Постановка «Жизнь»

Игорь Вайсман родился в 1954 году. В 1977 году окончил Башкирский государственный университет. Проживает в Уфе.

Член Союза российских писателей. Пишет прозу, сатиру и публицистику. Публиковался в литературном журнале «Бельские просторы»; еженедельнике «Истоки»; сатирическом журнале «Вилы»; Общественной электронной газете Республики Башкортостан; газете «Экономика и мы» и других изданиях. Рассказы печатались в Москве, Санкт-Петербурге, Уфе и других городах РФ.

Автор публицистических книг: «Может ли Россия стать флагманом всего человечества?», «Трактат об обязанностях», а также книг художественной прозы: «Животные приближают нас к богу» и др.

Свидание

Светлой памяти Ирины Добринской, с которой я имел счастье жить в одном городе.

Вечером в новостях сообщили, что в ближайшие дни в Уфе начнутся затяжные дожди. А затем ожидается резкое похолодание. Не исключено выпадение снега.

«Всё, дождался! – с досадой подумал Николай. – О чём, спрашивается, думал целое лето?! Откладывал, откладывал… В следующее воскресенье съезжу, нет, в следующее… Дотянул до белых мух!»

Он тяжело вздохнул и посмотрел на женский портрет в рамочке, стоявший на журнальном столике.

«Вот что, парень, – скомандовал он самому себе. – Завтра еду к Ирине. И ничто, никакие отговорки не принимаются. Пусть хоть термоядерная война разразится».

Проснувшись воскресным утром, Николай первым делом вышел на балкон. Было прохладно. Небо, словно тщательно загрунтованный холст художника, было равномерно окрашено в серый цвет. Казалось, ему не знакомы ни солнце, ни луна, ни облака, и оно всегда было вот таким.

Автоматически, по укоренившейся годами привычке, Николай включил репродуктор. Передавали новости. Занятый своими мыслями, он слушал, как говорится, вполуха. Но одно сообщение заставило прислушаться: «Две четырнадцатилетние девочки совершили самоубийство, бросившись с моста в реку».

Настроения новость, естественно, не добавила. Но надо было собираться. Наскоро позавтракав, Николай достал из шифоньера костюм-тройку, который надевал только по особым случаям, отчего тот прекрасно сохранился, несмотря на то что был приобретён четверть века назад. Даже стрелки на брюках выглядели, словно только что отутюженные.

Вдруг раздался телефонный звонок.

– Здорово, Николай! Как жизнь молодая? – и не дождавшись ответа, продолжил: – Слушай, мне сегодня мебельную стенку привезут. Не поможешь установить?

– Извини, Володя, но сегодня не смогу.

– Ну вот, а я, брат, очень на тебя рассчитывал. Может, всё же выберешь часика три? Я не обижу!

– Не в этом дело, Володя.

– Постой, ты же бываешь свободен по выходным! Я даже запасной вариант не предусмотрел.

– Долго объяснять. В общем, сегодня еду к Ирине.

– А-а, свидание сегодня! Вот уж не ожидал. Расстроил ты меня, брат.

Николай достал из того же шифоньера ботинки, аккуратно помещённые в коробку, как только что купленные. Хотя лет им, как и костюму, было не меньше. И, несмотря на их превосходный вид, тщательно начистил.

Телефон вновь зазвонил. Николай посмотрел на часы и с большой неохотой взял трубку.

– Привет, Коля! Ты знаешь о том, что сегодня – внеочередное заседание нашего клуба?

– Нет.

– Что, рассылку не получил, что ли?

– Компьютер сломался. Мастер придёт только завтра.

– Ясно. Так сегодня в четыре часа.

– Слава, – вздохнул Николай, – к сожалению, у меня не получится.

– Как не получится?! Вот так активист, едрён корень! Давай не валяй дурака!

– Дело неотложное. Давно собирался, да всё откладывал. Но сегодня твёрдо решил, иначе долго придётся ждать.

– Да что случилось-то? – не унимался коллега.

– Еду к Ирине.

– Вот те на! Подругу, что ли, завёл? Вот так скромняга, едрён корень!

Николай принял душ, тщательно побрился, надушился… И опять телефон взялся испытывать его терпение.

«Да что они сегодня, с ума посходили, что ли? – не на шутку возмутился он. – То по нескольку дней никто не звонит, а тут сразу все обо мне вспомнили!»

