Жизнь и свобода. Автобиография экс-президента Армении и Карабаха

Кольцо блокады вокруг области стремительно сжималось. Нас пытались отрезать уже не только от Армении, но и от всего остального мира. Было перекрыто железнодорожное сообщение: сначала прекратились пассажирские перевозки, а вскоре встали и грузовые. Еще недавно до Еревана можно было добраться на машине, пусть и в сопровождении военного конвоя, – теперь автомобильные дороги были заблокированы. Начались перебои с продовольствием, промышленными товарами, топливом.

Под прикрытием внутренних войск власти взяли под полный контроль Степанакертский аэропорт – последнюю транспортную связь с Арменией для населения области. Количество авиарейсов из Степанакерта резко сократилось, в аэропорту постоянно дежурил ОМОН. Любая поездка в Ереван самолетом для молодых парней могла закончиться их арестом. Велась осознанная политика, направленная на окончательное закрытие аэропорта: прилегающее азербайджанское село Ходжалу под предлогом размещения бежавших из Средней Азии турок-месхетинцев застраивали вплоть до самого летного поля – так, чтобы аэропорт стало нельзя использовать из-за опасной близости к жилым домам. В строительство вкладывались огромные средства.

Область закатывали в полную изоляцию, и единственное, что у нас осталось для связи с внешним миром, – это вертолеты.

В Степанакерте на центральной площади по сей день есть два правительственных здания. Они стоят рядом – буквально в сотне метров друг от друга. В одном из них сейчас находится президентская резиденция, а во втором заседает правительство Нагорного Карабаха. В советское время это были здания обкома партии и Областного совета народных депутатов.

Республиканский оргкомитет расположился там же, где до этого был комитет Вольского – в помещении бывшего обкома, а в соседнем здании продолжал как ни в чем ни бывало работать упраздненный исполком Областного совета. Должность председателя исполкома занимал Леонард Петросян[49], а пост его первого заместителя – Олег Есаян[50]. Так и существовали параллельно две власти: одна – упраздненная ими, вторая – категорически не признаваемая нами.

Никто из нас в здание, где сидел оргкомитет, никогда не ходил; они к нам тоже. Коменданты несколько раз пытались установить между нами контакт, но безуспешно: Поляничко и его «комитет» представляли враждебную нам сторону, мы воспринимали их как врагов, они платили нам взаимностью. Здание обкома обнесли по всему периметру колючей проволокой, установили усиленные блокпосты, нагнали спецназ. Вся территория находилась под тщательной круглосуточной охраной, пройти можно было только по специальным пропускам. Они сидели в полнейшей изоляции – в город выходить опасались, приезжали и уезжали под прикрытием бронетехники. Там, в этом здании за колючей проволокой, вынашивались все планы по подавлению национально-освободительного движения армян Нагорного Карабаха.

В то время приняли массовый характер операции по «проверке соблюдения паспортного режима в районе ЧП». Эти операции разрабатывались комендатурой по приказу оргкомитета, а осуществлялись силами внутренних войск и ОМОНа. По сути это были просто облавы: окружали село, обыскивали все дома, проверяли жителей – искали оружие и боевиков. Проверки, разумеется, касались исключительно наших населенных пунктов: подразумевалось, что боевики могут быть только армянские. Вот данные из сводок МВД того периода, которые приводит в своей книге «Мятежный Карабах» Виктор Кривопусков – офицер, служивший в те годы начальником штаба следственно-оперативной группы МВД СССР в НКАО:

В 1990 году проведено 160 оперативно-войсковых операций по проверке паспортного режима и выполнению Указа Президента СССР от 25 июля 1990 года «О запрещении создания вооруженных формирований, не предусмотренных законодательством СССР, и изъятии оружия в случае его незаконного хранения». Из них 156 – в городах и селах, где живут только армяне.

Каждая такая операция заканчивалась массовыми арестами – оснований для них не требовалось. Задержанными оказывались, как правило, случайные люди, не имевшие никакого отношения к отрядам самообороны: бойцы наших отрядов понимали, что их ищут, вели себя очень осторожно и попадались гораздо реже.

