла.

Полковник Тенсель крепко сжал руку Семену Михайловичу, оробевшему от рукопожатия высокого офицерского чина:

– Даже не знаю, как вас благодарить, товарищ старший сержант! Ведь такую важную станцию уберегли. Отсюда эшелон поедет со всей линии фронта с тяжелоранеными, повезет топливо для техники для всего Белорусского фронта!

– Да это все мы, вместе! Все постарались. – Бабенко не привык к вниманию высокого начальства к его персоне.

Полковник пошел дальше вдоль строя, раздавая щедрую похвалу своим бойцам, чтобы те поняли, как важен был этот бой. Их отчаянное противостояние противнику, который по численности техники был сильнее в два раза, помогло одержать победу на важном плацдарме.

Бабенко терпеливо дожидался, когда комбриг закончит обход, переговорит с полевыми командирами, узнает потери, подробности боя. Когда наконец Тенсель вернулся к своему танку, Семен Михайлович несмело обратился к нему, совсем забыв отдать как положено честь:

– Товарищ полковник… У меня просьба есть к вам, личная.

– Говорите, товарищ сержант, что требуется? Обмундирование, дополнительный паек? Лекарства? – теплым взглядом приободрил комбриг оробевшего мехвода, приметив, как неловко двигается пожилой мужчина из-за ранения.

– Нет, нет, все, что нужно, имеется. Мне бы, товарищ полковник, жениться. Приказ ваш нужен.

– Жениться? – расхохотался мужчина и лихим жестом пригладил пышные усы. – Вот это я понимаю: боец! Только с поля боя – и жениться хочет! Ну а невеста где? Давай приказ выпишу по бригаде, мне такое не впервой, и на фронте любовь свою можно найти. Женитьба – дело хорошее!

– Она в пятнадцати километрах отсюда, она из банно-прачечного отряда. Прекрасная женщина, я только предложение сделал, а потом сразу на задание отправился, потом ранение получил, и меня к вам в бригаду перебросили. Не успели с ней даже переговорить, я переживаю. Она чувствительная такая, думает, что обманул ее. – От волнения объяснения у Семена Михайловича выходили путаные, и он сконфуженно замолчал. Ну что за глупости придумал, тут передовая, бои идут, а он пристал к командиру танковой бригады с такой нелепой просьбой.

Но мысль о Неле, которой почти сразу после знакомства Бабенко написал письмо с предложением руки и сердца, никак не оставляла его. Словно сговорившись, одна случайность за другой мешали ему увидеться, хотя бы перекинуться парой слов с любимой. С каждым днем она становилась от него дальше, экипаж шел на запад вместе с линией фронта, а Неля оставалась служить в недосягаемом тылу. Только и оставалось по вечерам пытать Бочкина, который передавал письмо женщине и беседовал с ней, пока Бабенко был на задании.

– Так и сказала? «Я согласна»? Так и сказала: «Я согласна»? Ты уверен, Коля?

– Так и сказала, это точно, она два раза повторила. И назвала вас хорошим, – терпеливо в который раз пересказывал встречу с прачкой Николай. – Правда, она сначала решила, что вы ее обманули, потому что сами не приходите. Но я объяснил про задание и про то, что вы пропали во время задания.

И Бабенко снова вздыхал с тоской, как же глупо получается, ведь его возлюбленная до сих пор не получила от него ни одной весточки и действительно снова может решить, что его сватовство было всего лишь глупой шуткой. Поэтому он и решился обратиться к комбригу с необычной просьбой, услышав во время вечерних разговоров с другими танкистами, что вместо загса документ в военно-полевых условиях может выдать командующий полком или батальоном. Но, вопреки его опасениям услышать насмешку и отказ на просьбу, Тенсель вдруг снова пожал ему руку тепло, по-человечески:

– Война кругом, рад я, когда вот так люди семью хотят образовать. Это же самое главное в жизни, сержант, ради чего мы и воюем. Ты молодец, не оробел. Пока перерыв между боями, даю тебе двенадцать часов. Прыгай в полуторку с партизанами и пленными, они до штаба дивизии переправляются к полевому госпиталю.

