– Слушай, Врагель, точно… пошли обратно, – поддержал своего закадычного приятеля Костя.
Немного подумав, Врагель произнёс:
– Ладно, уходим.
– И пластинки здесь оставляем. Нечего с ними таскаться. В штабе их и так хватает, – окончательно перехватил инициативу Гремлин.
Врагелю ничего другого не оставалось как согласиться. Ребята всё же, от глупой жадности, оставили себе по паре пластинок, а остальные, словно цветы к памятнику, положили на ступени лестницы, ведущей к двери проходной.
Обратно возвращались уже в приподнятом настроении. Всё-таки, когда ехали устраивать несанкционированный пикет, мы рисковали. В любой момент мы могли оказаться в ментовке, а этого никому не хотелось. Теперь этот груз с плеч парней спал, и они стали чувствовать себя гораздо свободнее. Так, можно сказать вприпрыжку, дошли до платформы.
Через четверть часа подошла электричка, мы загрузились и поехали обратно в Москву. Пока мои спутники обсуждали достоинства родных «Гриндерсов», я сидел, уткнувшись в окно, наблюдая безрадостный пейзаж, слепленный из голых, одиноко стоящих деревьев, грязного снега и низкого серого неба. Меня знобило, мои мысли крутились только вокруг единственного по-настоящему интересующего меня последние два месяца предмета.
Ребята решили ехать до вокзала, мне с ними было не по пути. Ближе всего от моего дома располагалась Москва пассажирская – Киевская. На остановке я решил выйти. Пожав всем руки, я уже собирался двигаться к выходу, когда мне в спину прозвучали слова, произнесённые хриплым скрипом несмазанных палёной водкой связок:
– Уже покидаешь нас, студентик сладкий. Чего, поехал тёлок трахать или, может, наоборот?
Парни заржали. Гремлин выбрал не то время для своих тупых шуточек, если раньше я его просто бы послал на хер, то теперь меня прямо-таки подкинуло от резкого прихода злобы. Ярость энцефалитным клещом впилась мне в извилины воспалённого любовными страданиями мозга. Развернувшись на каблуках, я бросился на него. Он сидел с краю около прохода и явно не ожидал от меня такой прыти. Я нанёс ему три прямых удара, повалил на пол и вцепился пальцами в его крысиную морду. Мои ногти порезали кожу, а я, давя всё более сильно, бил его головой об пол. Его дружок Костя попытался вступиться. Схватил меня за плечо, не оборачиваясь я оттолкнул его так, что он загремел на соседнее сиденье. Больше мне никто избивать Гремлина не препятствовал, и я довёл свою расправу до логического конца. Вложив всю свою ненависть, всё своё напряжение последних недель я выбил из него всё дерьмо. Гремлин остался плавать в луже собственной крови, пуская слюнявым ртом пузыри, выключенный словно чайник, раздавленный словно насекомое. Закончив, и отвесив ошарашенным моим внезапным приступом агрессии партийцам издевательский поклон, я ушёл. Поезд как раз подъехал к станции, вся драка заняла не больше минуты.
Идя по площади к метро, меня снова накрыло. Тучи на небе разбежались в стороны, открыв высокое в своей фантастической глубине, по-настоящему синее небо. И на этом фоне, всей своей жизнеутверждающей красотой призывающим к жизни, мне стало на душе совсем скверно. Жить без неё не могу. Мне так тоскливо, безнадёжно. Больше нет сил терпеть.
Рядом с неработающими сейчас фонтанами я вижу здание общественного туалета. Иду к нему, плачу последние свои деньги, запираюсь в кабинку. Сегодня туалет ещё не успели загадить, и здесь царит утренний бодрящий запах хлорки. Встаю над унитазом, спускаю штаны до колен, мну свой конец, возбуждаюсь и начинаю мастурбировать. Представляю свою девушку, как она занимается сексом с тремя накаченными неграми. Те её крутят наподобие вертолётного пропеллера. Туда-сюда и так и этак. На вершине этих извращённых манипуляций, ко мне приходит оргазм. Он настолько силён, что струя моего семени выплеснулась на бежевую стену сортира белой кляксой взрыва и застыла желеобразным плевком в окружении брызг размером поменьше.
Меня отпускает, я больше не чувствую боли, меня не беспокоит её измена. Мне по хрену, по хрену, по хрену – так я себя пытаюсь уговаривать. К сожалению, это только временное облегчение. Я это знаю, знаю, что отпускает меня ненадолго, но всё равно обманываю себя.
На улице, чтобы взбодрить себя и продлить ложное чувство спокойствия, подхожу к одиноко стоящей около лавочки миловидной девушке.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – отвечает она.
– Разрешите задать вам один вопрос.
– Задавайте.
– Я надеюсь, вы за общение?
– Ну, в общем, да. Смотря с кем, – говорит она, немного кокетничая.
– Меня зовут Илья.
– Марина.
– Хотите скажу, что означает ваше имя по-старославянски.
– Ну-ка, интересно.
– Едущая верхом на бесконечности, – вру беззастенчиво я.
– Да, прямо в точку, это на меня похоже. Мне нравятся романтические приключения. Путешествия, встречи с людьми. Интересные знакомства. Вы знаете, я так люблю неожиданные повороты судьбы. Мчаться далеко-далеко и не оглядываться. А вы?