Арестованных обычно передавали правоохранительным органам Республики, и в итоге все они оказывались в азербайджанских тюрьмах, лишенные каких-либо прав на защиту. К этому моменту национальная вражда и взаимная ненависть достигли такого накала, что тюремщики просто вымещали свою злость на задержанных, и армяне, попадавшие туда, неминуемо подвергались насилию и издевательствам. (Была, впрочем, и еще одна причина, стимулировавшая массовые аресты, – деньги: из родственников арестованного часто вымогали выкуп.)

В этот же период комендатура ужесточила контроль за дорогами внутри НКАО. Повсюду расставили блокпосты, и объехать их даже по сельским дорогам стало непросто. Чтобы свободно передвигаться, незаметно перебрасывать людей, оружие, мы построили огромное количество своих внутренних дорог в объезд азербайджанских сел и блокпостов. Брали за основу заброшенные проселочные дороги, а где их не было, пробивали новые, расчищая и утрамбовывая непроходимые участки тракторами. Фактически мы покрыли область альтернативной дорожной сетью, благодаря которой теперь могли доехать из Степанакерта до Гадрута – самого дальнего райцентра, не попав ни на один блокпост.

В ответ военные изменили тактику: стали размещать передвижные блокпосты, пытаясь каждый раз устраивать засады в новых, неожиданных местах, – но и этот прием быстро перестал работать. Небольшой Карабах населен довольно плотно, и, если где-то местные жители замечали, что через деревню едет БТР, да еще в сопровождении уазика, это сразу вызывало подозрение: куда едет? Зачем? Ага: поставили пост! Так что новость мгновенно разлеталась по всем дворам, и уже через несколько минут на дорогах всех проезжающих предупреждали о засаде. Те, в свою очередь, понимая, что передвижение военных ничего хорошего армянам не сулит, спешили распространить информацию дальше по всей области, и застать врасплох наши отряды было нелегко.

Законы партизанской войны работали на нас: мы находились в среде, которая полностью нас поддерживала, а для них была враждебной. Это давало нам огромное преимущество.

Чтобы противостоять нарастающему давлению, мы старались не только наращивать наши военные возможности, но и минимизировать потери, устанавливая контакты и налаживая сотрудничество с военными. С некоторыми комендантами районов и старшими офицерами внутренних войск у нас складывались хорошие отношения. Союзные войска были направлены к нам в горячую точку по долгу службы – причин для враждебности ни у них, ни у нас не было. Военные прекрасно понимали, что у нас находятся временно – каждые полгода их меняли; видели они и то, что в стране царит полный бардак – Советский Союз катится к распаду. Проявлять особенное служебное рвение в такой ситуации не было никакого смысла: зачем наживать себе врагов среди людей, против которых ты лично ничего не имеешь и которые способны тебе отомстить, если можно – и проще – спокойно отслужить свой срок и через шесть месяцев вернуться домой. Немало военных, особенно из среднего звена, относились к нам с искренней симпатией, сопереживали, стремились помогать. Действия и решения оргкомитета они в душе не поддерживали, а кто-то даже старался им препятствовать по мере своих возможностей.

Одним из первых силовиков, с кем у нас установился хороший контакт, был Концевенко, возглавивший областной КГБ. Он повел себя порядочно по отношению к нам с самого начала. Первым с ним сблизился Леонард Петросян. Присмотрелся – вроде человек адекватный, никакого предубеждения против нас не имеет, напротив, демонстрирует лояльность. Через Леонарда договорились с ним о встрече, причем инициатором выступил сам Концевенко. Я поначалу даже отнесся к этому с некоторым подозрением.

За чертой города у нас стояли павильоны, куда в обычное время люди приезжали поесть шашлык, посидеть за беседой, просто отдохнуть… В одном из таких павильонов мы и встретились. Концевенко сразу сказал: «Ребята, я сюда не напрашивался – судьба занесла. Действовать против вас я совершенно не хочу. Готов вас поддерживать – вы мне симпатичны». Так начались наши с ним отношения, которые мы, конечно, не афишировали. Дружба с Концевенко, возможно, кому-то из нас спасла жизнь. Может быть, и мне.

Мы понимали, что стоим поперек горла у властей и что они способны пойти на крайние меры. Провокации со стороны азербайджанских спецслужб участились, и все лидеры движения стали постоянно носить с собой оружие.

