Фаворит из будущего
«Так сейчас на Украине не говорят. Ни на востоке, ни на западе… Так говорили раньше… глаголет, иноземец, поспешник… Черт возьми. Да что же происходит!» – Чернышев попытался приподняться, чтобы лучше оглядеться и понять, где он находится.
Один из мужчин грубо толкнул его в грудь, прижимая к соломе.
– Агафон, его б связать надо. Больно прыткий он. Сбежит еще. Интересную птицу мы поймали. Ты ток глянь на его фузею. Точно иноземный шпиен.
– Может за него и заплатят что-то, – второй бородач начал вытаскивать из-за пазухи веревку.
– И то верно. А то сразу на огнище. Толку нам от этого будет?
«Фузея? Так называли в России ружья в восемнадцатом веке. В двадцать первом это слово только историки и знают. А тут два каких-то бородача… Я что, в восемнадцатом веке? Бред какой-то…», – Александр застонал, бородач слишком сильно сделал первую затяжку веревкой на его руках.
Но довязать он не успел.
Извне донесся какой-то гам, крики. Дверь резко распахнулась, впуская в комнату порцию свежего морозного воздуха и целую толпу мужчин и женщин в явно старинной одежде.
– Вот он! – старик, вбежавший первый, ткнул пальцем в Чернышеву. – Вот он, поспешник дьявола! Антихрист. Дома наши жжет! На огнище его! Где это видано, что б такая зимой гроза была! Да с такими молниями! Прямо в дома втыкались! Так токо Антихрист мог явиться!
Стоящие сзади мужики и бабы поддержали старика:
– На огнище его!
– Сжечь Антихриста!
– Тащи его!
Мужчина, вязавший руки Александру вскочил и закричал:
– Да уйми ты их, Епифан! Это шпиен иноземный! Ты на его фузею тока глянь! Его в город надоть.
– Сжечь его! – из-за спины старика выскочила какая-то женщина, со сбившимся на голове головным убором, с какими-то смешными рогами. – А то не буде нам покоя. Из-за него две хаты сгорело! У Марфы немовля в дыму задохлось!
– У Тихона от хаты Марфы хлев занялся! Корова сгорела! – выкрикнул кто-то из-за спины женщины. – Тихон, чего молчишь?
– Да что там гутарить. Хватай его! На огнище! – оттолкнув женщину, вперед выдвинулся высокий молодой парень. Его тулуп был перепоясан ярко-красным поясом.
Путь ему попытались преградить бородачи, притащившие Александра в хату. Но парень, обладал большой силой. Он отшвырнул их и рывком, схватив за куртку, поставил Чернышева на ноги.
– Держи его, народ! – и он толкнул его в толпу.
С пяток пар рук вцепились в Александра, стали заламывать руки и тащить из комнаты.
Благодаря тому, что Александр казался на ногах, он смог немного лучше разглядеть, где он находится. Немного, потому что, когда тебя швыряют как кеглю, сосредоточиться очень трудно.
Низкое помещение с закопченными, точнее покрытыми сажей потолком и стенами. Пол глиняный. Интерьер предельно спартанский – в углу, чуть ли не на половину комнаты печь, украшенная синими крестиками, слева в углу, на дощечках стояло несколько икон, рядом с ними лежало пара засушенных цветов. Воль стены примостился сундук, а ближе к окну стол и лавка. С другой стороны печи прислонена к ней была кочерга, а на полке темнела утварь.
Чернышев больше не сомневался. Каким-то образом он оказался в прошлом, предположительно в 18 веке. Как это случилось, обдумывать времени не было. Мозг парня просто принял это за истину, аксиому, инстинктивно ухватившись за более насущное сейчас – спастись!
– И фузею его сжечь! Дьявольское это оружие!
Парень, перепоясанный красным поясом, схватил, лежащий на столе калаш.
На несколько мгновений Александра перестали теребить и толкать. Все невольно уставились на незнакомую вещь, инстинктивно внушающую благоговение. Так, наверное, индейцы смотрели на вещи испанцев, казавшихся им фантастическими. Так там были технологии шестнадцатого века. А тут, поблескивая вороненной сталью, предстало оружие двадцатого века, в мгновение ока перенесенное в восемнадцатый.
Чернышев, конечно, никакого благоговения не испытывал. Калаш он и есть калаш, к тому же основательно потрепанный. Его внимание привлек другой предмет. На столе тихо так себе лежала граната Ф-1. На фоне зеленой, в крупных квадратиках поверхности, отчетливо выделялось блестящее кольцо чеки. Стоит его дернуть и через четыре секунды эти «квадратики» изрешетят практически всех, кто находится в комнате.
