Прозрение Эль

Внезапно Тинар остановился и недоумённо уставился на входную колонну, увитую побегами ядовитого плюща. Один из её барельефов, выпирающий трупно-синеватым мхом, зиял свежим сколом над гранитными лапами зверя Ниберу. Шея монстра из колонны светилась белым беспомощным пятном.

Голова, совсем недавно отсечённая мощным мечом, осколками рассыпалась неподалёку на плоских камнях.

– Какому идиоту это могло понадобиться? – Тинар казался изумлённым до самой глубины своей хитро выделанной грумовской души. – Кто осмелился? И зачем?

Он покачал головой, суеверно покрутил кулаком, сжатым в неприличном жесте, куда-то по ту сторону храмового холма.

– Не знаю, как там у вас, в Тумале, – демонстративно сообщил он Улии, которая ему и не возражала, – а в Таифе повреждение первозверя Ниберу – это… Как, скажем, плюнуть в небо и запрокинуть голову, подставляя лицо под плевок. Это ещё очень мягкое сравнение. А сделать подобное в храме, который стоит на костях самого зверя…

Тинар осуждающе цыкнул.

– Ладно, – сказал он, – в любом случае тот, кто это сделал, уже ушёл.

Заяц в его руках при слове «ушёл» ожил и принялся неистово дёргаться, всё ещё надеясь на освобождение.

– Голову каменному зверю, – пояснил грум, заметив застывший вопрос в глазах спутницы, – снесли одним ударом. Для этого нужна не только мышечная сила, но и тяжесть в руках. Это существо было большим и громоздким. Если бы оно находилось сейчас где-то поблизости, мы непременно бы услышали. И, кроме того… Кто сказал, что оно представляет для нас опасность? Глупое – да, но не обязательно враждебное.

Стараясь не наступать на растрескавшиеся камни, они вошли в мрачный зал. К удивлению, пахло в храме приятно. Едва уловимый, сладковато-горький дым благовоний окутал Улию, хотя, очевидно, тут давно не зажигали курильниц. Казалось, этот запах навсегда впитался в сами стены, стал их неотъемлемой частью.

Оставив пленённого зайца у входа вместе с дорожной котомкой, Тинар прошёл вдоль стен, зажигая старые оплывшие свечи в запылённых настенных канделябрах. Это прибавило видимости в наступающих сумерках, но отнюдь не придало помещению домашнего уюта.

От распластанного на середине зала камня со следами жертвоприношений, въевшимися в его ледяное тело, шёл ненормальный холод. Он обнимал и настойчиво тянул заглянуть под жертвенник, словно захороненные под храмом останки зверя Ниберу просили непонятной помощи.

– Ты чего? – спросил, обернувшись, Тинар. Он спиной почувствовал напряжение.

– Такое ощущение, что этот ваш первозверь Ниберу ранен, – сказала Улия.

Грум вспомнил, как с Эль и теневиками впервые пришёл в храм несколько лет назад. Улия права: что-то здесь изменилось с тех пор. В самом храмовом воздухе появилось неуловимое дыхание разложения, безнадёжного ожидания конца. Больное и бесконечно уставшее ожидание.

– Это же он, этот ваш зверь, стонет? Так страдает…

– Голодный он, – хохотнул грум, пытаясь снять напряжение, чтобы успокоить девушку. – Вот и ослаб. Сейчас мы его подпитаем…

Тинар вытер пыльные ладони о штаны и направился ко входу, где уже затих, выбившись из сил, жертвенный заяц. Внезапный порыв ветра с непонятной лёгкостью распахнул тяжёлые входные двери, которые Тинар и Улия оставили неплотно прикрытыми. Одновременно с порывом ветра раздался оглушительный треск, словно стены мгновенно дали усадку. Заяц дёрнулся, используя свой последний шанс, и вдруг каким-то образом выскользнул из туго скрученных Тинаром верёвок. Он подпрыгнул, стукнулся лбом о стену и тут же вылетел в приоткрывшуюся дверь.

Грум остолбенело смотрел ему вслед, раскрыв в обиженном изумлении рот.

– Это… Это…

Он хватал воздух, всё ещё не веря в случившееся.

– Вот же… Как…

И наконец-то выдохнул:

– Как же я так… Вот растяпа! Наверное, узел неплотно затянул.

Грум наклонился над сброшенной зайцем верёвкой.

– Вроде, нормальная бечева. Может, подгрыз где? Нет, нигде даже не потёрлась. Целая. И узел остался. Крепкий.

Тинар зачем-то подёргал бечеву в разные стороны.