Я по-прежнему находился под защитой депутатского статуса, а в какой-то момент меня выбрали еще и в Президиум Верховного Совета Армении, в котором мне, правда, так ни разу и не довелось побывать, но решиться на мой официальный арест стало сложнее. Тем не менее из комендатуры продолжали регулярно приходить с повестками ко мне домой, а однажды военные даже явились к жене на работу, в санэпидстанцию, требуя немедленно признаться, где ее муж. Белла, обладающая прекрасной выдержкой, ответила им, наивно хлопая ресницами: «Ой, я сама хотела бы это знать! Несколько месяцев его не видела. Вы уж, пожалуйста, если его найдете, сообщите мне».

Концевенко меня тогда предупредил: «Роберт, будьте осторожны, к Поляничко приехала какая-то специальная группа, им поставлена задача физически уничтожить лидеров. Есть поименный список, кого должны убрать, есть разработанный план. Трупы собираются подкинуть на границу с Арменией, чтобы свалить убийство на армян – якобы те сами расправились со злостными националистами. Ты в этом списке первый». Предупреждение мы услышали, но продолжали вести свою обычную деятельность, только с усиленными мерами предосторожности. Я пересмотрел маршруты перемещений, чтобы нельзя было предугадать, где и в какой момент окажусь, просто изучив мои привычки. В моем дневном графике все осталось почти по-прежнему, лишь время от времени я менял место ночевок. Помню, пару месяцев подряд мы с Сержем Саргсяном ночевали в гараже у моего брата. Как-то раз я взял туда с собой старшего сына, Седрака, чтобы хоть немного побыть вместе.

Страха мы не испытывали. К опасности довольно быстро привыкаешь, к тому же сама ситуация казалась до примитивности простой: они охотятся на нас, мы на них – вот так все сложилось. Кроме того, мы понимали, что организовать покушение на нас в нашем родном городе – в городе, который мы же и контролировали и все население которого нас поддерживало, – для заезжей группы очень сложно. Думаю, они в конечном итоге просто на это не отважились.

Начальник УВД Владимир Ковалев, присланный из Москвы, был очень интересным и непростым человеком. На вид – невысокий, подтянутый, жилистый, спортивный. По характеру – энергичный и смелый: пока оргкомитет отсиживался за забором из колючей проволоки, Ковалев в одиночку ездил по городу за рулем своей «нивы», каждое утро устраивал пробежки на стадионе – в общем, всячески демонстрировал, что никого и ничего не боится. Говорили, что он прошел какую-то специальную подготовку во время своей службы в Афганистане.

Приехав в Степанакерт, он тут же с рвением включился в работу. Нам это добавило головной боли. Мы попытались наладить с ним отношения – для начала хотя бы договориться о встрече, но ничего не выходило: ни на какие контакты с нами он не шел категорически.

Пришлось менять тактику.

Однажды, когда Ковалев в очередной раз куда-то ехал, в хвост «нивы» пристроился грузовой уазик – небольшая машина с маленьким наглухо закрытым кузовом и дверцами сзади. Такие автомобили тогда часто встречались, поэтому ее появление никаких подозрений у Ковалева не вызвало. На мосту рядом со стадионом уазик резко обогнал «ниву». Ковалев, не сбавляя скорости, помчался за ним, не придавая значения тому, что уазик начал слегка притормаживать. Когда расстояние между машинами сократилось метров до 10–15, задние дверцы уазика внезапно распахнулись, и оттуда раздалась длинная автоматная очередь – весь магазин был выпущен в лобовое стекло «нивы», практически в упор. В такой ситуации человеку, сидящему за рулем, выжить абсолютно невозможно! Но Ковалев не просто выжил, его даже не зацепило – невероятный случай! Спасла его уникальная реакция, хладнокровие и, видимо, афганский опыт: увидев, что дверцы уазика открываются, он в ту же секунду соскользнул под приборный щиток и лег на педали – маленький и юркий, он ушел туда весь и свернулся клубком. Машина пролетела остаток моста и, съехав с него, свернула в кювет и там заглохла.

Буквально несколько дней спустя – не помню, через Концевенко или Кривопускова, – Ковалев сам попросил о встрече. Мы согласились.