Решение пришло мгновенно. Мозг, оттолкнувшись от истины, что он находится в восемнадцатом веке, сделал впечатляющий кульбит:
– Слово и дело государево! – громко раздалось в хате.
Визг, ругань, крики мгновенно стихли. Шутка ли. Ведь такие слова человек произносил, когда знал, что где-то замышляется измена или умышление на государево здоровье и честь. А всякого, кто будет препятствовать, чтобы на злоумышленников было донесено, автоматически сам становился государевым преступником и подлежал казни.
Александр почувствовал, что хватка державших его рук ослабла. Все, пора! Он с силой рванулся, боднул стоящего перед ним мужика в лицо, кого-то с силой толкнул и в два прыжка оказался возле стола. Судорожно схватил гранату. Чека податливо выскользнула из паза, и теперь ударник удерживался лишь рычагом, прижатым потными пальцами Чернышеву.
– Бомба! Взорву всех на хрен! Расступись!
«Надеюсь, в восемнадцатом веке понимали, что такое на хрен», – у студента-историка из двадцать первого века явно были пробелы в образовании.
В комнате возникла паника. Завизжали бабы, мужики зачастили матами:
– Ептыть твою мать!
– Ах, проныра!
Александр рванул свой автомат из рук опешившего мужика. Но тот, несмотря на растерянность, выпускать из рук «фузею» не захотел и неожиданно с силой толкнул Чернышева в грудь. Толчок был настолько силен, что левая рука Саши, схватившаяся за автомат, выпустила его. Парень увидел, что его противник замахнулся калашом, как дубиной. И тогда по полу скользнула «лимонка»…
Боец ДНР, прошедший донецкий аэропорт и Дебальцево, тут же рухнул. С каким-то утробным рыком на него бросился какой-то мужик. И тут рвануло шестьдесят грамм взрывчатого вещества гранаты. Три сотни осколков отправились за своими жертвами. Вопли, стоны, какой-то треск – все это стало удачным звуковым оформлением того, что происходило в хате.
Обычная сельская мазанка восемнадцатого века явно не была рассчитана на оборонительную гранату двадцатого века. Ее ударная волна легко развалила ближайшую к взрыву глиняную стену. Потеряв опору, затрещали бревна перекрытия. Все заволокло пылью.
Александр услышал, как ойкнул навалившийся на него мужик. Почувствовал, как он дернулся и тут же затих. Чернышев спихнул с себя обмякшее тело, спасшее его от осколков, нащупал автомат, потянул к себе. Парень с ярко красным поясом, затеявший потасовку и не отдававший автомат, теперь не возражал. Осколок из каленого чугуна разворотил ему череп. Чернышев поднялся на ноги. Сквозь пыль были видны тела людей, посечённых осколками. То тут, то там раздавались стоны. Взгляд наткнулся на одного из мужиков, которых первым увидел Александр, когда пришел в себя. Кажется, его звали Еремеем. Осколок гранаты попал ему в грудь и видно перебил какую-то крупную артерию – на теле расплылось огромное, почти во всю грудь пятно крови.
«Эх, Ерема. Ерема…» – задержавшись лишь на мгновение, Чернышев перешагнул через тело.
За те несколько месяцев, что, изнеженный цивилизацией городской мальчик, провел там, где реально убивают, где снаряд «Града», «Гвоздики» или «Гиацинта» в мгновение превращает человека в плохо освежёванную тушу, он привык к крови. Поэтому вид убитых им ни в чем не повинных людей надолго его не задержал.
Возле двери тела громоздились друг на друге. Поэтому пришлось идти прямо по ним.
В глаза ударил яркий свет. Александр огляделся. Все вокруг было занесено снегом. В этом белом пространстве, то тут, то там высились, беленькие хатки. Впрочем, высились – это слишком громкое слово для тех сооружений, которые буквально задевали сугробы своими соломенными крышами. Правильнее будет сказать, торчали. Из некоторых, через дверь вился черноватый дым и отвесным столбом уходил в небо.
«Вот, что значит топить по-черному, – мелькнуло в голове несостоявшегося историка. Сомнений больше не было. Он находился в прошлом, в далеком прошлом. – Минимум восемнадцатый век, Точнее максимум. А может и семнадцатый или еще раньше».