Бабенко охнул, выпалил: «Спасибо!» – и со всех ног бросился бежать к легкому грузовичку, куда уже усаживались партизаны. Но комбриг снова хохотнул и остановил его:

– Подожди, жених, я хоть записку комдиву напишу, чтобы бумагу вам оформил.

Он набросал химическим карандашом на осьмушке бумаги пару строк, протянул взволнованному сержанту и еще раз предупредил:

– Двенадцать часов тебе, ночью должен прибыть обратно в роту.

– Так точно, товарищ полковник! – выкрикнул Бабенко и наконец заторопился к своему экипажу предупредить о внезапном отъезде.

Но его командиру, Алексею Соколову, даже выигранный бой и капитуляция немецких танков радости не принесли. От одного взгляда на мрачного Лаврова ему сразу стало ясно, что тот до сих пор не нашел решения, как освободить узников лагеря смерти.

– Алексей, иди сюда, важный разговор есть, – буркнул комбат, отвел подчиненного подальше. – В общем, без жертв никак к лагерю в Озаричах не подобраться. – Он замолчал на несколько секунд, подавляя грызущую изнутри досаду на свое бессилие. – Сегодня с немцами будут переговоры, ультиматум им передадим. Ты со мной пойдешь парламентером, немецкий знаешь. Да и нрав у тебя спокойный, меня, если что, в бок бей, чтобы я там не перестрелял этих гнид.

– Есть… – Новость Алексея ошарашила его, но и обрадовала.

Если немцы согласились на переговоры, то есть возможность спасти узников, вытащить их из гибельного места.

– Давай сейчас обратно в лагерь, приводи себя в порядок. До заката надо выдвинуться на нейтральную полосу.

В тесном кузове грузовичка было мало места. Партизаны старались держаться поодаль от военнопленных, жались к кабине, спасаясь от холодного ветра под брезентом. Германские военные, связанные одной веревкой, закопченные после боя, не поднимали глаза на своих охранников. А те, в свою очередь, расслабившись после чудесного спасения, после фронтовых ста граммов, которыми их угостили экипажи, оживленно шумели, балагурили от радости вновь обретенной свободы.

– Мил человек, иди к нам, вместе теплее, – окликнул Бабенко мужчина с растрепанными длинными седыми волосами.

Семен Михайлович кивнул и принялся неловко пробираться по качающемуся кузову к кабине, возле которой уселись теплой компанией партизаны. Он и правда озяб от пронзительного ветра, руки совсем окостенели держаться за ледяной борт. Он испытывал радостное удивление оттого, что добился он все-таки своего, едет в штаб и увидится с Нелей. Ни холод, ни долгая дорога, ни пустой желудок, поскольку не успел пообедать, не могли омрачить его счастья.

– Присаживайся поближе, не стесняйся. – Седой протянул Бабенко душистую самокрутку, чиркнул спичкой между сложенных задубевших ладоней. – Покури, сам вырастил в лесу. Душистый, забористый. От голодухи хорошо помогает, когда брюхо сосет. Покуришь, и вроде полегче. Петрушев я, Никодим.

– Бабенко, Семен, – представился мехвод попутчику.

Старик вдруг ласково потрепал его по плечу:

– Хороший ты человек, Семен, по глазам вижу. – Он вытянул из-за пазухи белую тряпицу, бережно вытянул засохший кусок хлеба, разломил пополам и протянул нехитрое угощение танкисту. – Держи, бабка моя готовила, Устинья, передала мне со связной по осени еще. Ем по кусочку, о ней вспоминаю. Хоть так вас отблагодарить, жизнь нам спасли, уже и не чаяли мы выжить, к смерти готовились. Нас ведь местный выдал гестапо, мельника мальчишка, выслужиться решил перед фрицами, кусок пожирнее получить. Поверили ему, связным сделали, комсомолец ведь, отец на фронте воюет, а он вон куда, к немцам переметнулся. И нас сразу в гестапо на допрос, троих тут же расстреляли, чтобы жути нагнать. Но мы молчок, хоть и три шкуры спустили с меня. Вот! – Дед задрал рубаху, демонстрируя кровавые отметины от ударов по всему телу.

– Не люди, а звери, – кивнул Бабенко. Он изо всех сил старался слушать собеседника, но, к стыду своему, от тепла и кусочка хлеба на него после тяжелого боя наползала дремота. Организм требовал хоть немного отдыха.

