Я поживу еще немного
Всю дорогу я не проронила ни слова. Когда мы зашли в метро, Маргарита Дмитриевна спросила, доставая монетки из кармана:
– Тея, тебе купить жетон?
– Нет, у меня есть проездной, – смущаясь, торопливо заверила я и тут же достала из кармана карту…
Вот мы и приехали. Зашли в небольшое двухэтажное здание. Со всех сторон доносился гул скопившихся здесь людей. Детский смех, плач, крики сливались с заботливыми, ласковыми, строгими голосами взрослых. Чувствовалась общая напряженность и суетливая усталость дожидавшихся своего времени посетителей. К врачу была большая очередь, но нас обещали принять первыми.
– Тея, если хочешь, я зайду одна и поговорю с доктором, а потом зайдем вместе, – предложила мне Маргарита Дмитриевна.
– Давайте! – обрадованно воскликнула я.
Она как будто прочитала мои мысли. Я хотела, чтобы она сама все объяснила, тогда доктор не заметит мою робость.
Когда дверь кабинета отворилась, Маргарита Дмитриевна исчезла в нем, а я осталась сидеть в коридоре с женщиной, на которую все еще злилась. Тщетно я пыталась подавить свою внутреннюю дрожь. Тревога путала мысли. От этого время тянулось очень долго. Наклонившись низко к полу, я пристально разглядывала свои кроссовки и беспокойно теребила пальцы.
Соцработник сделала несколько попыток со мной заговорить. У меня не было желания с ней общаться, и я отвечала односложно, всем своим видом стремясь показать ей свою безграничную подростковую холодность.
Через некоторое время Маргарита Дмитриевна вышла и жестом показала мне, чтобы я зашла в кабинет.
За столом сидела пожилая женщина в очках и белом халате, с большими добрыми глазами. Ее короткие кудрявые седые волосы были аккуратно причесаны, а морщины на лице добавляли ее образу особую мудрость. Она некоторое время пристально разглядывала меня спокойным и сочувственным взглядом, точно изучая. Наконец она предложила мне сесть.
У меня затряслись колени. Неловкая и смущенная улыбка, которая почему-то всегда появлялась, когда мне было тревожно, почти не сходила с моего лица.
Доктор начала подробно расспрашивать меня обо всем: как дела в школе, почему мне не хочется жить… Она задавала много вопросов, половину из которых я не помню, но один из них прозвучал словно гром среди ясного неба:
– Тея, а ты не хочешь поехать туда, где такие же ребята, как ты? Они твои сверстники. Им тоже не хочется жить.
– Нет! – замотав головой, твердо ответила я.
И затем, заметавшись, категорично повторила:
– Нет, не хочу! Просто пропишите мне таблетки, я буду их принимать, и все.
Этот вопрос меня очень напугал.
Врач, внимательно выслушав меня, начала объяснять, что там мне будет интересно, меня будут понимать… Но, столкнувшись с очередным моим категоричным ответом, она не стала настаивать. Лишь попросила меня выйти и посидеть в коридоре.
Так я и сделала. Мне показалось, что я ее убедила, и от этого стало немного спокойней.
– Скоро еще приедет доктор и выпишет таблетки, – сообщила Маргарита Дмитриевна, выйдя из кабинета. – Нужно, чтобы тебя посмотрела еще одна врач. А пока можно подняться на второй этаж и подождать ее там.
Я удивилась и подумала: «Что может быть неясно доктору?» В кабинете мне, напротив, показалось, что она хорошо понимает меня. Хотелось об этом спросить у Маргариты Дмитриевны, но не решилась. Я немного расстроилась, что нужно еще ждать, но время позволяло, и мы поднялись на второй этаж. Там располагался зал ожидания, который представлял собой небольшое светлое помещение с большими окнами. Мягкие диваны, сухой бассейн, детские игрушки создавали ощущение уюта и заботы.
Как только мы зашли в зал ожидания, Маргарита Дмитриевна сразу куда-то исчезла. И опять я осталась наедине с соцработником. Она уже не вызывала во мне неприязненных чувств. Я к ней даже успела привыкнуть. От скуки, настигшей меня почти сразу, я начала ее разглядывать. Это была женщина лет тридцати с короткой стрижкой и добрыми глазами, которые, казалось, обнимают всех вокруг. Мне вдруг стало любопытно, почему она решила с нами поехать. Как-то незаметно мы с ней разговорились.
Она рассказала мне о том, что человек совсем не может существовать без сенсорной информации, другими словами – без внешних стимулов. Поделилась своим опытом участия в эксперименте, в котором человек должен был просидеть в коробке, где совсем темно и очень тихо, какое-то количество времени. Сказала, что она не смогла провести там ни минуты. Мне было интересно ее слушать, к тому же это отвлекало меня от тревожных мыслей.
– Меня всегда интересовало: если человек по профессии психолог, он сам может нуждаться в психологической помощи? – спросила я.
– Да! – твердо ответила она.
Я удивилась:
– А почему?
– Психологи тоже люди, – улыбнувшись, произнесла она.
Потом рассказала, что, когда Маргарите Дмитриевне было очень грустно и нужна была поддержка, она обратилась к своим коллегам.
– Разве психологам бывает грустно?
Мне трудно было представить Маргариту Дмитриевну подавленной и нуждающейся в поддержке.
Моя собеседница опять улыбнулась и ответила спокойно и ласково:
– Они могут помочь другим, но себе – не всегда. Человек так устроен, что боль становится видимой в присутствии другого.
Ее ответ меня озадачил. Хотелось что-то сказать, о чем-то спросить, но мыслей было слишком много, и они никак не могли оформиться во что-то связное.
На этом диалог наш прервался, и я вновь погрузилась в привычное мне молчание. Тишину нарушали периодически появлявшиеся люди. Они приходили и уходили. Я прислушивалась к каждому звуку, доносящемуся снизу, в надежде услышать голос Маргариты Дмитриевны.
Стараясь меня развлечь, социальный работник дала мне свой сотовый телефон. На нем я слушала музыку, играла в «змейку».
Так прошло полтора часа. Я вновь начала беспокоиться.
Наконец, к моей большой радости, Маргарита Дмитриевна появилась. Я сразу кинулась к ней с вопросами: «Что говорила доктор? Когда приедет другая?» Но она почти ничего не ответила и вновь куда-то исчезла. Однако очень скоро вернулась с чаем и вафлями. Я вдруг почувствовала, что сильно проголодалась. Но из-за своей застенчивости так и не решилась попробовать вафли. Каждый раз, когда Маргарита Дмитриевна предлагала мне выпить чая, я решительно отказывалась. Зато обе женщины с большим удовольствием хрустели свежими вафлями и запивали их ароматным горячим чаем.
«Надо же! – подумала я. – Маргарита Дмитриевна как и все пьет чай и ест. Неужели она тоже бывает голодной?» Это делало ее немного приземленнее в моих глазах. Такая она была мне даже ближе и приятней. Я не могла налюбоваться на нее.
Но вскоре Маргарита Дмитриевна вновь исчезла. Когда это случилось, я чуть не заплакала. Хотелось, чтобы она просто побыла рядом. И пусть обсуждают свои модные тряпки, главное, чтобы не убегала…
На этот раз ее не было еще дольше. Постоянное ожидание сильно томило меня, и порой мне было трудно понять, кого я больше жду – Маргариту Дмитриевну или доктора.
В семь часов вечера за социальным работником приехал муж, и она уехала домой. Я осталась с Маргаритой Дмитриевной. Через некоторое время она сказала мне озабоченно:
– Тея, с минуты на минуту приедет доктор. Мне надо пойти ее встретить. Я могу тебя оставить ненадолго одну?
– Я уже устала ждать. Мне домой пора, – с тревогой в голосе тихо ответила я.
– В городе пробки. Осталось совсем чуть-чуть подождать, – утешала Маргарита Дмитриевна.
А затем вновь пропала. Привыкшая уже к ее исчезновениям, я мысленно репетировала разговор с мамой…
Но на этот раз Маргарита Дмитриевна так и не вернулась…
А потом были санитары… Машина… И вопли…
Прокручивая в мыслях этот день, я вдруг все поняла. Соцработник потому и сидела со мной, чтобы я не сбежала. А Маргарита Дмитриевна потому и уходила постоянно, чтобы я вдруг не догадалась, что она хочет отправить меня в больницу. Как же я раньше не заметила, что они разговаривали чаще с помощью намеков и жестов, иногда шепотом обменивались незаконченными фразами… Она предатель! От этой мысли мне стало очень горько и больно. Ведь это сама Маргарита Дмитриевна – человек, которому я доверяла больше, чем себе… Обида, злость, боль сжигали меня изнутри. Я снова заплакала, потому что не ожидала такого от самого близкого мне человека…
Горькие и сумбурные мысли роились в моей голове: «Если бы мне хоть раз встретиться с ней взглядом, заглянуть в ее “честные” и “искренние” глаза… Я бы ей сказала о том, что очень доверяла ей, а она убила у меня надежду, веру в людей и в жизнь в целом… А теперь… Что же это, мне умереть придется? И как можно быть такой наивной?! – ругала я себя. – Как могла поверить, что мне, человеку, который хочет свести счеты с жизнью, дадут банку таблеток?!» А именно так я себе это и представляла. Как же я заблуждалась! Возможно, моя наивность и была высшим проявлением доверия Маргарите Дмитриевне.
…Санитары больше не обращали на меня внимания. Да и я перестала задавать им вопросы и обратилась к ним лишь однажды, когда почувствовала, что меня сильно укачало.
– Долго нам еще ехать? – еле слышно спросила я.
– В городе пробки. Ехать еще примерно полчаса, – ответил санитар, который сидел передо мной.
Я ужаснулась. Мне хотелось на воздух. Санитары разрешили открыть окно. Мне стало немного легче, но внутри по-прежнему все сжималось, как пружина. Я почувствовала резкую слабость. Руки и ноги стали ватными.
И всякий раз, когда я вспоминала Маргариту Дмитриевну, стоявшую у ресепшен ко мне спиной и так и не повернувшуюся, меня тошнило сильнее, точно сознание не готово было переварить и принять все как есть…
Наконец машина остановилась.
– Приехали! – объявил санитар, сидевший рядом с водителем.
Глава 3
Мы подъехали к небольшому серому дому. С виду он больше походил на флигель. Я вышла из машины. Теплый, влажный вечерний воздух резко ударил в лицо. От него закружилась голова и опять затошнило, но уже через мгновение мне стало легче.
На входной двери висела табличка «Приемное отделение». Как только мы вошли в здание, я вновь почувствовала тревогу и вместе с тем надежду, что мне все же удастся убедить врачей отпустить меня домой.
Нас встретила женщина в белом халате.
– Добрый вечер! Вам налево по коридору, – сказала она и жестом указала путь санитарам.
Вскоре мы оказались в небольшой комнате, которая была тесно заставлена стеллажами с папками. Посредине стоял стол, за которым сидела тучная молодая женщина с большими выпученными глазами, которые, казалось, так и норовят выпрыгнуть наружу.
– Двадцать четыре ноль девять, – положив на стол документы, произнес санитар, который шел впереди.
Женщина взглянула на них уставшими глазами и сразу же попросила меня выйти в коридор и подождать. Я покорно выполнила ее указание. Через пару минут ко мне подошла женщина, встретившая нас у входа.
– Снимите все украшения: цепочки, кольца, серьги, часы. И приготовьте ценные вещи на опись, – сказала она.
– Хорошо, – ответила я.
Из ценных вещей у меня были портфель с учебниками и пятьдесят рублей, которые предназначались для проезда в маршрутке. Вытащив деньги из портфеля, я замерла в тревожном ожидании. Хотелось подумать о том, что будет дальше, но мысли путались. Беспокойные чувства густым комком застревали в горле, сдавливая его и затрудняя дыхание.
Пытаясь побороть внутреннюю дрожь, я начала разглядывать все вокруг. Коридор был пуст. Железные стулья и обшарпанные стены придавали ему мрачный и холодный вид. Когда я изучала наклейку на стуле, в моей голове вдруг возникли вопросы: «Что означали цифры, которые произнес санитар? Может, это какой-то пароль?» Из его уст они прозвучали звонко и твердо. Я заметила, что женщина сразу же занесла эту информацию в какой-то журнал. «Наверное, у врачей есть свой секретный язык», – подумала я. Многое в окружающей обстановке казалось мне странным и непонятным.
Вскоре в коридоре появились санитары. Они попрощались со мной и ушли. Хотелось у них что-то спросить, но я не успела, да и не знала, что именно… После их ухода меня пригласили в кабинет.
Я сразу спросила:
– Когда меня отпустят? Мама ждет дома.
В глубине души я все еще надеялась, что меня вот-вот отправят домой.
– Сегодня переночуешь здесь, а дальше – как скажет доктор, – спокойно ответила женщина с выпученными глазами.
Ну вот. Теперь мне все стало ясно. Я попала в ловушку. Обратного пути нет… «Сволочь все-таки эта психолог, как она могла», – со злостью и обидой пробормотала я.
– Ценные вещи – на стол! – скомандовала женщина, не обращая внимания на мой злой шепот.
Я покорно разжала кулак и выложила на стол пятидесятирублевую купюру.
– Это все? – немного опешив, спросила женщина.
– Да, – тихо ответила я.
– Ты можешь сделать один звонок, – сказала она.
– Кому? – растерявшись, спросила я.
– Ну если надо тебе… Просто положено так, – видимо, не ожидая моего вопроса, быстро проговорила женщина.
– Мне некому звонить, – тихо и печально произнесла я.
Домой звонить было страшно. Кому мне действительно хотелось позвонить – это Маргарите Дмитриевне. Я хотела бы спросить у нее: зачем она все так устроила, почему обманула меня? Но я не знала номера ее телефона.
– Это надо подписать, – через некоторое время сказала женщина и сунула мне два бланка.
– Что это? – спросила я.
– Согласие на госпитализацию и описание ценных вещей, – сухо произнесла она.
Затем женщина встала и сказала:
– Теперь проходи в кабинет и раздевайся.
«Как? Раздеться?!» – не поверила я своим ушам. От этой мысли я побагровела. Раньше мне не приходилось ни перед кем раздеваться.
Я прошла в кабинет и робко села на кушетку. Женщина зашла вместе со мной.
– Чего сидим? Раздевайся! – строго повторила она. – Ты у меня не одна.
Эта женщина показалась мне очень грубой. Вздрогнув от неожиданно строгого голоса, я начала неохотно стягивать с себя брюки. Напряжение и смущение делали мои руки непослушными. Они опять стали какими-то ватными.
Я сняла с себя всю одежду, собрала ее в комок и, не зная, куда ее деть, вопросительно посмотрела на женщину.
– Бюстгальтер тоже надо снять, – брезгливо посмотрев на меня, добавила она и указала рукой в угол кабинета: на полу лежал брезентовый мешок, куда надо было сложить одежду.
Женщина начала осматривать меня со всех сторон.
Прикрывая руками грудь, я неподвижно стояла, уставившись в потолок.
«Неужели это все происходит со мной?» – закрыв глаза, подумала я. Мне хотелось исчезнуть.
– Откуда синяки на ногах? – поинтересовалась женщина.
– Не знаю… – еле слышно произнесла я.
Мне и правда было совершенно непонятно, откуда они.
– А это что? – разглядывая шрам на ноге, спросила она.
– Обожглась в детстве.
Озадаченно посмотрев в свои бумаги, она позвала другого доктора. Зашел мужчина. От робости и оцепенения я чуть не потеряла сознание.
Доктор начал меня осматривать. Я чувствовала: ему абсолютно безразлично, что я стою перед ним обнаженная, таких, как я, он видел сотни… Но меня это ничуть не утешило, и напряжение в теле не исчезало все время осмотра. Наконец он проговорил что-то и вышел.
Женщина протянула мне рубашку гигантского размера, которая была похожа на ночную сорочку и едва держалась на моих плечах. После этого она меня взвесила, выдала халат и тапки. Из моей одежды остались только трусы и носки.
Затем она вызвала санитара, который велел мне следовать за ним. Мы вышли из приемного покоя и подошли к машине скорой помощи. На этот раз машина была легковая.
– А нам долго ехать? – испугавшись, спросила я.
Не хотелось, чтобы меня вновь укачало.
– Нет, до соседнего корпуса, – ответил санитар.
Он показался мне доброжелательным и спокойным.
Больше я ничего не спрашивала.
Очень скоро мы подъехали к трехэтажному кирпичному зданию с решетками на окнах, что сразу бросилось мне в глаза. Дом был похож на заброшенную тюрьму.
Мы зашли в черные двери и поднялись на второй этаж. Перед собой я увидела дверь, на которой висела табличка с надписью: «Женское подростковое отделение»…
Глава 4
Санитар позвонил в звонок. Нам открыла дверь медсестра, и мы вошли в отделение. Меня попросили снять халат и тапки. Все это я отдала санитару, после чего он сразу уехал. Тапки мне выдали другие, а вот халат почему-то нет…
Маленькая и стройная, с черными глазами, мягким и тонким голосом, медсестра походила на девчонку. Вслед за ней я зашла в процедурный кабинет – поразительно белый и просторный. Мебель в нем тоже была вся белая. Везде горели лампы. Их было так много, что яркий свет слепил глаза. В воздухе блуждал смешанный запах лекарств.
Медсестра взвесила меня, измерила мой рост и записала показатели в свои бумаги. Меряя давление, она вдруг пристально посмотрела на меня.
– А жить-то почему не хочется? – сочувственно спросила она.
– Не собираюсь вам ничего говорить, – тихо ответила я.
Мне не хотелось ни с кем разговаривать. Я очень устала за целый день. Обстановка вокруг: цвета, блеск, запахи – все это давило на глаза, врезалось вместе с дыханием в грудь и больно кололо опустошенное сердце тревогой и страхом, рождало внутри боль и обжигающую обиду.
Удивившись моему ответу, медсестра поменялась в лице.
– Не скажешь медсестрам, доктору расскажешь. А будешь молчать – дольше здесь останешься, – строго сказала она.
Ее глаза сосредоточенно забегали по бумагам, которые она держала в руках, а на лбу проступила сердитая складка.
Все остальное время, пока медсестра регистрировала меня, мы молчали, и лишь в конце она равнодушно велела мне идти за ней.
В отделении к этому времени стало очень тихо. Я шла за медсестрой по длинному коридору. Он уже не был похож на больничный. Линолеум под ногами напоминал мне пол на кухне в нашей квартире. С двух сторон были расположены палаты, в которых отсутствовали двери. Я заметила девочку с очень странной внешностью, которая несколько раз выглянула из палаты. Ее лицо показалось мне кривым и неприятным.
«Поступление…», «Девочка какая-то новенькая…» – доносился до меня шепот с разных сторон.
Мне очень захотелось в туалет. Я вдруг вспомнила, что, когда сидела с соцработником в зале ожидания, хотела попросить разрешения сходить в туалет, но постеснялась. Однако сейчас терпеть уже было невозможно. Я робко сообщила об этом медсестре. Тогда она указала мне на открытую настежь дверь и встала рядом, слегка опершись о нее.
Туалет показался мне очень просторным. В нем – несколько унитазов, биде, раковин… и никаких кабинок. Вся эта обстановка меня очень смущала. Казалось, что за мной наблюдает много людей. От сильного напряжения желание сходить в туалет резко пропало.
Я вышла, и мы молча двинулись дальше по коридору. Наконец мы очутились в небольшом холле, который больше походил на гостиную в большой уютной квартире. Ко мне подошла другая медсестра, положила мне руку на плечо и, ласково улыбаясь, сказала:
– Пойдем, я покажу тебе твою кровать.
Она понравилась мне больше. Это была взрослая женщина лет сорока пяти с добрыми глазами. От нее веяло материнским теплом.
Медсестра открыла дверь, отделяющую холл от других помещений, и мы оказались в небольшом коридорчике. В нем был пост медсестры и стояли столы. С каждой стороны коридорчика было по палате.
– Твоя кровать готова, белье уже постелено. Можешь проходить и ложиться, – продолжая тепло улыбаться, произнесла медсестра.
Я не поняла, в какую сторону она показала, но обратила внимание, что в палате, которая поменьше, кровати были пластиковые, а в палате побольше – железные. Тогда я подумала, что, наверное, железные кровати для спокойных, а пластиковые – для сумасшедших, и прошла в палату с железными кроватями. Оказывается, я не ошиблась. Моя кровать располагалась посредине этой палаты.
Я легла на нее и обвела взглядом все вокруг. Палата показалась мне довольно большой. Кроватей было очень много. И почти все они заняты. На стене висели круглые часы, которые показывали десятый час. Больше я ничего не могла разглядеть: в палате было темно. В это время все уже крепко спали. Я вновь почувствовала, что очень хочу в туалет. Тогда я встала, подошла к медсестре и спросила, где он находится. Она жестом указала мне. Оказалось, вход в туалет располагался прямо напротив ее поста. Этот туалет был меньше, чем первый: всего один унитаз, раковина и два биде. Но главное, что мне бросилось в глаза: на двери не было ни замка, ни крючка, ни щеколды. И сверху она была стеклянная. Через стекло можно было разглядеть все, что происходит внутри. Это мне казалось диким и чудным.
Увидев через стекло девочку, сидящую на унитазе, я решила подождать.
– Тея, заходи, не стесняйся. Гони Дусю оттуда, она уже засиделась там, – заботливо произнесла медсестра.
Все еще пребывая в оцепенении, я послушно зашла внутрь. Тихонько встав в стороне, я начала осматривать все вокруг. Невольно мой взгляд упал на девочку. Я заметила ее странное поведение: девочка не просто сидела на унитазе, а как-то подпрыгивала на нем. И одновременно бормотала себе что-то под нос и смеялась. Иногда напряженно застывала и еще сильнее подпрыгивала, словно пытаясь что-то вытряхнуть из себя. Казалось, она совсем не замечала моего присутствия. Руками она трогала свои гениталии. Это зрелище окончательно меня смутило.
– Дуся! Слезай с унитаза! – вдруг послышался из коридора крик медсестры. – Не пугай девочку!
– Сейчас… – неохотно протянула Дуся и поздоровалась со мной, как будто только сейчас меня заметила.
Я откликнулась на ее приветствие.
– Я рожаю… – посмотрев на меня с серьезным видом, сказала Дуся, словно оправдывая важность ее сидения на унитазе.
– Что ты делаешь?! – не поверив своим ушам, удивленно спросила я.
– Рожаю… – расплываясь в улыбке, пояснила Дуся и добавила: – Гномиков рожаю.
– Кого рожаешь?! – еще больше удивилась я.
Мне показалось, что я ослышалась.
– Гномиков, – терпеливо и все с той же улыбкой ответила Дуся.
Затем она вновь сосредоточилась на своем деле, совсем забыв про меня.
Дуся меня очень поразила не только своим странным поведением, но и внешностью. Ее худоба прямо бросалась в глаза. Казалось, еще немного, и она станет прозрачной. Бледно-желтая кожа придавала ей болезненный вид, и только глаза были полны сил и игриво смеялись. Я не могла понять, куда она смотрит. Она как будто была не здесь. Вообще, вся она была какая-то иная, словно из другой Вселенной.
Я смотрела на нее недоуменным взглядом. Мне хотелось сказать ей, что я не вижу никаких гномиков, но она меня опередила.
– Я еще сквозь стены прохожу, – похвасталась Дуся.
– Сквозь стены?! А это как? – Пытаясь представить эту картину, я еще раз окинула взглядом стены в туалете.
Она говорила об этом как о чем-то естественном. Ее смелость и уверенность в голосе сбили меня с толку. И я почему-то поверила ей.
Тогда Дуся, активно жестикулируя, начала объяснять, как она проходит и где. Судя по Дусиному выражению лица, эти объяснения казались ей самой очень логичными, но я совсем ничего не поняла из того, что она мне рассказывала.
Внезапно замолкнув, Дуся осторожно встала с унитаза и начала как бы собирать всех своих мнимых гномиков, которых она «родила», затем, приседая, она вышла из туалета.
Мое напряжение вернулось и в какой-то миг усилилось настолько, что я перестала чувствовать свое тело. Сходить в туалет мне опять не удалось, поскольку казалось, что через стеклянную дверь вся больница наблюдает за мной.
Мне ничего не оставалось, как вернуться в палату и лечь спать. Голод и боль внизу живота ни на секунду не давали о себе забыть… Накрывшись одеялом с головой, я вдруг почувствовала страшную усталость, которая медленно разливалась по всему телу. Образовавшаяся под одеялом темнота согревала и успокаивала. Напряжение потихоньку стало меня отпускать… И я начала уже засыпать, как вдруг почувствовала, что кто-то резко стягивает с меня одеяло.
– С головой накрываться не стоит. Здесь нельзя, – поправляя одеяло, ласково объяснила медсестра.
«Ладно. Раз нельзя, значит нельзя», – не переставая удивляться всему происходящему, шепотом сказала я сама себе.
Однако, как только медсестра исчезла из виду, я вновь накрылась одеялом с головой. На этот раз медсестра очень долго не приходила. «Непривычно как-то тут и загадочно, – думала я. – Люди со странной внешностью, стеклянные двери без замков и запоров… И эта история про гномиков… Неужели Дуся и вправду умеет сквозь стены проходить?..»
Тем временем ко мне вернулись мысли о доме. Я вспоминала маму, сестру, племянника Авиеля. Он совсем недавно родился, но я уже успела к нему крепко привязаться. У меня вновь потекли слезы. «Наверное, мама будет меня искать, думать о том, где я могу быть, возможно, станет волноваться…» От этих мыслей меня бросило в жар. Я удивилась им, ведь до сегодняшнего дня я совсем не думала о том, каково будет маме, когда она узнает, что меня больше нет, станет ли она переживать… Хотя, может, и думала немного. Просто когда я представляла свою смерть, то почему-то была убеждена, что мама почувствует облегчение. А сейчас думала иначе…