Да и этот снег – глубокий и ослепительно белый. В последнем бою под Дебальцево снег был совершенно другим – едва покрывавшим землю и в лучшем случае сероватым. Плюс мороз. Если снег еще мог за ночь нападать, пока он был без сознания. Но откуда так резко взялся такой мороз, не меньше двадцати градусов? Тогда же температура болталась где-то около ноля.
– Елы-палы. Вот это влип! – концовку своих невеселых мыслей Александр Чернышев произнес вслух.
Но особо предаваться унынию времени не было. Привлечённые сильным взрывом и взвившимся вверх столбом пыли и дыма, к хате, откуда только что выскочил Саша, бежали мужики. У всех в руках топор или вилы.
Руки уже въевшимся рефлексом поставили переводчик огня на одиночную стрельбу.
– Стоять! Стрелять буду! – Чернышев навел автомат на ближайшего к нему мужика.
Тот замер. Несмотря на необычный для него вид, крестьянин восемнадцатого века отлично понимал, что перед ним оружие, которое убивает. К калитке, ведущей во двор, подбежало еще несколько мужиков. Вскоре метрах в пятнадцати перед Александром теснилась толпа человек в двадцать. Все сплошь мужики, вооруженные вилами, топорами и кольями.
Имея надежный калаш, неплохие навыки в стрельбе и психологическую устойчивость в стрельбе по людям, Чернышев мог без труда расчистить себе путь. Но было несколько существенных «но», которые прочно обосновались в голове начавшего понемногу успокаиваться парня. Во-первых, убивать не хотелось. Ведь это же не враги, а, в общем-то, свои люди, вполне возможно предки тех, с кем через два с лишним века Александр плечом к плечу будет отбиваться от бандерлогов. Конечно, сунься эта толпа на него, то боец батальона Сомали не колеблясь, открыл бы огонь на поражение. Полгода гражданской войны прочно впрессовали в голову аксиому – на войне, если хочешь остаться в живых, в первую очередь думай, что перед тобой враг, которого надо успеть убить первым. Лишь потом, на досуге, можно вспомнить, что это был твой соотечественник и вполне возможно, что у него остались дети и прочий шлейф социальных обязанностей.
Во-вторых, Александр Чернышев не знал, что ему дальше делать. Абсолютно. Пока все его действия диктовались элементарным инстинктом самосохранения. Это все равно, что бурого мишку выдернуть из тайги и забросить в саванну. Ну, сначала надо отмахаться ото львов, шакалов и прочих гиен. А потом? Все время же не будешь отмахиваться от всего нового для тебя мира. Надо в этом мире свою тайгу строить.
Между тем мужики, подталкивая друг друга, медленно надвигались на Сашу. Тот отлично понимал ход их мыслей. «Фузея» в их понятии могла выстрелить лишь один раз и все. Значит, могло не повезти лишь одному человеку. После же выстрела этот странный человек становился абсолютно беззащитным.
– А ну стоять! – Александр чуть отвернул ствол вправо и четыре раза выстрелил по тыну, выбивая из него щепу. – У меня зарядов на все ваше село хватит!
Громко заржала запряжённая в сани лощадь, привязанная к столбу рядом с разрушенной хатой.
Толпа, выдохнув из себя разноголосую нецензурную речь, отпрянула назад.
«Прежде, чем что-либо предпринять, необходимо собрать максимум информации. Это аксиома не только в военном деле, но и в жизни. А где добыть информацию? Да взять языка!» – мозг пришельца из будущего начинал медленно нащупывать «дно под ногами», о которое можно было опереться.
Чернышев еще раз окинул взглядом двор и окрестности. Взгляд упал на лошадь, косившую на него шальным взглядом.
– Эй, ты, а ну подойди к лошади! – Александр ткнул автоматом в сторону ближайшего к нему мужика.
Тот со страхом отпрянул.
– Кому говорю, к лошади! Или застрелю на хрен!
Видя, что мужик продолжает колебаться, Чернышев стрельнул ему под ноги. Пуля взбила фонтанчик снега.
– Барин, не убивай! – мужик повалился на колени.
– Встать! К лошади!
Кряхтя, тот поднялся и со страхом, не сводя глаз с автомата, двинулся к беснующемуся из-за выстрелов животному.
– Вилы брось! Отвязывай лошадь! Остальные от калитки отошли на пятьдесят шагов! Быстро!
Толпа начала пятится.
– А ну стой! Вон ты, – Чернышев ткнул стволом в сторону рослого мужика. – Сбрасывай тулуп. Живо!