– Вот точно, зверье. Лагерь смерти на болоте сделали, согнали всех туда, кто работать не может. Детишек, стариков, больных. За пару дней все деревни по Жлобинскому району угнали. Связная наша тоже с пленными сгинула. Ольга, такая была отчаянная девчонка, беды с ней не знали. После смерти отца к тетке в нашу деревню переехала из Мостока – и сразу в отряд. Бедовая, шустрая, ничего не боялась, хоть сама и росточком невысокая, худая. Ну чисто птичка, мы ей прозвище Воробушек дали. Тоже вот танкиста любила, ждала, когда война закончится. Хороший жених, командир танка, и девчонка хорошая, какая бы семья вышла, а все немцы разрушили, испоганили. Сволочи!

Бабенко вдруг встрепенулся:

– Ольга из Мостока? Маленькая такая, боевая?

– Она сама, Воробьева Ольга, связистка отряда нашего. Ты ее знаешь, что ли, мил человек?

– Знаю, знаю, – радостно воскликнул Бабенко. – И жениха ее знаю. А где она сейчас? Как найти?

– Так никто не знает, пропала она, когда немцы всех из деревень в лагерь смерти согнали, в Озаричи. Все пропали, бабка моя Устинья, внучок. Не знаем с тех пор про них ничего. Пытались к лагерю тому пробраться, но там вокруг все в минах, часовые чуть что из автоматов стреляют. Да не по нам стреляли, по тем, кто за проволокой. Не смогли подобраться мы, так и не знаем, кто там живой еще. Они ведь, когда людей гнали по дороге, всех расстреливали, кто отстал или упал. Мы трупы потом хотели собрать, похоронить по-людски – не дали. По дороге патруль на мотоциклах пускают простреливать территорию. Мы трошки смогли подобрать погибших. Человек триста, а сколько еще осталось… Даже имен не знаем, без документов почти все были. Ребятишки там, больные, девчата… – Старик махнул рукой, не в силах говорить дальше. В горле у него сипело от сдерживаемых слез, лицо исказило от невыносимой боли.

И Бабенко тоже замер от страшной новости – невеста командира в лагере смерти, откуда нет выхода живым. Вся его радость от поездки была омрачена. Но тут зашумели партизаны при виде надвигающейся деревеньки, где расположился штаб. Грузовик прибавил скорости, вот уже пост охраны, и водитель остановился, чтобы предъявить документы. Бабенко в нетерпении сунул свою красноармейскую книжку для проверки в огромные рукавицы постового и, как только получил обратно, бросился со всех ног туда, где раздавались над крышами разбомбленных домов женские голоса.

«Поют!» – на бегу стучало внутри все счастья.

Вот и колодец, козлы с тазами, в которых банно-прачечный отряд с утра и до сумерек без остановки отстирывает окровавленную форму. Женщины в черных куртках, ватных штанах, огромных валенках и в окружении парящей на холодном воздухе мокрой одежды. Чтобы отвлечься от изматывающей тяжелой работы, они пели, подхватывая одну песню за другой. И вдруг тонкая заунывная мелодия оборвалась, самый сильный бархатный голос замер на секунду и тут же взвился в радостном крике:

– Семен Михайлович! – Невысокая женщина бросилась Бабенко навстречу: – Вы вернулись!

Взволнованный Семен в ответ не мог вымолвить ни слова. За три недели разлуки он и забыл, какая же она красивая, его Неля. Рыжие кольца волос, белоснежное личико, женственная округлая фигура, которую не могла скрыть даже огромная бесформенная куртка.

– Вы как здесь оказались? Вас прикомандировали к штабу? Надолго? Вы вернулись с задания? Мне ваш танкист все рассказал, что никто не знал о вашем местонахождении. Вы ранены? – Она засыпала его вопросами.

– Нет, я к вам приехал, Неля, вы ведь согласились стать моей женой. – Он осмелился сказать самое главное, ради чего приехал. – Командир штаба нас сегодня распишет. Надо торопиться, у меня увольнительная до ночи, и потом я обязан вернуться до двенадцати ночи обратно в свое расположение.

– Идем же, времени совсем мало. – Неля с готовностью подхватила его под руку и повела по дороге между домами, к зданию штаба в бывшем доме колхозника.