Встречу назначили в пригороде Степанакерта в павильоне Хамза, и наш собеседник в очередной раз показал себя смелым человеком, приехав в одиночку в незнакомое для него место. Его встретили я и Серж Саргсян, пригласили пообедать. Особых разносолов у нас не было, но шашлыки и традиционная тутовка на столе стояли. К моему удивлению, Ковалев оказался здравомыслящим и порядочным человеком. Он прямо сказал: «Ребята, я вам не враг, меня прислали служить – я честно служу. Воевать с вами не собирался и не собираюсь – это ваша земля». По его рассказам стало понятно, что репрессивные меры против армян – не его иницатива и что Поляничко его особо не жалует как раз за те черты, которые вызывали симпатию у нас: принципиальность и твердость характера. В общем, вышел хороший и откровенный разговор. Тутовку, правда, Ковалев так и не попробовал – кажется, был непьющим. Прощаясь, мы искренне пожали друг другу руки и расстались почти на дружеской ноте.

После он не раз поможет нам. Именно благодаря ему нам несколько раз удастся вызволить некоторых своих самых ценных бойцов, схваченных спецназом. К сожалению, в ноябре 1991 года он погибнет в вертолетной катастрофе.

К тому моменту, создав вооруженные отряды, карабахцы уже продемонстрировали, что способны не только проводить митинги, но и подрывать мосты и коммуникации; карабахцы дали понять, что готовы не только просить о чем-то власть, но и бороться с ней, отстаивая свои права, свою свободу. Карабахцы показали, что могут наказывать своих врагов – что у них есть способы и воля делать это.

Эти действия привели к тому, что количество желающих быть нашими врагами буквально за несколько месяцев существенно уменьшилось, и выстраивать отношения с военными стало гораздо проще. Новые коменданты особого района шли с нами на контакт сразу по прибытии – правила игры они уже знали от предшественников. Они же снабжали нас специальными пропусками для свободного перемещения по области. Мы сами вписывали свои фамилии в пустые бланки с печатью и подписью комендантов.

Мотивация для сотрудничества с нами была простой: когда ты отвечаешь за личный состав в войсковой группе, тебе, конечно, хочется, чтобы не было никаких ЧП, чтобы все спокойно отслужили и вернулись домой. Самый надежный способ осуществить это – наладить взаимоотношения с теми, кто способен создать тебе головную боль. Надеюсь, что иметь с нами дело было к тому же и приятно: с некоторыми из военных у нас завязалась дружба, и мы продолжили общаться даже после их отъезда из Карабаха.

Хорошие отношения с представителями силовых ведомств, офицерами внутренних войск и службы безопасности позволяли нам отчасти смягчать последствия их деятельности. Если кто-либо из наших оказывался арестован, мы могли с их помощью добиться перевода пленника в больницу – а оттуда ночью «эвакуировали». Часто нашим товарищам после ареста действительно требовалась медицинская помощь: многие оказывались жестоко избитыми, но получить разрешение генерала Сафонова[51] (о нем я еще расскажу) на их госпитализацию было нелегко. Особенно когда Сафонов понял, что, какую усиленную охрану ни приставляй к этим пленным, наутро палата все равно окажется пустой. И никаких свидетелей, никто ничего не видел, в палату никто не входил, из больницы никто не выходил…

Бывали и другие случаи, когда наших бойцов, схваченных ОМОНом совместно со спецназом, вывозили в Баку, в печально знаменитую Баиловскую тюрьму. Тогда оставался единственный способ вызволить своих: обмен пленными. Для этого нужно было захватить кого-то важного, ради кого будут стараться.

Именно так мы вызволяли будущего командующего нашими войсками Самвела Бабаяна.

Самвела арестовали 1 июня 1991 года, когда он только что вернулся в Степанакерт из Гадрутского района, где собирал отряд для участия в освобождении села Хандзадзор. Конечно, это был наш провал: его схватили прямо в центре города, у нас под носом. Полгода Самвел провел по тюрьмам: сначала в Шушинской, затем в Баиловской в Баку. Вскоре после того, как его опять перевели в Шушу, в Степанакерт прибыл заместитель главного прокурора Азербайджана Шукюр Аббасов. Ничего личного мы против него не имели, работники прокуратуры отзывались о нем, как о хорошем человеке. Но нам требовался кто-то, представляющий собой определенную ценность, – это была единственная возможность обменять Самвела. Аббасов принадлежал к известной и влиятельной семье, так что шансы на обмен были высокими.