«На улице минус двадцать точно. В своем камуфляже замерзну за пару часов. А броник спасает от пуль, а не от мороза. Так что деваться некуда», – бывший студент историк, бывший боец ДНР, а сейчас непонятно кто смотрел на торопливо сбрасывающего с себя тулуп мужика.
– Может и верну когда, – Александр натянул на себя тяжелую зимнюю крестьянскую одежду восемнадцатого века. – А сейчас, давай, пятьдесят шагов назад.
«Может броник скинуть? – мелькнуло в голове. – Да нет. Береженного бог бережет. Как пар костей не ломит, так и лишние килограммы защиты не жмут».
Дождавшись, пока мужики отойдут на расстояние, гарантирующее, что если даже какой-то дурной селянин попытается снять его броском топора или вил, Чернышев скомандовал оставшемуся крестьянину:
– Садись в сани, вывезешь меня отсюда.
– Барин, не убивай! Не оставляй моих деток сиротами! – заблажил мужик.
– Будешь слушаться, жив останешься! Садись!
– А куда ехать-то, барин?
– Куда глаза глядят!
Вскоре Александр, в чужом тулупе, сидя на санях, проезжал мимо притихших хаток. Сани покачивало на снежных ухабах, и в такт ним подрагивал ствол автомата, хаотично отбрасывая в ослепительно голубое небо «зайчики». Солнце неспешно вскарабкивалось в зенит.
* * *Район села Ильинка (будущее Дебальцево), Бахмутский уезд, Российская империя, 7 (18) февраля 1761 года.
«Итак, я в прошлом. Это факт. Второй факт, что я точно не смогу понять, почему это произошло. Александр Чернышев все же историк, а не физик или математик. Всякие там искривления пространства, тоннели перехода и прочее я воспринимаю только как антураж к фантастическому роману. То есть предельно поверхностно. Так что, получается мне не выбраться»? – парень поежился, несмотря на то, что крестьянский тулуп хорошо защищал от холода.
Когда непосредственная опасность миновала, и он постепенно успокоился, все его существо отчетливо осознало – в этом мире он остался совершенно один. Причем, если человек остается один, то он хотя бы находится в привычной для него среде, в которой более-менее все понятно. А тут…
«Кстати, а все же конкретно, в какой век и год меня занесла нелегкая? Что то же надо делать», – Александр толкнул в плечо своего возницу.
– Как тебя зовут?
– Герасимом кличут.
– Ну, надеюсь, ты не му-му. Скажи, Герасим, какой год сейчас-то?
– Одна тысяча семьсот шестьдесят первый, барин.
– А день, месяц?
– Так межень сейчас, седьмое число.
– Межень? Это февраль что ли?
– Да, барин, февруарий.
«Седьмое. Значит вчера, когда меня нашли, было шестое… Бой был семнадцатого. Одиннадцать дней разницы. Ах, ну да, новый и старый стиль. Так разница вроде двенадцать дней. Нет, все правильно. Для даты девятнадцатого века разница составляет двенадцать дней. А для восемнадцатого – одиннадцать. И до дня моего рождения остается всего ничего – двести тридцать два года с хвостиком», – Александр невесело присвистнул.
Ему неожиданно, до выступивших слез в глазах захотелось домой. Увидеть маму, обнять ее, посмотреть в родные карие глаза. Увидеть своих товарищей по оружию, услышать их добродушный матерок.
«Вдруг, если я окажусь на том же месте, где меня нашли, я вновь смогу оказаться в своем времени? Вдруг там какие то врата времени образовались? И достаточно через них пройти с обратной стороны и все, здравствуй две тысячи пятнадцатый год! Как же я по тебе соскучился!» – мысль прочно засела в голове Александра, согревая и вселяя надежду.
– Герасим, а что ты знаешь обо мне?
По лицу мужика пробежал страх, даже зрачки расширились.
– Не боись! Не трону. Говори, что знаешь.
– Да сказывают, что ты приспешник дьявола, а может и сам антихрист.
– Это я уже понял по оказанному мне теплому приему. Ты лучше скажи, что знаешь, как я попал в ваше село. Оно, кстати, как зовется то?
– Ильинка, барин, – охотно ответил мужик.
«Ну да. Дебальцево на ее месте возникнет только через век с лишним», – Александр нахмурил лоб, пытаясь вспомнить, что ему известно по истории здешнего края.
– Хорошо, Герасим. Так как я попал в твою Ильинку?
– Вчерась, барин, поутру откудава не возмись тучи набежали. Все небо заволокли. Я тогда подумал, не к добру все это. Думал, вьюга сильная вдарит. А тут гроза зимняя случилась. Да такая, что и старики не упомнят. Молнии прямо в землю втыкались. Будто жалили ее за какие-то грехи. Мне дед, когда я мал еще был гутарил, что ежели такая зимняя гроза случится с молниями, быть беде!
«В две тысячи пятнадцатом гроза не утром, а ночью случилась», – мелькнуло в голове Чернышева.
Он остро почувствовал свою беспомощность. Погодные стихии, почти синхронно произошедшие с интервалом в двести пятьдесят четыре года, как то были связаны между собой. Но понять эту взаимосвязь было все равно, что неандертальцу, окажись он в нашем времени, самостоятельно разобраться в зависимости между нажатием на кнопку дистанционного пульта и сменой каналов в телевизоре.
– Далее случилась беда. Одна молния попала в хату Марфы-вдовы. Она как раз снег от крыльца откидывала. Ну ее так шибануло, что она и повалилась в беспамятстве. А хата полахнула. Народ пока сбежался на пожар, ее дитя задохлось. Царство ему небесное, – Герасим перекрестился. – А вторая молния попала в хату Никифора. Но там все успели выскочить. Тока хата дотла сгорела. И еще от Марфиной хаты хлев у Тихона занялся. Корова угорела в нем.
Слушая мужика, Александр живо представлял, какая паника царила в селе вчера.
– Ну а я как в хате очутился? Что с неба свалился?
Если бы сейчас Герасим подтвердил, что да, с неба или еще фантастичней – возник на месте удара молнии в землю, Чернышев и в это бы поверил.
– Да нет, барин. У Еремея за околицей молния в стог сена попала. Он и занялся. Еремей вскочил на сани и к нему, стало быть, спасать. Вот аккурат возле стога он тебя и увидал. Ты в беспамятстве в снегу лежал. Еремей тебя на сани и привез в село. А кто-то потом и крикнул, что ты антихрист. Что токо он мог с молниями на землю явиться.
– Где этот стог ты знаешь?
– Да недалече отсюда, с версту наверное.
– Давай туда, – скомандовал Чернышев.
«Ведь этот Еремей меня спас. Не найди меня он тогда возле стога, замерз бы. Вон как мороз пощипывает. Градусов двадцать точно есть. Если не больше. А его так отблагодарил», – перед глазами Чернышева встала картинка из недавнего прошлого – лежащий в своей хате навзничь его спаситель с огромным темным пятном крови на груди.
Через двадцать минут езды возничий Александра крикнул:
– Приехали, барин. Вон около того стожка тебя Еремей и нашел.
Полуобгоревший стог стоял в метрах двадцати от дороги. К нему вели следы от лошадиных копыт и полозьев саней. В волнении Чернышев огляделся. Местность изменилась неузнаваемо. На посадку, из которой «сомалийцы» выбили укропов и повели атаку на их блок-пост и намека не было.
«Блок-пост укропов был перед мостом. Значит, где-то здесь должна быть речка».
– Герасим, а тут поблизости речка есть?
– А как же, барин, Лугановка. Она в версте будет отсюда, – мужик рукой указал направление.
«Похоже, что все же здесь. Да и стог в двадцати метрах от дороги. Примерно так и двигалась шестьдесят четверка, на которой я сидел».
– Давай к стогу.
Еще час Александр Чернышев петлял вокруг копны сена. Но чуда не происходило. Все так же лежал везде глубокий снег, все так же чернел полу обгорелый стог, а невзрачная пузатая лошадка жевала сено из него. Врат в двадцать первый век не находилось. Даже небольшой лазейки.
«Все. Финита ля комедия. О билете в обратный конец Судьба не позаботилась, – Александр устало прислонился к воняющему гарью стогу сена. На одном рефлексе проверил свои карманы. Маленький фонарик чтобы было удобно обустраиваться в темноте, так как часто приходилось ночевать там, где не было света, армейская аптечка – бинт и шприц-тюбик с промедолом и его верный талисман – серебряный рубль. Плюс верный калаш, в рожке которого было двадцать пять патронов.