– Слушаю, – недовольно буркнул Николай, как бы давая понять звонившему, что не намерен с ним общаться.

Однако в трубке послышался бодрый, весёлый голос:

– Колян, это Костя с Серёгой. Твои кореша по «технарю». Как твоё «ничего»?

Разговаривать в резких тонах с приятелями, с которыми не виделся лет десять, Николай посчитал неудобным.

– Нормально.

– А мы вот бегаем, справки на пенсию собираем. Ты тоже, поди?

– Собрал уже.

– Молодец! Ты ведь у нас январский?

– Да. Три месяца осталось.

– А Жорке сегодня шесть рублей стукнуло. И по этому поводу… Догадываешься что?

– Догадываюсь. К себе зовёт?

– Если бы! Банкет в кабаке заказал. Сегодня в пять часов.

– Мужики, вы меня извините, но сегодня я не смогу.

– Что значит «не смогу»? Давай не обижай юбиляра!

У самого юбилей впереди. Короче, откладывай все свои дела. Встречаемся в половине пятого на Гостинке.

– Нет, ребята, отложить не получится.

– Ты давай, объясни, что к чему, а я тебе растолкую, что получится и что нет.

– К Ирине я сегодня еду. Ты не знаешь…

– Оба-на! Ну, ты даёшь, старый хрен! О душе пора задуматься, а он всё по бабам.

– Ты меня не так понял.

– Да что тут понимать-то! И неужели нельзя перенести свидание? Первая любовь, что ли, юношеская? Дрожь в коленках, стихи по ночам?

– Не то ты говоришь. Я слово себе дал сегодня поехать.

– Ну, сам смотри. А Жорка обидится.

Закончив разговор, Николай отключил мобильник, подивившись собственной недогадливости.

На лестничной площадке соседка, одинокая старушка, попросила отремонтировать кран. К счастью, она оказалась более понятливой и согласилась подождать. Лишь бросила напоследок:

– А вырядился-то! У тебя что сегодня, свидание, что ли?

«Не забыть ещё купить цветы», – подумал Николай, выходя из дома. Путь из Инорса[1]предстоял не близкий, с пересадкой на Галле. Всю дорогу он думал только об Ирине. Память щедро оживляла картины их знакомства, совместную работу в одной компании, корпоративы и ссору по его глупости. Сцены были столь ярки, будто случились только вчера.

«Как я мог такое сморозить? – мучился он. – И почему сразу не извинился? Ну что, что мешало? Надеялся на её отходчивость. Забудет, мол. Хорош, джентльмен! Каким же я выглядел в её глазах? Этого теперь никогда не узнаешь».

Вот, наконец, и Южное кладбище. Её могила, как он выяснил, – в самом конце. Николай с волнением, доходящим до дрожи, шёл по дороге, шурша опавшими листьями. Привычная городская суета разом исчезла. И он ощутил вечный покой, возможно, подобный тому, что когда-то испытал Исаак Левитан. Лишь крики птиц да шум ветра в оголившихся кронах деревьев нарушали тишину.

«Ну, кажется, дошёл. Вот её сектор». Николай почувствовал, как учащённо забилось сердце. Могила Ирины вся была заставлена венками из искусственных цветов. Безвременно ушедшая смотрела на него с портрета спокойным, умиротворённым взглядом Мадонны с картин художников эпохи Возрождения.

«Так вот где ты теперь обитаешь, Ирина! А я всегда был уверен, что ты меня переживёшь. Ведь ты источала здоровье и энергию, танцевала, посещала тренажёрный зал, была душой всего коллектива. Как же такое могло случиться?!»

«Синдром внезапной смерти, – вспомнил он заключение врача. – Случай – один на миллион».

«Сколько цветов на могиле! Ты и вправду очень любила цветы. Живые уже пожухли. А венки немного выгорели. Похоже, тебя навещали всё лето. Только я пришёл в последнюю очередь. Я оказался самым трусливым из всех, кто тебя знал.

Да, я боялся увидеть тебя в таком месте. Оно совсем не вяжется с тобой, самой живой, самой женственной, самой… Это даже представить было невозможно, что я буду посещать твою могилу…

…Знаешь, меня всегда пугала мысль, что однажды ты уедешь далеко-далеко, а я так и не узнаю, куда и с кем. И вот ты уехала. Одна. И так далеко, что до Марса ближе…

…Как же так, Ирина, я мыслил тебя на вершине земной жизни, в лучах любви и обожания, а ты лежишь в сырой земле…»

Николай так потом и не вспомнил, сколько простоял возле могилы. Стало вечереть, и он заковылял обратно. Переживания, воспоминания и мысли продолжали тесниться в его голове.