Водителем нашего прокурора Роберта Айрапетяна тогда работал молодой парень Ашот – участник подполья и друг Каро, брата Самвела. Ашот сообщил друзьям о приезде важной персоны, и буквально через час группа во главе с Каро ворвалась в здание прокуратуры, захватила Аббасова и, выйдя через внутренний дворик, вывезла его в горную деревню. Айрапетян, случайно оказавшийся во время этой операции рядом, тогда страшно перепугался – кажется, даже больше, чем сам пленник.

Переговоры об обмене шли около двух месяцев. Самвел уже тогда играл важную роль в формировании и управлении нашими вооруженными отрядами, так что переговоры через военных вел я сам. Мы предоставили для обмена целый список арестованных армян, чтобы не выдать, насколько важен для нас один из них. Наконец договорились и назначили дату.

Обмен пленными обычно происходил при посредничестве военных на кладбище на границе с Агдамом. Так было и в этот раз. Когда мы приехали туда на уазике, уже смеркалось. Два бэтээра – по одному с каждой стороны – ждали нас в условленном месте. Между ними было метров сто. Я забрался на один из них, бронемашины двинулись навстречу друг другу и, сблизившись, остановились.

Из второго бэтээра военные с трудом, как пробку из бутылки, вытянули какого-то полного мужчину, как потом оказалось, родного брата пленного прокурора. Человек грузный, да еще в бронежилете, видимо, застрял в узком люке. Они все вместе подошли к нам, заглянули в машину, чтобы удостовериться, что мы привезли именно того, кого обещали, и вдруг начали возмущаться:

– Вы что ж, хотите за одного нашего прокурора 10 своих получить?

Я пошутил:

– Так вы гляньте, какой он упитанный! – друзья Самвела неплохо кормили Аббасова в деревне. – В нем же килограммов сто пятьдесят живого веса! А наши вон, все тощие и измученные…

– Ладно, – говорят. – Забирайте своих.

– Постойте, – отвечаю, – я же тоже должен убедиться, что вы кого нужно привезли. Залезаю на их бэтээр, смотрю сверху через люк. Кругом темнота, лампочка внутри машины тусклая – почти ничего не видно. Свечу в лица фонариком, всматриваюсь – не вижу Самвела! Говорю:

– Э, погодите, тут не все!

И вдруг слышу, как один из пленных мне шепчет:

– Да все в порядке, это я, я здесь!

Смотрю – действительно Самвел. Не сразу его узнал: за полгода в плену он сильно изменился – похудел, да и потрепали его изрядно. Но держался при этом хорошо, молодец.

Самвелу и нам повезло: арестовавшие его просто не поняли, кто был у них в руках, – иначе мы вряд ли когда-нибудь его увидели бы.

Благодаря нашим контактам с главами силовых ведомств стычек с военными стало гораздо меньше. Когда нас предупреждали о намеченных облавах, это было хорошо для обеих сторон: мы успевали вовремя вывести своих людей из опасной зоны, а значит, не приходилось потом проводить операции по их вызволению – они выполняли свою задачу, не вызывая нареканий начальства.

Конечно, конструктивные отношения удавалось выстроить не всегда и не со всеми. Были и такие, кто враждовал с нами невероятно усердно. Уверен, что это усердие опиралось на щедрую материальную подпитку – деньги и подарки. Страна разваливалась, все в дефиците, будущее в непроглядном тумане – в таких условиях моральной стойкости хватало не всем. Конкурировать с Азербайджаном, перекупая военных, мы не могли – таких денег у нас просто не водилось. В наших силах было лишь наглядно показать закон физики: всякое действие рождает противодействие – рвение, направленное против нас, будет наказано и в попытке заработать деньги можно потерять гораздо больше. Где-то я вычитал такую фразу: «Пуля оставляет в голове глубокий след, даже если попадает в задницу».

Самым ненавистным человеком в Карабахе после Поляничко был генерал Сафонов. Его не выносили все, в том числе остальные коменданты. Люди военные в выражениях не стеснялись – самыми мягкими эпитетами в адрес Сафонова служили «сволочь» и «продажная скотина». Он каким-то чудом уехал из Карабаха живым. Не знаю, как у него сложилась жизнь дальше и как он договаривается со своей совестью после всего, что совершил. Впрочем, у таких, как он, совесть молчаливая. К счастью, похожих на Сафонова среди военных было немного.