– Ну, как же он так… Как будто кто-то его вытащил из силка… Это плохо. Как же мы в гости без гостинца? Да ещё к такому…

Тинар посмотрел на жертвенный камень и оборвался на полуслове. Прямо посередине жертвенника прошла свежая трещина. Она вдруг ещё раз охнула, словно отмечая, что её наконец-то заметили, и чуть завибрировала, выпуская из своих недр желтовато-зелёный дым.

Улия взвизгнула и одним рывком оказалась около грума, судорожно прижимая к себе затаившегося в плаще Сёму. Тинар приготовился бежать от чего-то непонятного, но страшного, от затхлых запахов мертвечины, от когтистых лап чудовищ, от смертоносного дыма, выходящего из трещины и рассеивающегося по воздуху храма. Больше всего он боялся увидеть мёртвые глаза зверя Ниберу.

Однако ничего такого не произошло. Только, когда дым немного рассеялся, на поверхности камня отчётливо проявились свежие пятна. И они становились всё больше. Высохший камень сочился тёмной влагой изнутри, густые капли медленно покатились по его бокам.

– Он… плачет, – шепнула Улия.

– С чего ты это взяла? – грум пытался противостоять ужасу самым верным способом: преуменьшая степень опасности.

– Чувствую, – сказала она. – Просто знаю.

– И что его заставило лить эти слёзы? Неужели то, что этот треклятый заяц не захотел стать ужином? Кстати, зайца тоже можно понять…

Тинар всё-таки расцепил судорожно сжатые на своём предплечье пальцы Улии. Наверное, если бы грум был один, то непременно бы дал стрекача. Конечно, в тёмную степную ночь не помчался, залез бы в какой-нибудь тёмный угол и до утра затаился. Но присутствие девушки придало ему смелости. Он заставил себя сделать несколько шагов к камню. На полу под жертвенником уже натекли целые лужи. Приглядевшись, грум заметил, что тёмные пятна, скользящие с камня, собираются в искривлённые, неправильные для жидкости формы.

– Не смотри, – предложил Тинар. – Если тебе страшно, просто отвернись.

– Погоди-ка, – сказала Улия. – Он что? Рисует?

Тинар осторожно дотронулся указательным пальцем до гладкой поверхности жертвенника, быстро отдёрнул руку. Понюхал каплю, оставшуюся на подушечке, недоуменно потёр пальцами, растирая её между них.

–Улия, – сказал он странным голосом, – а ведь это кровь. Ну или что-то… очень на неё похожее.

Она кивнула издалека:

– Ты зачем руки куда ни попадя суёшь?

– Эксперимент, – важно ответил грум. – Для исследователя самое важное – опыт, полученный экспериментальным путём.

– С чего ты взял?

Тинар присел на корточки над изогнутыми свежими лужами, мерцающими в трепете живого света от настенных свечей.

– Об этом во всех грумовских свитках говорится. Я с детства только и зубрил: «движение – основа жизни», «действие – база достатка», «практика – устои развития». Мы не поймём, что происходит, пока не исследуем.

Он с таинственным видом воззрился на окровавленный, блестящий от влаги пол. Капли, стекая, всё ещё падали в лужи, но неестественный рисунок оставался неизменным. И непонятным.

– Тинар, – вдруг задумчиво сказала Улия. – Скажи, а слово «крах» в Таифе означает то же самое, что и в Тумале? Имеется в виду что-то катастрофически неприятное?

– Как минимум, – подтвердил грум. – Почему интересуешься?

– Это буквы, – выдохнула она. – Лужи. Они написаны буквами. И, если я не ошибаюсь, с моей точки зрения ясно видно слово «крах».

Тинару захотелось, чтобы она немедленно замолчала. Словно, если Улия больше не будет нести эту жуть, буквы окажутся чем-то другим, а не таким страшным словом.

– Не смотри, а то головой тронешься. В этом храме может померещиться всякое. Камни не умеют писать.

– Да нет же, – сказала Улия на удивление спокойно. – Он пишет, чтобы мы прочитали. Посмотри же…

Тинар отошёл ко входу, встал рядом с девушкой, и как бы он ни хотел, чтобы она ошибалась, слово явно блестело свежей кровью. И слово это было: «крах».

– Ну, – сказал он, стараясь казаться уверенным. – Скорее всего, зверь жалуется, что стены храма разваливаются. Кому бы понравилось, что его фасад совсем пополз, а крыша пошла трещинами? А тут ещё и законно положенный ему заяц прямо из зубов, можно сказать, утёк. Заплачешь тут…

Он с изрядной долей деланного снисхождения потрепал Улию по плечу, старательно пряча за спину руку, измазанную кровью жертвенного камня.