«Вот говорят: всё, что с нами происходит, имеет смысл. Оно нас чему-то учит, чем-то обогащает. Только чем может обогатить смерть самых дорогих и самых достойных людей? И как теперь жить с таким смыслом?

Надо жить, надо жить – это такая обязательная установка каждому. Добровольный отказ от жизни – наитягчайший грех, учат святые отцы. А вот ради чего надо жить, они не объясняют. Такова воля Божья, говорят. Ума много не надо, чтобы так ответить. А вывод получается такой: жить порой приходится вопреки душевному состоянию, несовместимому с жизнью. Назло надменному соседу.

А ещё говорят, что прошлым жить нельзя. Я всегда прислушивался к этому совету. Только теперь прошлым стала Ирина. Что же получается? О ней стоит забыть и жить другими? Может, ещё и втрескаться в какую-нибудь?!

Что-то не додумали великие мудрецы».

Николай не стал дожидаться автобуса и пошёл пешком. Вечный кладбищенский покой вновь сменился грохотом машин на автостраде. Но от этого характер его переживаний не изменился. Проходя по Затонской улице, он то и дело замечал, как веселы и беспечны прохожие. Они громко разговаривали по сотовым телефонам, перебрасывались плоскими шуточками, выясняли какие-то мелкие дрязги и бросали вокруг окурки и обёртки от угощений.

«Вот ещё, – вспомнил он разговор со святым отцом, состоявшийся этим летом. – Священнослужители учат, что мёртвые (на том свете) должны жить ради живых. Стало быть, Ирина (идеал женщины, кем восхищались все знавшие её, независимо от пола и возраста) должна жить ради вот этих убожеств, которым даже к урне трудно подойти?! Помогать им побольше жрать и успешнее освобождать кишечник?»

Николай вдруг почувствовал, что этот привычный мир с его бесконечными мелкими хлопотами, с заземлёнными стремлениями, пошлой бытовухой, напрочь забивающей все мысли, стал ему чужд. И по большому счёту его ничего уже здесь не удерживает.

«Что я тут вообще делаю?» – спросил он у самого себя.

Так в раздумьях Николай дошёл до моста через реку. И когда достиг его середины, вдруг остановился, подошёл к ограде и посмотрел вниз. Река, словно в насмешку названная Белой, медленно несла свои мутные безжизненные воды, больше похожие на навозную жижу. Мрачные строения на правом берегу и упокоившийся навсегда речной порт только усилили депрессию.

«А не очень-то красивый мир мы создали, чтобы цепляться за него что есть сил», – подумал Николай.

«Если броситься вниз, шансов – никаких», – решил он, осознав, что мысль о самоубийстве никогда прежде не приходила ему в голову.

Тут что-то заставило его повернуться. В нескольких метрах от себя Николай увидел девчонку-подростка, которая вдруг перемахнула через ограду моста и замерла, закрыв глаза.

«Сейчас свершится непоправимое», – пронзила мысль. Мгновение – и он оказался за спиной девочки, крепко схватив её за плечи.

– Что Вы делаете? – закричала она. – Отпустите меня!

– А что ты задумала? Ну-ка перелезай обратно!

– Не перелезу! – срывающимся голосом взвизгнула девочка.

– Но я тебя всё равно не отпущу. Давай, не дури!

– А кто Вы такой? Какое Вы имеете право мной командовать?

– Я тот, кто оказался поблизости, – отчеканил Николай. – Потому и имею право. Ну, как долго тебя ещё уговаривать?

– Сейчас же отпустите! – истерично закричала девочка и попыталась вырваться. – Я не хочу жить! Не хочу!

– Будешь жить!!! – в самое ухо гаркнул ей Николай.

– Зачем?!

– Так надо!

Девчонка попыталась укусить своего спасителя за руку, но не дотянулась.

Решив, что от препирательств толку не будет, Николай подхватил её под руки, напрягся и с большим трудом перетащил вырывающуюся, рыдающую истеричку через ограду.

– Отстаньте от меня! – Она стала колотить своего спасителя руками. Но он крепко удерживал её.

– Пойдём! – резко скомандовал Николай и повёл девочку в город.

– Кто Вы такой? Я Вас не знаю! Откуда Вы взялись на мою голову? – кричала девчонка. – Вы чужой мне, и я Вам чужая! Зачем суётесь не в своё дело?

– Заруби себе на носу! – крикнул Николай и сам себе удивился: – Не бывает чужих ни девочек, ни мальчиков, ни зверей, ни птиц, ни деревьев.

– Что?.. – округлила глаза девочка и удивлённо посмотрела в глаза мужчине. – Мне никто такого не говорил.

– Так я сказал.

– А кто Вы?..

– Твой спаситель. Если хочешь, меня к тебе сама судьба послала. Она не согласна с твоим решением.

Николай опять удивился собственным словам: «Откуда они исходят, ведь подобные мысли никогда не приходили мне в голову».

Как бы то ни было, но на девочку они произвели впечатление, она успокоилась и больше не пыталась вырваться.

– Что с тобой такое случилось, что с моста решила прыгнуть? – спросил Николай.

– Меня парень бросил.

– И всего-то! Запомни мои слова: через несколько лет ты назовёшь себя дурой за сегодняшний поступок. А парень у тебя ещё будет. Лучше этого.

– Откуда Вы знаете? Вы что, ясновидящий?

– Да! – отрезал Николай таким убеждённым тоном, что чуть сам в это не поверил.

Девочка опять удивлённо-внимательно посмотрела ему в глаза. Её отчаяние сменилось любопытством. Тем временем они дошли до автовокзала.

– Ну что, пойдёшь домой? – спросил Николай.

– Да, – тихо ответила присмиревшая девочка.

– Ты где живёшь-то?

– На Шафиева. Угол с Зорге.

– Давай я тебя провожу.

Прощаясь, он дал девчонке номер своего телефона и взял с неё обещание звонить, если возникнет тяжёлая ситуация. Потом посмотрел на часы: «Половина восьмого. Успею ещё отремонтировать кран соседке…»

Галина Врублевская выросла и училась в городе на Неве. В советское время успела поработать инженером-исследователем. В 90-е годы получила дополнительное психологическое образование, сотрудничала с газетами, писала просветительские статьи и книги по психологии.

В 2002 году дебютировала как романист с книгой «Половина любви». За два десятилетия написаны и изданы 12 романов, несколько сборников рассказов, очерков, эссе. Автор популярного пособия «Как писать прозу» и автобиографической книги «Половинка чемодана, или Писателями не рождаются». Лауреат и дипломант ряда литературных конкурсов. Член Гильдии психотерапии и тренинга, член Союза писателей Санкт-Петербурга.

Кардиостимулятор

«О, закрой свои бледные ноги».

Ирина Васильевна проснулась в больничной палате. Совсем недавно ей казалось, что её возможности безграничны, хотя годы уже перекинулись за шестьдесят. Она вела активную жизнь в Союзе художников, писала картины и даже выставлялась. Но всё изменилось почти в одночасье… Опираясь на локти, больная медленно поднялась с постели и подошла к окну. Ночная рубаха казалась слегка жёванной и слишком просторной на её покатых плечах. Вчерашняя операция не только разом отняла килограмм-другой, но и превратила деятельную женщину в немощную пенсионерку.

Окна палаты выходили на задворки больницы. С третьего этажа за травянистым газоном и серой лентой асфальта хорошо просматривался морг – приземистое здание из бурого кирпича. Вчера утром, когда Ирину Васильевну увозили на операцию, под окнами людей не было, а сегодня у дверей морга на каталке лежал труп: простыня, накинутая на тело, была коротковата, и босые землистого цвета ступни торчали из-под неё. Мёртвое тело на пустующей площадке перед моргом нарушало гармонию этого мира, этого тихого летнего утра, тревожило душу как что-то неправильное. И будто отстраняя от себя действительность профессиональным взглядом, художница очертила раму над увиденным, превращая печальные реалии просто в картину.

Оставалось понять, кто же там на каталке должен лежать: мужчина или женщина? Очертание худощавого тела под простынёй не давало ответа: то был вытянутый белый холмик без особых отличительных признаков. Посмотрев ещё раз на торчащие из-под простыни ступни, пришла к выводу, что определённо мужчина. Не могла женщина так бесстыдно лежать босиком! Как-то некстати вспомнилось, что символизм босых женских ног в картинах художников отсылал к любовным утехам, а не к смерти. Но есть ли разница: либидо или мортидо[2]?!