«Хорошо, что перед взрывом рожок успел поменять, а то вообще печалька была. Не густо мне двадцать первый век отвалил приданного, выдавая замуж за восемнадцатый. Ну, и на том спасибо. Что-то мой талисман вообще нюх потерял. В такие переплеты раз за раз попадаю, а ему хоть бы хны, – парень вздохнул. – Хотя бы в двадцатый век судьба забросила. Порезвился бы с букмекерскими конторами. Миллионером, может, стал. А так…»
Сильно захотелось есть. Это чувство голода как бы подвело черту под всеми надеждами Чернышева. Делать нечего. Надо как-то начинать учиться жить в этом новом для него мире. А для начала надо себе обеспечить кров и еду. Без этого даже с калашом долго не протянешь. Голод и мороз быстро определят тебя туда, где абсолютно все равно, какой сейчас век. Потому что там вообще нет времени.
* * *Афонов зимовник (в пяти верстах от Ильинки). Тот же день
– А ты часом не брешешь? – кряжистый мужик с красноватым обветренным лицом и лопатообразной бородой, в которой густо были видны седые волосы, сурово из-подо лба смотрел на своего собеседника – молодого парня с легким пушком рыжеватых волос на скулах.
Тот вскочил и быстро перекрестился:
– Пахом, вот тебе крест! Несколько раз со своей фузеи выстрелил! Раз за разом. Бах! Бах! Бах! И гутарил, что в ней зарядов на все село наше хватит. А гутарит он как-то чудно. Вродь понятно, но не по нашенски.
– Куда делси этот антихрист?
– Он приказал Герасиму отвязать лошадь Еремы, и они оба уехали. А тятя сразу меня к тебе, Пахом, снарядил.
– Так куда? В сторону какую, дурень?
– К Козьминому зимовнику! – выпалил парень.
– Ну, что думаешь, Иван? – Пахом после длинной паузы обратился к третьему человеку, сидящему за столом, очень похожему на него, только помоложе и уже в плечах.
– Фузея та знатная, – тихо произнес тот. – С такой и на черта идти не страшно, а не то, что на государевы вои.
– В корень зришь! Стало быть, братень, собирай братию. Пощупаем энтого антихриста.
* * *Козьмин зимовник (в четырех верстах от Ильинки). 8 (19) февраля 1761 года
– Давай, давай! Сильнее, не церемонься! – горячечный шепот женщины еще больше подстегивал Александра.
– Фике, ну если хочешь сильней, тогда не обессудь! – и мужчина резким толчком вошел в женскую плоть, высекая из нее сдавленный крик.
– О, как ты меня назвал? Повтори!
– Фике, мой горячий зверек!
– Меня так в детстве называли! Откуда ты узнал!
– Это не важно. Сейчас мы маленькую девочку Фике вы…м, – и вновь сильный толчок мужской плотью.
– Как ты срамно говоришь! Как это возбуждает! Давай, не останавливайся! Ты мой князь!
Долго еще скрипело ложе великой княгини, не выдерживая напора страсти…
Хмурый петербургский рассвет заглянул в спальню будущей императрицы Российской империи. А она, разметав по подушкам свои густые черные волосы, спала, перевернувшись на живот. Двумя пышными холмами белели царственные ягодицы.
Мужские губы начали нежно щекотать белую кожу, начав с миленькой шейки и спускаясь все ниже и ниже, заглядывая в самые потаенные уголки женского тела.
– Ты такой неугомонный, – томно произнесла Екатерина. – Я хочу, чтобы ты и сегодня ночью ко мне пришел. Я распоряжусь.
– Конечно, моя милая Фике. Мне же надо с тобой обсудить судьбу твоего супруга.
Александр увидел, как вздрогнула великая княгиня.
– Моего супруга? Я тебя не понимаю, мой милый.
– Он не должен подписать мирный договор с Фридрихом. Россия не должна выйти из войны с Пруссией.
– Но такой договор может подписать только его матушка, Ее Императорское Величество Елизавета Петровна! – возразила цесаревна.
– Она скоро умрет, и твой супруг станет Императором России.
– Ты ведаешь, что молвил сейчас крамолу? А… я домыслила… – пухленькая ручка Екатерины дернула за шелковый шнур, свисающий рядом с кроватью.
Где-то за дверью зазвенел колокольчик. Потом еще раз. Потом еще.
Дверь рывком распахнулась, и на пороге возникло два гренадера лейб-компании6 в своих эффектных красных камзолах и черных сюртуках. Свои огромные, в свой рост фузеи они держали наперевес. Трёхгранные штыки смотрели в грудь незадачливому любовнику цесаревны.
– Он замыслил худое против Ее Императорского Величества Елизаветы Петровны! – Фике, нисколько не смущаясь своего обнаженного вида, сидя на кровати указала на Чернышева. Слово и дело государево! Взять его!