– Тут в двух шагах есть ещё относительно целая казарма, в которой обычно и ночуют после посещения храма паломники. Я надеюсь, что она ещё сохранилась…

Тинар сделал шаг за порог, но тут же заскочил обратно. Снаружи дул ветер, и казалось, что в темноте кто-то ходит большими, тяжёлыми ногами, гулко ударяя в стены. Грум мог поклясться: там точно кто-то шляется. Он вспомнил разбитый барельеф на входных колоннах. С силой захлопнул тяжёлую дверь.

– Я вымотался, – пожаловался он. – И больше не могу ступить ни шагу. Даже под угрозой выворотника – не могу. Я не в состоянии дойти до казармы.

– Но камень… – сказала Улия.

– Ну и что?

Уставший (и тщательно скрывающий испуг) грум – концентрированное упрямство. Это знают все.

– Храм, жалующийся на то, что ему плохо живётся. Подумаешь, невидаль. А кому сейчас легко? Переждём тут. Это моё последнее слово.

Он сел прямо на пол, обозначив незыблемость своих намерений.

– Там кто-то есть? – догадалась Улия. – Снаружи?

Шаги то удалялись, то приближались. В конце концов, зверя Ниберу Тинар практически знал. И когда-то даже преподнёс ему в жертву зайца. А того, кто ходил там, за стенами, – нет. Из двух зол Тинар выбрал зверя, надеясь, что по старой памяти тот его защитит. И Улию. Раз она оказалась рядом, что тут поделаешь?

Аликорн опустилась на пол рядом с ним. Они сначала вздрагивали от каждого шороха, но усталость взяла своё. Тинар и Улия задремали, облокотившись друг о друга. Тинар сквозь зыбкую дрёму чувствовал нежное тепло, и ему казалось спросонья, что это Эль, как и прежде, сопровождает его в исследовательских вылазках. Они опять были подростками, и впереди их ожидали только захватывающие приключения и прекрасные чудеса необъятного мира.

Она смотрела на него золотыми, лучистыми глазами и улыбалась так, как может улыбаться только Эль.

Улия чувствовала глубокое, ровное дыхание Тинара.

– Эль, Эль… – он вдруг всхлипнул и заметался в тревоге. – Мы не пойдём смотреть жикоров, Эль, не нужно нам… Не ходи, не ходи, я не хочу…

Улия, обернувшись, погладила грума по голове. Случайно дотронулась до щеки и почувствовала, что она влажная. Тинар, как и жертвенный камень, оплакивал какой-то крах. Неведомая аликорну трагедия словно связала грума и зверя Ниберу.

– Не пойду, – тихо прошептала она ему. – Сдались нам эти… жикоры… И без них хорошо.

Он под её ладонью успокоился, опять задышал размеренно и затих до утра.

Когда она, на минутку сомкнув глаза под его сонное дыхание, открыла их, грум был уже на ногах. Улия кинула быстрый взгляд на жертвенник и обнаружила, что на нём осталась только трещина. Лужи высохли, да так основательно, что пятна вокруг камня выглядели делом давным-давно минувших солнц. Или даже лет. Никаких слов и в помине не читалось. Просто потемневшие от времени участки каменного пола.

– Давай-ка скорее убираться отсюда, – сказал Тинар, радостно отмечая, что из-за холма вываливается такой долгожданный рассвет. – Я голоден, но тут мне кусок в горло не полезет.

– Но… – Улия всем своим аликорном чувствовала, что опасность, сгущающаяся ночью под стенами храма, сейчас отступила, но всё ещё боялась. Пролонгированным страхом.

– Тогда оставайся, – предложил Тинар. – Я посмотрю, и крикну тебе, что там происходит. Если всё в порядке, ты выйдешь.

– Не боишься? – Улия глянула на него исподлобья с большим подозрением.

– Боюсь, – вздохнул грум. – Только есть мне хочется сильнее, чем я боюсь. И, кроме того, мы же не можем сидеть тут до скончания века. Как в ловушке.

Прошло несколько томительных минут, когда застывшую в тревоге тишину прорезал весёлый голос грума, звучащий откуда-то издалека:

– Эй, выходи! Тут всё спокойно.

И Улия, прижимая к груди уснувшего Сёму, вышла на свет и тут же зажмурилась. День занимался пасмурный, солнце еле пробивалось свозь пелену облаков, что ещё с вечера заволокли небо, но после полумрака храма его рассеянное сияние казалось нестерпимо резким.

– Иди сюда, – крик Тинара раздался уже из-за наваленных сбоку от входа камней. Улия выпустила Сёму «размять лапки» и полезла через гладкие до скользкости булыжники.

Когда она, преодолев преграду, увидела грума, оказалось, что он не один. Рядом с ним, согнувшись в три погибели, стояло какое-то существо. Из всех щелей замызганной холщовой рубахи пригнутого к земле незнакомца лезла мягкая рыжая шерсть. Руки он держал прижатыми к груди, но Улии показалось, что даже на ладонях у него пробивается нежный пушок солнечной рыжины.

– Улия! – Тинар улыбнулся и помахал рукой, – это бар. И он может разговаривать на понятном языке!

– Бывший, – еле произнесло существо.

Голос был потухший, словно из него выжали все звуки. Какой-то шелест, а не голос.

– Вот скажешь, – хохотнул Тинар, – разве может быть бывшим, например, грум? Пока он не перейдёт на ту сторону, всё равно остаётся грумом. Да и там…

Моу махнул рукой в неопределённом направлении. Видимо при свете дня Тинар мог без опасения называть потусторонние вещи.

– И там он, скорее всего, останется грумом. Так ведь?

Он подмигнул рыжему бару.

– Улия, он говорит, что смотрит тут за порядком. Представляешь, следит за порядком этих руин. Кто-то его определил смотрителем.

– Извините, – сказала девушка бару, стараясь вложить в голос всё сочувствие, на которое была способна. – Я как раз о порядке… Там, в Храме, камень раскололся сегодня ночью. Починить нужно…

Это рыжее существо всё время прятало взгляд, Улия никак не могла посмотреть ему в глаза, и от этого становилось неуютно.

– Как вы думаете, дождь будет? – вдруг тихо спросил рыжий смотритель.

– Что?! – Тинар оглянулся на белёсое небо. Улия тоже непроизвольно задрала голову к затянувшим высь облакам.

– Хорошо бы, если дождь пойдёт, – пояснил бар.

Он вдруг повернулся к ним спиной и с медленной скорбью отошёл к одной из распластавшихся по земле стен.

– Он странный, – растерянно сказал Тинар, глядя, как бар зачем-то поправляет давным-давно обрушенные камни. Наводит какой-то непонятный, кроме него самого, порядок. – Ты видела этой взгляд?

Улия покачала головой.

– У баров взгляд такой всегда… Злой, но открытый. Явно предупреждающий. А у этого глаза совсем потухшие. Какой-то он… Словно в нём что-то сломалось. Как будто тело бара надели на кого-то совершенно другого. И без хозяина. Я никогда не видел бара без хозяина. Говорит, что ничего ночью не слышал. И меня слушать не захотел. Он явно знает, кто ходил ночью вокруг храма. И что случилось с жертвенником. И…

Тинар побледнел об одной только мысли, внезапно вспомнив:

– И кто разрушил барельефы у входа. Улия… Я никогда не слышал о том, чтобы у храма был смотритель. Хотя, честно говоря, я и не очень много знаю об этом храме.

Грум, не отрываясь, смотрел на оглаживающего камни бара, когда тот повернулся и поднял голову. Голос прозвучал постно, словно сильно разбавленное водой молоко, но они ясно услышали каждый звук:

– Ни к чему вам знать. Просто уходите и прячьтесь. Где-нибудь. Там, где нет теней. Хотя всё равно…

Он обречённо махнул рукой.

– Вы не заметили? В Храме зверя Ниберу никто никогда не отбрасывал тени. А сейчас… Сейчас они появились здесь. Больше нет укрытия.

– Почему? – Тинару пришлось напрячь голос, чтобы бар его услышал, хотя слова рыжего смотрителя долетали до них издалека без всякого напряжения.

– Мир расползается, как ветхая тряпка, – сказал бар. – Сбывается пророчество. Что-то ползёт изо всех щелей. Кто знает, что сюда явится, когда прорехи станут шире.

Он скрылся за каменной грядой, и у Тинара, честно говоря, не возникло никакого желания догнать странное существо, чтобы расспросить поподробнее.

– Непривязанный бар, – сказал грум, непривычно задумчиво вглядываясь в то место, где растворилась согбенная фигура. – Почему-то мне кажется, что это страшнее, чем плачущий кровью камень…

– Я думаю, – сказала Улия, – что нам лучше поскорее покинуть это место.

И Тинар с ней согласился.