Когда Сафонов, отслужив свой срок, уехал, его заменил Косолапов, комендант, о котором моя память не сохранила ничего, кроме фамилии. А вот генерала Жинкина, который появился у нас после Косолапова, помню очень хорошо. Жинкин оказался человеком интересным, обаятельным, из тех, кто сразу к себе располагает. У нас с ним выстроились добрые и доверительные отношения. Жинкин приходил в ужас от того, что творилось вокруг. К Поляничко он относился крайне негативно, называя его в частных беседах «абсолютно безнравственным и аморальным типом», и, насколько было в его власти, игнорировал приказы оргкомитета.

Как-то меня спросили, доводилось ли мне видеть Поляничко. Я пошутил: «Ни разу не видел, даже в оптический прицел». Руководитель оргкомитета всегда находился в здании с зашторенными окнами. Охота за ним велась долго, он пережил несколько покушений, но каждый раз что-то шло не так.

Третья попытка была самой дерзкой. В кабинете Поляничко на третьем этаже здания обкома партии собралось совещание, посвященное операции «Кольцо»[52]. Операцию как раз только что приостановили, и планировалось обсудить дальнейшие действия. К Поляничко съехались все ответственные за ее проведение – кабинет был полон руководителей силовых ведомств.

Колючая проволока по периметру территории, усиленная охрана спецназом – собравшиеся чувствовали себя в полной безопасности. Сидели, неторопливо и расслабленно обсуждали… И вдруг в самый разгар совещания раздался грохот, и, вдребезги размолотив оконное стекло, в комнату влетел снаряд и разорвался прямо над головой у Поляничко! Шарахнуло сильно. Посыпалась штукатурка, пыль, комнату заволокло дымом. Все, кто был в кабинете, оглохли, многих контузило.

Благодаря точному расчету выстрел из гранатомета был сделан буквально под носом у охраны – метрах в пятнадцати от блокпоста. Стрелявшему – его звали Карен – сыграл на руку рельеф местности: здание обкома стоит на возвышении, а он расположился в низине. Крутой склон перед зданием закрывал его от солдат на блокпосту, и он оставался незамеченным до самого выстрела. А вот выбор оружия и боеприпасов в Карабахе был невелик, так что стреляли из РПГ тем, что имелось в наличии, – кумулятивным снарядом. Такой снаряд эффективен против бронетехники – мощная струя прошивает броню, но осколков он дает мало. Участникам совещания повезло: пробило дырку в потолке прямо над креслом Поляничко, а оставшиеся от снаряда куски разлетелись в разные стороны, никого не задев. Однако напугались все очень серьезно: а вдруг сейчас еще раз рванет?! Никто не понимал, что творится. Люди ползком выбирались из кабинета в приемную, ничего не видя в дыму и в пыли.

Солдаты высыпали с блокпоста в полной растерянности: «Что произошло?! Кто стрелял?! Откуда?!» К этому моменту Карен – парень спортивный – уже сбежал вниз, где его ждала машина. Гнаться за ним никто не стал: советские солдаты не больно-то рвались рисковать своими головами на чужой войне.

Двое из участников этого совещания – Концевенко и Ковалев – позже в лицах рассказали мне, как все это выглядело внутри. Описывали с юмором, посмеивались, так что если обида на нас поначалу и возникла, то быстро прошла.

От нас Поляничко ушел, но своим чрезмерным усердием в сочетании с полной безнравственностью он быстро наживал врагов везде. Позже, уже на Северном Кавказе, куда он отправился после Карабаха с подобной же миссией, его все же достали местные.

Кстати, не так давно, читая одну книгу о событиях тех лет, я наткнулся на выдержки из отчетов о проделанной работе, которые Поляничко направлял в Баку. Из этих материалов я с изумлением узнал, что в одном из своих донесений он гордо рапортует о нашей готовности пойти на уступки – якобы такое решение мы приняли на заседании Областного совета народных депутатов. Это чистейшая ложь: такого решения не было и быть не могло. Видимо, сидя в полнейшей изоляции за колючей проволокой, глава «оргкомитета» попросту врал, демонстрируя руководству, что активно работает и даже добивается каких-то результатов.