Больная прикрыла глаза, а когда вновь посмотрела во двор, трупа под окном уже не было. Она даже подумала, что тело просто померещилось. Или санитары протолкнули каталку внутрь помещения? Теперь у приземистого здания толпились живые люди – мужчины и женщины в тёмных одеждах. Многие держали в руках букеты ярких июльских цветов. Люди, пришедшие проводить своих близких в последний путь, робко топтались у дверей морга – боялись встречи с чужой вечностью.

Ирина Васильевна повернулась к окну спиной, оставляя позади границу жизни и смерти, и, шаркая тапками, побрела к раковине в углу палаты. Включила кран, и струя прохладной воды шумно заплескалась над белым фаянсом. За эти дни без еды, бессонные ночи, за сутки, проведённые в чистилище приёмного покоя и в реанимации, часы на операционном столе, пальцы больной тоже утончились. Превозмогая слабость, женщина стала намыливать руки. Смыть и стереть все страдания! Забыть, как страшный сон!

Пока вытирала полотенцем лицо и руки, последние силы покинули больную: она рухнула в постель, прямо на одеяло. Одновременно её пронзила мысль, что труп за окном – плохой знак, и ей уже не выкарабкаться!

Лёжа в постели и глядя в потолок, Ирина Васильевна пыталась восстановить события последних дней. Может, в них уже значилось предупреждение? Когда три дня назад начался приступ сердечной аритмии, когда сердце трепетало так, будто хотело взлететь, пренебрегая земными законами, казалось, вот-вот она постигнет небесную тайну. Но трепетание замирало, высшее знание отдалялось, застывали мысли, и давящая темнота сжимала голову и мозг. Непроизвольно она дергала себя за волосы, пытаясь вытянуть мозг из бездны, и тогда вновь среди тьмы выступала белизна подушки.

Рядом с подушкой, на краю постели, лежал телефон – её спасительный круг! Но Ирина Васильевна даже не пыталась вызвать скорую помощь: всё равно встать и открыть дверь бригаде она не смогла бы. Даже не было сил произносить слова. Последняя попытка – потыкать остывающими пальцами в гладкий экран смартфона. Получилось! Набрала по буковкам: «Дочка, приезжай. Мне оч плохо!» Коснулась стрелочки «Отправить сообщение». Забросила под язык таблетки, лежащие в прикроватной тумбочке и снова в бессилье прикрыла глаза.

Время застыло, хотя стрелки часов миновали полдень. Взрослая дочь Ирины Васильевны уже мчалась с работы к умирающей матери! Наконец вбежала в комнату, застыла у её постели, с непослушными, как когда-то у мамы, кудряшками и расширенными от испуга глазами, дрожащими пальцами набрала цифры вызова скорой.

Ирина Васильевна, будто на неведомых качелях, то погружалась в темноту, то невероятным усилием воли выныривала к свету. Её каштановые с лёгкой проседью волнистые волосы тонкими прядями разметались по наволочке: они внезапно обрывались на разной длине, будто незавершённые дела в её жизни. Больная очнулась снова, когда в комнате уже стояли суровая фельдшерица с поджатыми губами и молоденькая сестричка. Фельдшерица ругалась, что поздно обратились в скорую, а девушка неумело тыкала шприцем, пытаясь попасть в вену больной, наконец проникла иглой в синеватый ручеёк и ввела лекарство. Спустя минуту-другую больная начала приходить в себя.

Ни носилки, ни санитары в этой бригаде не были предусмотрены. Ирина Васильевна, преодолевая слабость и головокружение, поддерживаемая с двух сторон женщинами, выбралась на лестницу. Её спустили на лифте и вывели на улицу.

У подъезда их ожидала старенькая машина скорой помощи с красным крестом на кузове. Больную уложили на жёсткий топчан, захлопнув заднюю дверь. Дочь сидела рядом и поглаживала мать за руку. Медики будто потеряли интерес к больной.

Машина тронулась с места и резво поехала по двору, разбрызгивая лужи от прошедшего недавно летнего дождя, вырулила на городскую магистраль. Ирина Васильевна лежала на спине, вздрагивая при каждом толчке, когда сердце вырывалось из груди.

Скорая остановилась у входа в цокольный этаж, у приёмного покоя дежурной больницы. Над машиной теперь нависал полукруглый пандус для больных, заходящих своими ногами в вестибюль. Но Ирина Васильевна идти уже не могла: давление её совсем упало. Больничный санитар пересадил больную на каталку и повёз нескончаемыми коридорами.

Приёмный покой походил на крытый перрон вокзала: с одной стороны – стена с непрерывным остеклением у потолка, с другой – ряды больных на каталках, поставленных изголовьем к стене. У некоторых каталок оставались сопровождающие, у других суетились медики. Вместо киношных белых халатов на всех теперь были надеты разного цвета медицинские костюмы-пижамы, потому создавалось впечатление суеты и скученности. К Ирине Васильевне изредка подходили практиканты группами по 3–5 человек: то брали из вены кровь на исследование, то, напротив, вводили шприцем какие-то препараты. Дежурный медбрат подкатил к изголовью больной видеомонитор, и на его экране беспристрастно отражались неровные всплески кардиограммы и угрожающе низкие цифры давления.

Ирина Васильевна безучастно воспринимала и цифры на мониторе, мелькающие над её головой, и новые синяки на венах от неумелых проколов иглой, только стискивала сильнее зубы и слегка морщила нос. Беспокоило лишь, почему рядом нет дочки. Её куда-то сразу отослали, едва их обеих высадили из кареты скорой. Медсёстры и медбрат ничего вразумительного сказать не могли.

Больные, лежащие рядом с Ириной Васильевной, тоже были беспомощными: никаких слов, разговоров, только стоны и едва слышимые просьбы к нянечкам, но никто не отзывался на обращения. У художницы мелькнула мысль, что так могло бы выглядеть чистилище, куда, если верить Священному Писанию, попадают умершие. Обстановка походила на картины эпохи Возрождения, несмотря на современный антураж.

Время тянулось медленно, прошёл час, другой. Но вот к Ирине Васильевне приблизилась молодая женщина-врач, а за её спиной показалась и дочь. Доктор положила пальцы на шею больной, прослушала пульс и сообщила ей:

– У Вас сложное течение аритмии, Вам будет оказана специализированная медпомощь. Сейчас Вас переведут в реанимацию.

Выяснять, почему вопрос с реанимацией решался несколько часов, сил у Ирины Васильевны не было. Когда врач отошла к другому больному, к изголовью матери приблизилась дочка и прошептала:

– Эта врач час по телефону в разные инстанции дозванивались, добивалась для тебя срочной квоты на установку кардиостимулятора!

– Ты ей заплатила? – умудрённая опытом, спросила Ирина Васильевна.

– Ну, что ты, мама! Я бы не посмела. Тебя оформили по экстренным показаниям! Она просто следовала своему врачебному долгу. Она – чудо!

«Ангел, – подумала мать о молоденькой докторице и даже впала в лёгкую эйфорию. – Кажется, меня выдернули из чистилища! Или… или испытания ещё предстоят?»

Дальнейшее движение было стремительным! Больную на каталке толкали два санитара: дочь – прочь; чистилище приёмного покоя – позади; каталку – к лифту! Над головой Ирины Васильевны лишь мелькал больничный потолок. Последний длинный коридор и – палата реанимации. Больную переместили на свободную койку у стены, сняли всю одежду, накрыли простынёй и тут же поставили капельницу. Сколько часов потеряли! Теперь над головой женщины с высокой стойки нависали несколько прозрачных пакетов с раствором, а едва заметные капли струились по тонкой трубочке капельницы в вену её руки.

Сестра предупредила, что процедура долгая, лежать неподвижно на спине придётся несколько часов.

Чуть шевельнув лопатками, Ирина Васильевна повернула голову, осмотрела палату. Рядом постанывал мужчина, накрытый простынёй с ног до пояса, у окна ворочалась женщина, скрипя матрацем. Принесли ужин. Накормили мужчину и женщину у окна, однако новенькой ужина не полагалось.

– Вам будут делать завтра операцию, – пояснила санитарка. – Но, если хотите, попейте воды.

Ирина Васильевна и не чувствовала голода. Приподняв голову, она сделала несколько глотков воды из кружки, поднесённой к её губам.

Наступила ночь, хотя в эту летнюю северную ночь в палате было достаточно светло. Даже тусклая дежурная лампа под потолком казалась лишней. Опустел только один пакетик на капельнице, прозрачный раствор едва заметными каплями втекал в руку больной, откинутую в сторону.