Девушка очень разговорчива. Примерно на середине её нехитрого монолога меня снова догоняет обречённость смертельно раненного зверя и после этого я Марину уже не слушаю. По смене интонации её голоса, поняв, что мне задали вопрос, я смотрю ей прямо в глаза, поворачиваюсь и, ни слова ни говоря, ухожу прочь. Спиной чувствую её растерянность: от такой выходки она должно быть просто обалдела, но мне всё равно.
Терпеть такие муки и ради чего? И разве так страшно мне ей позвонить? В этом бурлящем котле ненормальных, обжигающих чувств разбитого сердца я нашёл смысл жизни – это любовь! Без неё ты умираешь. И если ты даже переживёшь период потери, перетерпишь поражение и смиришься с тем, что ты больше не нужен той, для которой ты готов на всё, то всё равно умрёшь. Дальше будет жить уже совершенно другой ты. Враньё, что всё рано или поздно кончается, ничего подобного. Вместо любви всегда приходит смерть. Я решаюсь ей позвонить.
Сотового у меня при себе нет. Да и если бы был – денег на моём телефоне лежало ровно ноль. Приходится пользоваться таксоматом. Эти алюминиевые полу-будки ещё сохранились кое-где в городе. Одна из них приютилась около первого дома, стоящего сразу через дорогу возле площади перед поклонной горой. К ней-то я и спешу.
Сейчас моя единственная уже должна быть дома, сегодня по расписанию у неё всего два семинара, а от института до дома ей идти, от силы, минут пять. Набираю номер её домашнего телефона. Раздаётся первый гудок, затем, через показавшуюся мне бесконечной паузу, трубит второй. Время тянется неимоверно медленно, я сильно до хруста в суставах стискиваю пальцами трубку. На пятом гудке она поднимает трубку, слышу её сонный голос:
– Алё.
– Привет, Олесь.
Она меня сразу узнаёт, я это чувствую по короткой напряжённой паузе, которую она берёт перед следующей своей репликой.
– Надо же нашёл, когда позвонить. Я только отдохнуть легла, – последние слова она произносит, чуть повышая свой голос.
– Олесь…
– Ну, чего ты пристал? Олесь-Олесь. Чего тебе от меня надо?
– Я тоскую по тебе.
– Прекрасно, а я нет.
– Олесь?
– Хватит! Ты мне спать не даёшь! – прокричала она и бросила трубку.
В моём ухе коротко запикало – "Пи пи пи пи пи пи". – Дальше я слушать не стал, повесив трубку, направился в метро.
Я стоял на открытой платформе станции метрополитена Кутузовская, мои волосы шевелил промозглый мартовский ветер. Было и холодно, и сыро. Подъехал поезд, я зашёл в него. И, как только переступил его порог, реальность перевернулась, деформировалась, изменив меня и время. Я вновь оказался в темном тамбуре Поезда Несчастий.
Глава 3
Сердце саднило перегорелым предохранителем. Я уже и забыл, как мне тогда было тошно. Но на зло всем эмоциональная болезнь души проложила для меня дорожки, ведущие из той несчастливой сказки, повествующей об извечном одиночестве, в будущую бессвязную тошнотворность перепутья запутанных дорог жизни. Открыло новые возможности, придало смелости для достижения новых, в дальнейшем оказавшихся не нужными мне целей.
Сидя около окна, смотрю на проносящиеся мимо пейзажи – жёлтые поля, зелёные леса, синие реки. За окном буянило лето. Может я уже близко от своей цели. В вагон входят двое мужчин, они садятся напротив меня и начинают разговаривать. Они мне смутно знакомы. Как через туман вижу их лица, скрывающиеся в давным-давно забытом сне. Я их точно где-то видел, только они тогда были не совсем те. Не такие, другие. Точно! Во всём виноват возраст! Когда мы последний раз встречались, им обоим было лет по десять. Передо мной уселись гости из моего детства. Только они, что мне показалось почти волшебным превращением, выросли.
Да, прошли годы и конечно же все мальчишки, с которыми я сталкивался в детстве, кроме тех, которые умерли (были и такие), выросли. Логически понимая это головой, принять душой мне факт их взросления трудно. Звали их, насколько я мог верить своей услужливой памяти, подсовывающей мне имена и лица, Лёша Полипов и Костя Иницкий. Полипов со своим рабочим комбинезоном выглядел слесарем, едущим домой с работы на металлообрабатывающем заводе. Его ранее белёсые волосы немного потемнели, но всё также расчёсывались им на ровный пробор. Лицо блином, оттопыренные уши. Он и раньше отличался широкой костью, а теперь стал довольно крупным мужчиной. Костя всё такой же кудрявый, но уже начинающий лысеть, одет был вполне стандартно – джинсы, голубая рубашка. Его весёлые глаза погрустнели, а острый нос заострился ещё больше. Костя и Лёша здесь появились явно неслучайно.
– Извините, – обратился я к ним. – Мужчина, вы же Полипов? – уже обратился я лично к Лёше. – А вы Иницкий? – задал я вопрос и Косте.
– Да. Мы знакомы? – начав внимательно меня изучать, спросил Полипов.
– Меня зовут Семёнов.
И тут до этого молчавший Костя воскликнул:
