
Серьёзность, мрачность сентенции Державина («Не зрим ли каждый день гробов, / Седин дряхлеющей вселенной?») контрастирует с юмором «Гробовщика».
В планах Пушкина был и ещё один вариант общего эпиграфа к повестям: «А вот то будет, что и нас не будет». Однако этой сентенции святогорского игумена Ионы, достойной шекспировских гробовщиков, он предпочёл дурашливо-жизнерадостные реплики фонвизинских персонажей.
В чём же всё-таки смысл пушкинского эксперимента?
Главным героем/двигателем сюжета «Повестей Белкина» кажется Случай.
В черновике едва начатого стихотворения «О, сколько нам открытий чудных…» (октябрь – ноябрь 1829) он назван «бог изобретатель», а в вариантах ещё – «вождь», «отец», наконец, «изобретательный слепец».
В статье об «Истории русского народа» Николая Полевого, которую Пушкин писал в Болдинскую осень параллельно с повестями, есть более абстрактная формула: «Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая – мощного, мгновенного орудия провидения».
В «Повестях» Пушкин, пожалуй, ближе к поэтической формулировке. Случай здесь в самом деле изобретательный слепец, обращённый к простодушному Ивану Петровичу Белкину или девице К. И. Т., подстраивающий встречи рассказчика с Сильвио и его дуэльным противником, вопреки опасениям отца устраивающий счастливую судьбу Дуни, соединяющий двух влюблённых драматически («Метель») или анекдотически («Барышня-крестьянка»), дающий плутоватому гробовщику радостное пробуждение и надежду на изменение.
Пушкин обнаруживает новеллистические структуры в современной жизни. Но его «вдруг» оказываются не ужасными или таинственными, а тёплыми, домашними, ручными, в конечном счёте вросшими в русский быт, вырастающими из него.
Почему Сергей Довлатов мечтал быть наследником Пушкина и при чём тут «Повести Белкина»?
К простым и загадочным пушкинским фабулам-анекдотам критика и литературоведение почти за два века создали разнообразные пристройки. Аполлон Григорьев придумал смирного Белкина, Наум Берковский – эпическую полноту повестей, многочисленные исследователи интертекстов – библиотеку иронических отсылок, Александр Белый – драму совести, Владимир Маркович – незавершённость, загадочность характеров.
А что, если посмотреть на эти тексты простодушно-детски, «подстриженными глазами»? Тогда мы заметим основные, базовые эмоции повестей: трагизм «Станционного смотрителя», драматизм «Выстрела» и мелодраматизм «Метели», идиллически счастливую развязку «Барышни-крестьянки», юмор «Гробовщика».
Когда лицеист Павел Миллер в 1831 году увидел у Пушкина уже отпечатанную книжку «Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А. П.» и осведомился об авторе, Пушкин ответил: «Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно».
Автор уже почти классического «Заповедника» (изба-музей Сергея Довлатова находится сегодня в двух километрах от священного Михайловского) предложил своё неканоническое объяснение канонической книги:
Пушкин существует как икона, но не как учебное пособие, а между тем я совершенно однозначно считаю, что проза Пушкина – лучшая на русском языке, конкретно «Капитанская дочка», и ещё в больше степени – «Повести Белкина». И главное тут не простота и ясность Пушкина, а ещё и нечто большее.
Читая Пушкина, видишь, что проза может обойтись без учёности, без философии и религии, даже без явной, подчёркнутой духовности. То есть достаточно как следует рассказать историю, житейский случай, и глубина жизни, её духовное содержание и всё прочее – проявятся сами собой. Чудо «Повестей Белкина» именно в том для меня, что это всего лишь «случаи из жизни», рассказанные без затей. Ни одну книгу я не перечитывал столько раз, сколько «Белкина», может, раз тридцать.
То есть Довлатов читал этого Пушкина – явная гипербола – в четыре раза чаще, чем Лев Толстой: тридцать раз против семи!
В другом месте он размечтался: «Я очень намекал Майку Скэммелу, который пишет статью в «Атлантик», чтобы он ввернул: «Среди русских много последователей Толстого, Достоевского, Булгакова, Зощенко, но эпигон Пушкина-прозаика – один, Сергуня…»
«…Достаточно как следует рассказать историю…» Мысль Довлатова возвращает нас к первоосновам. История (миф), житейский случай (анекдот) – с этого начинается повествовательное искусство, этим оно, возможно, и окончится (фейсбучный пост – тоже в конечном счёте случай из жизни).
Александр Пушкин. «Маленькие трагедии»

О чём эта книга?
«Маленькие трагедии» – условный цикл из четырёх одноактных пьес в стихах, действие которых происходит в Западной Европе в разные времена. В основе сюжета трёх пьес («Каменный гость», «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери») человеческие страсти (любовь, ревность, скупость, зависть) и их драматические проявления; тема четвёртой, «Пира во время чумы», – глобальная катастрофа, которая мыслится как расплата или испытание.
Когда она написана?
В 1826 году Пушкин набрасывает следующий перечень сюжетов: «Скупой. Ромул и Рем. Моцарт и Сальери. Д. Жуан. Иисус. Беральд Савойский. Павел I. Влюблённый бес. Димитрий и Марина. Курбский». Из перечисленных десяти тем три воплощены в «Маленьких трагедиях» (сюжет с «Дмитрием и Мариной» уже был частично разработан в «Борисе Годунове»). Таким образом, замысел цикла относится уже к этому времени, как и первый набросок «Моцарта и Сальери». Михаил Погодин в дневнике за 1826 год со слов Веневитинова говорит о «Моцарте и Сальери» как об уже написанной пьесе, что, видимо, не соответствует действительности. В январе 1826-го Пушкин также делает запись: «Жид и сын. Граф». Она явно относится к замыслу «Скупого рыцаря».
Непосредственно к работе над «Маленькими трагедиями» Пушкин приступил во время Болдинской осени[373] 1830 года. «Скупой рыцарь» был закончен 23 октября, «Моцарт и Сальери» – 26 октября, «Каменный гость» – 4 ноября и «Пир во время чумы» – 6 ноября.

Неизвестный художник. Портрет Александра Пушкина. Первая половина XIX века[374]
Как она написана?
Общим для всех четырёх пьес оказывается стих – «шекспировский» пятистопный ямб. Пьесы лаконичны: в них от одной до четырёх сцен, а действие занимает не более двух дней. Действующих лиц мало: в «Моцарте и Сальери» – всего два, не считая безмолвного скрипача; пятеро в «Скупом рыцаре» (Альбер, Иван, Барон, Герцог и Соломон). В то же время в «Пире во время чумы» и в «Каменном госте» (в сцене у Лауры) присутствуют статисты, не участвующие непосредственно в действии.
Лишь три героя «Трагедий» – Сальери, Барон и Председатель – выражают своё кредо в более или менее пространных монологах. Но конфликт везде резко проявлен, а в трёх трагедиях есть чёткая развязка: гибель одного из героев. Единственное исключение – подчёркнуто фрагментарный «Пир во время чумы». Пьесы реалистичны, за исключением «Каменного гостя» – хотя элемент фантастики в нём, появление статуи Командора, оправдан и освящён литературной традицией.

Рукопись «Пира во время чумы»[375]
Несмотря на краткость пьес, Пушкин несколько раз обращается к интермедиям – музыкальным и стихотворным. В «Моцарте и Сальери» это несколько музыкальных номеров. В «Пире во время чумы» – песни Председателя и Мери. В «Каменном госте» тоже есть вокальный эпизод: Лаура поёт песню Дон Гуана, при этом самой песни в тексте трагедии нет. Виссарион Белинский предположил, что стихотворение «Я здесь, Инезилья…», написанное за месяц до «Каменного гостя», должно было войти в состав трагедии. При постановках пьесы обычно используется именно оно.
Жанровый характер пьес небесспорен. По крайней мере, «Скупой рыцарь» определяется автором как трагикомедия. Всем четырём пьесам присущи резкие переходы от патетики к разговорной стилистике, внесение в трагедию элементов бытового и комического, тоже восходящее к Шекспиру: скажем, в «Моцарте и Сальери» это эпизод со скрипачом. Эти перемены регистра происходят на очень коротких отрезках текста.
В литературоведении принято рассматривать «Маленькие трагедии» как единый цикл, однако это во многом поздний конструкт. Хотя последовательность пьес условна и никак не утверждена автором, некоторые филологи придают важное значение композиции цикла. Так, Николай Беляк и Мария Виролайнен видят в нём «культурный эпос новоевропейской истории», где каждая пьеса воплощает определённую эпоху. При этом «в основу поэтики каждой из четырёх «маленьких трагедий» положен строго выдержанный исторический принцип: художественный универсум каждой из них строится по законам той картины мира, которую исторически сложила и запечатлела в своём искусстве (прежде всего драматическом и театральном) каждая из четырёх изображённых в цикле эпох»[376]. «Скупой рыцарь» воплощает Средневековье, «Каменный гость» – Ренессанс, «Моцарт и Сальери» – век Просвещения, «Пир во время чумы» (хотя действие пьесы происходит в XVII веке) – эпоху романтизма.
Если исходить из того, что «Пир во время чумы» завершает цикл, мы видим, как изображения частных межличностных конфликтов сменяются в «Пире во время чумы» картиной всенародного бедствия. Пафос самореализации и самоутверждения – через приобретение богатства и власти, через творчество, через житейскую раскрепощённость авантюриста, бретёра и покорителя сердец – в конечном счёте оказывается тщетным; последнее, что остается европейскому человеку, – стоическое противостояние року.

«Драматические сцены». Титульный лист рукописи[377]
Что на неё повлияло?
Несомненно, сама форма трагедии, основанной на столкновении характеров и идей и написанной белым пятистопным ямбом без строгого соблюдения «трёх единств»[378], восходит к Шекспиру, одному из самых важных для Пушкина в 1830-е годы авторов. Дмитрий Благой, а затем Ольга Довгий и другие исследователи указывают на влияние «Драматических сцен» (1815–1819) Барри Корнуолла, второстепенного английского романтика, чьё творчество в 1830-е привлекало внимание Пушкина. Непосредственно в Болдине осенью 1830-го Пушкин читал сборник «Поэтические произведения Мильмана, Боульса, Вильсона и Барри Корнуолла» («The Poetical Works of Milman, Bowles, Wilson and Barry Cornwall». Paris, 1829). Наряду с произведениями Корнуолла внимание Пушкина привлекла поэма Джона Вильсона «Город чумы», послужившая источником «Пира во время чумы».
Как она была опубликована?
Как единое целое цикл при жизни Пушкина не печатался. Первая публикация «Скупого рыцаря» – «Современник», 1836, № 1, под литерой «Р.». «Моцарт и Сальери» был напечатан в альманахе «Северные цветы» за 1832 год. «Пир во время чумы» – в альманахе «Альциона» за 1832-й. Единственная не напечатанная при жизни автора из трагедий, «Каменный гость», увидела свет в сборнике «Сто русских литераторов»[379] (1839). Поставлена при жизни Пушкина была лишь одна из трагедий – «Моцарт и Сальери» (Александринский театр, единственный спектакль – 27 января 1832 года). Премьера «Скупого рыцаря» в том же театре, назначенная на 1 февраля 1837 года, была отменена из-за смерти Пушкина.
Как её приняли?
Прижизненная публикация «Моцарта и Сальери» вызвала восторг нескольких критиков. Рецензент «Северной пчелы» писал: «Новое, превосходное произведение нашего поэта! Характер двух великих композиторов очерчен отлично. Сколько силы, сколько мыслей в монологах Сальери! какая быстрота в разговорах и действии!» В «Московском телеграфе» пьеса была названа «драгоценностью». Николай Полевой, рецензируя отдельное издание «Бориса Годунова», писал о «Моцарте и Сальери»:
…В «Моцарте и Сальери» ярко схвачена таинственность созданий гения, приводящая в отчаяние обыкновенный ум, простое дарование, всякое человеческое искусство. Вот где обозначил себя Пушкин, вот где он становится выше современников, вот наши залоги того, что может он создать, если, сбросив оковы условий, приличий пошлых и суеты, скрытый в самого себя, захочет он дать полную свободу своему сильному гению!

Александр Головин. Могила Командора. Эскиз декорации к опере Александра Даргомыжского «Каменный гость». 1917 год[380]
Другим пьесам цикла, опубликованным при жизни Пушкина, повезло меньше. «Пир во время чумы» упоминался лишь как перевод отрывка из трагедии Вильсона («…Кажется, не самобытное творение», – Семён Раич. «Прелесть и звучность стихов спорят с глубиною мыслей», – отмечает, однако, «Московский телеграф»). Та же участь поначалу постигла «Скупого рыцаря» – не кто иной, как Виссарион Белинский, рецензируя первый номер «Современника», написал следующее: «Скупой рыцарь», отрывок из Ченстоновой трагикомедии, переведён хорошо, хотя как отрывок и ничего не представляет для суждения о себе». Несколько лет спустя Белинский исправился: «Сцены из комедии «Скупой рыцарь» едва были замечены, а между тем, если правда, что, как говорят, это оригинальное произведение Пушкина, они принадлежат к лучшим его созданиям».

Александр Головин. У стен Мадрида. Эскиз декорации к опере Александра Даргомыжского «Каменный гость». 1917 год[381]
Наконец, в 11-й статье цикла Белинского «Сочинения Александра Пушкина»[382] появился первый развёрнутый отзыв на «Маленькие трагедии». Критик рассматривает четыре трагедии как отдельные произведения, а не как единый цикл в целом. Он даёт восторженную характеристику каждой из трагедий, особенно выделяя «Каменного гостя», по его мнению – «в художественном отношении… лучшее создание Пушкина». Для этой трагедии Белинский не жалеет слов:
Какая дивная гармония между идеею и формою, какой стих, прозрачный, мягкий и упругий, как волна, благозвучный, как музыка! какая кисть, широкая, смелая, как будто небрежная! какая антично-благородная простота стиля! какие роскошные картины волшебной страны, где ночь лимоном и лавром пахнет!
В то же время он восхищается «выдержанностью характеров», «мастерским расположением», «страшной силой пафоса» в «Скупом рыцаре». Несколько абзацев критик посвящает психологическому анализу «Моцарта и Сальери». В отношении «Пира во время чумы» он замечает, что «если пьеса Вильсона так же хороша, как переведённый из неё Пушкиным отрывок, то нельзя не согласиться, что этот Вильсон написал великое произведение. Может быть и то, что Пушкин только воспользовался идеею, воспроизводя её по-своему, и у него вышла удивительная поэма, не отрывок, а целое, оконченное произведение».
Что было дальше?
«Маленькие трагедии» прочно вошли в основной пушкинский канон. В библиографии, составленной литературоведом Никитой Кашурниковым, представлено 325 русских и зарубежных статей и монографий, посвящённых «Маленьким трагедиям». В основном эти работы относятся, однако, к XX веку.
Поскольку трагедии считались в театральных кругах «несценичными», история их постановок не очень богата. Можно вспомнить спектакли Театра имени Вахтангова (1959) и Ленинградского академического театра драмы имени Пушкина (1962), экранизацию Михаила Швейцера (1979), где «Маленькие трагедии» объединены с другими произведениями Пушкина («Египетские ночи», «Сцена из Фауста»), анимационный фильм 2009 года. Последняя по времени яркая постановка – Кирилла Серебренникова в «Гоголь-центре» в 2017 году.
В 1869 году композитор Александр Даргомыжский написал оперу «Каменный гость», где в качестве либретто использован полный текст пушкинской трагедии (впервые поставлена в 1872-м). Кроме того, по «Моцарту и Сальери» написал оперу Николай Римский-Корсаков (1897), а по «Скупому рыцарю» – Сергей Рахманинов (1904).
Французские прозаические переводы «Моцарта и Сальери», «Скупого рыцаря» и «Каменного гостя», выполненные Иваном Тургеневым и Луи Виардо, вошли в их книгу «Драматические сочинения Александра Пушкина». Лучшим английским переводом «Маленьких трагедий» критики называли версию Джулиана Лоуэнфельда.
Откуда взялось название «Маленькие трагедии»?
Поскольку Пушкин никогда не издавал четыре пьесы вместе, он не дал им общего названия. Сохранился лист, на котором автор набрасывает название предполагаемого общего издания: «Драматические сцены», «Драматические очерки», «Драматические изучения», «Опыты драматических изучений». Среди них и «Маленькие трагедии». В письме Петру Плетнёву от 9 декабря 1830 года Пушкин писал, что привёз из Болдина «несколько драматических сцен, или маленьких трагедий». Во всех собраниях сочинений Пушкина до 1880 года четыре пьесы, вместе со «Сценой из Фауста» (1825) и неоконченной «Русалкой» (1826–1832), включались в раздел «Драматические сцены». Впервые четыре пьесы, написанные в 1830-м, были выделены и объединены в издании под редакцией Петра Ефремова (1880–1881), а официальное название «Маленькие трагедии» появляется в Полном собрании сочинений 1887 года.
Где и когда происходит действие трагедий?
Каждая из пьес привязана к определённому региону Западной Европы и определённой эпохе. В «Скупом рыцаре» это Франция (или, что менее вероятно, Германия) в период Высокого Средневековья; по мнению филолога Григория Гуковского и историка Андрея Горовенко – Бургундия XV века. В «Каменном госте» – Испания конца XVI или начала XVII века, в «Пире во время чумы» – Лондон в 1665 году, в «Моцарте и Сальери» – Вена в 1791-м. Ни одна из трагедий не связана с Россией, но в то же время нельзя рассматривать их как отражение чужого опыта или суд над ним. Николай Беляк и Мария Виролайнен указывают:
…Пушкин не мог смотреть на современную ему Россию иначе как на наследницу Европы и понимал, что вместе с безусловными ценностями Россия наследует также грехи и беды европейской истории. Вопрос дальнейшей судьбы русской культуры – не только искусства, но всей культуры, культуры как миропорядка, определяющего также и каждую частную жизнь, – заключался в претворении этого наследия, от которого страна уже не была свободна. По прошествии первой четверти XIX века было достаточно очевидно, что конфликты, вызревавшие в Европе последовательно, от века к веку, в России, усваивавшей европейскую культуру в её целокупности, оказались предъявленными одновременно.
Каковы источники «Маленьких трагедий»?
Пушкин при первой публикации снабдил «Скупого рыцаря» подзаголовком «сцена из Ченстоновой трагикомедии: The Covetous Knight». На самом деле перед нами мистификация. У Уильяма Шенстона, чьё имя в России в пушкинскую эпоху транскрибировали как Ченстон, такой пьесы нет, но есть поэма «Бережливость» («Economy»). Как предполагает пушкинист Леонид Аринштейн, Пушкин мог знать об этой поэме из статьи Исаака Дизраэли «Личная жизнь поэта. – В защиту Шенстона», включённой в его книгу «Курьёзы литературы» (1817). Эта книга находилась в библиотеке Пушкина. Некоторые черты биографии Шенстона (несбывшиеся надежды на высокое покровительство, неудачный брак, денежные неурядицы) в описании Дизраэли корреспондируют с жизненными обстоятельствами самого Пушкина. Если предположение Аринштейна верно, то примечательно, что одним из источников подзаголовка пьесы, где действует «жид», послужила статья писателя еврейского происхождения.

Луиджи Сабателли. Чума во Флоренции в 1348 году, как описано в «Декамероне» Боккаччо. Гравюра[383]
В реальности «Скупой рыцарь» – полностью оригинальное сочинение. На это указывает и содержащийся в рукописи эпиграф из Державина: «Престань и ты жить в погребах, / Как крот в ущельях подземельных» (из стихотворения «К Скопихину», 1803). В переводной пьесе эпиграфа из русского поэта, естественно, быть не может. По предположению Григория Гуковского (оспоренному Юрием Лотманом, но решительно поддержанному историком-медиевистом Андреем Горовенко), главным источником пьесы стала «История герцогов Бургундских дома Валуа» Проспера де Баранта (1824–1826), также находившаяся в библиотеке Пушкина. На это указывают как реалии («сундуки фламандских богачей»), так и развязка пьесы. Она удивительно напоминает конкретный эпизод, имевший место в 1472 году, при Карле Смелом: «Герцог Бургундский искренне прилагал свои усилия по достижению согласия между отцом [герцогом Гельдернским] и сыном; но была такая ненависть между ними, что они не могли видеть друг друга без предъявления обвинений с упрёками и оскорблениями. Однажды, в палате герцога Бургундского и при заседании его Совета, старый герцог бросил своему сыну вызов на поединок». Заметим, однако, что еврей-ростовщик в Бургундии 1472 года – фигура невозможная: евреи были изгнаны из герцогства в 1397 году.
В случае «Моцарта и Сальери» источником послужила, как установлено филологом Александром Долининым, полемика вокруг смерти Моцарта, которая велась в апреле 1824 года в парижском Journal des Débats, а также вышедшая в 1828 году и известная Пушкину, вероятно, в пересказе немецкая биография Моцарта, написанная Георгом Николаусом фон Ниссеном, или рецензия на неё в английском журнале The Foreign Quarterly Review (Vol. VIII., 1829).
В «Каменном госте» Пушкин наследует давней литературной традиции, начатой испанским писателем Тирсо де Молиной. Пушкин непосредственно ориентировался на пьесу Мольера «Дон Жуан, или Каменный гость» (1665) и оперу Моцарта по либретто Лоренцо да Понте «Наказанный развратник, или Дон Жуан» (итал. «Дон Джованни») (1787). Между прочим, да Понте был автором либретто ряда опер как Моцарта, так и Сальери.
Наконец, «Пир во время чумы» в самом деле сокращённый перевод одной из сцен «Города чумы» Вильсона.
Какие события жизни Пушкина отразились в трагедиях?
Вопрос об автобиографическом подтексте «Маленьких трагедий» вставал не раз. Во всех четырёх пьесах обнаруживались скрытые автобиографические смыслы. Так, общепризнано, что в «Скупом рыцаре» отразились сложные отношения Пушкина с отцом Сергеем Львовичем, который был скуповат и отказывал старшему сыну в его доле наследственных доходов. Этот мотив постоянно присутствует, например, в переписке Пушкина с братом и Василием Жуковским. Вот, например, фрагмент письма к Жуковскому от 31 октября 1824 года:
Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к отцу, прошу его позволения объясниться откровенно… Отец осердился. Я поклонился, сел верьхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec ce monstre, ce fils dénaturé… [с этим чудовищем, с этим сыном-выродком… – франц.] (Жуковский, думай о моём положении и суди). Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю всё, что имел на сердце целых 3 месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить. – Перед тобою не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников Сибирских и лишения чести? Спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырём.
В данном случае речь шла не о денежных счетах, а о взятом Сергеем Пушкиным на себя перед властями обязательстве следить за «благонадёжностью» сына. Но именно эта сцена очень близко воспроизведена в трагедии, где соединена с эпизодом из Баранта. В дальнейшем Сергей Львович Пушкин фактически взял своё обвинение назад, заявив, что сын «убил его словами», – так же, как Барон в ходе разговора с Герцогом постепенно смягчает «убить» до «обокрасть».
Уже Павел Анненков предположил, что ложная отсылка к «Шенстону» должна была закамуфлировать скандально-автобиографический мотив. В дальнейшем подтекст «Скупого рыцаря» стал предметом статьи Вячеслава Ходасевича в книге «Поэтическое хозяйство Пушкина» (1924).
Что касается «Каменного гостя», то первым вопрос об автобиографическом подтексте трагедии поставил Иван Леонтьев-Щеглов в статье «Нескромные догадки» (1899), однозначно отождествив Инезу с Амалией Ризнич, Лауру с Анной Керн и даже Лепорелло со слугой Пушкина Ипполитом. Гораздо глубже подошла к теме Анна Ахматова, указавшая в своей статье 1947 года на параллели между «покаянным» монологом Дон Гуана и текстами (стихами и письмами) 1830 года; на очевидное сходство между кружком Лауры и миром петербургской литературно-театральной богемы рубежа 1810–20-х годов, в который входил Пушкин. Но, по мнению Ахматовой, всё это говорит «не столько об автобиографичности «Каменного гостя», сколько о лирическом начале этой трагедии», то есть о выражении личных чувств, типичном для лирики.