Ты еси!..

Мёртвородящий

Станицкий проснулся с идеально чётким и до дрожи холодным чувством, что он – в абсолютном одиночестве. И ладно если бы он был на Земле: весьма сомнительно, чтобы всё её население вмиг вымерло, тем самым заставив погибать изгоем. Нет, Станицкий лежал в кровати в одной из десятков тысяч кают на межпланетной станции «Вавилон – 15». Кто-то скажет, что и миллион выходцев с разных планет Системы АО (Альфа – Омега) вряд ли куда-нибудь денется. Однако… как игнорировать предчувствие, да ещё такое кристально прозрачное?

А оно, то морозное ощущение в груди, смесь потерянности, безнадёжности и непонимания, может, и не крепло от секунд, но и не ослабевало. В общем, Станицкому творившееся совершенно не понравилось.

Он отдал мысленный приказ блоку управления каютой, и одеяло откинулось. Пока Станицкий, с помощью скрытых автомеханизмов, умывался и одевался, спальня заправила и отгладила кровать, подмела пыль, обновила цветы в вазе (для красоты и уюта) и сбрызнула помещение смесью бодрящих, улучшающих настроение и повышающих мозговую активность ароматических веществ.

Докопавшееся незваное одиночество, да притом какое-то странное, не отпускало и когда Станицкий покинул каюту, позволив ей самостоятельно отключить все ненужные приборы, погасить везде свет и запереть дверь на e-замок.

«Что же происходит? – думал Станицкий, вышагивая по металлически хромированному коридору-аллее между дверями других кают. – Или ничего?»

Мысль крутилась и крутилась, отыскивая новые факты, пытаясь объяснить их, выстроить правдоподобную систему. И очевиднейшее пришло на ум, только когда Станицкий приблизился к лучелифту: в коридоре больше не было ни человека, что означало, ни единого разумного существа! Никто не ходил, не ползал, не летал и не передвигался иным способом. Но где же венериане, марсиане, плутонцы и альфанцы? Где и другие?…

Станицкий взглянул на часофон – тот показал «9:52». Без восьми минут десять, и никто не проснулся?! Извините, не поверю!

Соображая, что делать дальше, Станицкий провёл рукой рядом со считывающей пластиной светолифта, и тот мгновенно прилетел сюда, на 27-й этаж, после чего приглашающе раздвинул дверцы. Станицкий вошёл внутрь, дал команду везти вниз, к III столовой, а сам между тем задумался крепче. Вдруг и в столовой он никого не обнаружит? Сомнительно, но… но почему, чёрт возьми, коридор оказался пуст?!

Сознание подсказало пару вариантов. Первый: ночью дали тревогу, приказывая покинуть станцию. А что? Вполне вероятно. Только ведь сирена должна была разбудить и Станицкого. Отчего же не разбудила? Нет, не то; он отбросил эту версию.

Лифт снова «распахнулся», и Станицкий направился к круглосуточно освещённым приятными светло-голубыми огнями дверям столовой № 3.

Второе предположение, размышлял он на ходу, это какой-то трюк, дурацкий розыгрыш, шутка остальных над ним или кого-то над остальными и им. Тем не менее, опять возникает вопрос: как вышло, что среди исчезнувших нет Станицкого? Нечто или некто помог ему, спас, сохранил? Трудно рассуждать, особенно если категорически не хватает данных.

Двери столовой не открылись при его приближении. Так-та-ак…

Станицкий толкнул на 90 % стеклянные прямоугольники, но те упорно желали оставаться закрытыми. Тогда он подналёг, надавил плечом, ударил им между дверями. Не помогло. Он постучал кулаком, в надежде или привести открывающий механизм в действие, или привлечь чьё-нибудь внимание. Увы, станция оставалась столь же пустой, холодной и безжизненной, сколь и раньше.

Все куда-то подевались; ладно, это он понял. Но что теперь, голодать из-за чьей-то – чужой – прихоти? Станицкий хмыкнул и тут вспомнил про «чёрный ход».

Обходя столовую по кругу, он всячески старался не обращаться к минорным мыслям, то и дело лезшим к в голову. И всё же пришлось уступить им дорогу, когда выяснилось, что двери «чёрного хода», братья-близнецы хода обычного, тоже заперты и изо всех сил противятся тому, чтобы их отворили.

Ситуация становилась интереснее – и более нервной. Станицкий постоял, пожевал язык, погонял в голове мысли. Двери заклинило? И те, и другие? А может, сбой в системе управления? А может, часть трюка, розыгрыша, аварийной ситуации? Варианты множились, словно микробы, попавшие в благодатную среду.

И что теперь? Ну не возвращаться же в каюту – смысл? Значит, надо продолжать поиски, или, лучше сказать, исследование. Придётся побродить по «Вавилону», глядишь, на кого-нибудь наткнётся.

Станицкий ступил на автолестницу; она не двинулась с места. Новая поломка и очередная странность. Станицкий преодолел сотню заклинивших (так ли это?) ступенек и вышел в гранд-фойе, иначе называемое Висячими садами, разумеется, в честь знаменитого чуда света. Осмотрелся, и сперва ничего необычное не привлекло его внимания.

Идя по большим полупрозрачным светящимся квадратам, цветным сегментам огромного пола, взгляд Станицкого привычно скользил по стенам, увитым сверхкачественными и супер-реалистичными растениями, по мини-водопадам, ручейкам, фонтанам и маленьким гейзерам (в основном специально сделанным холодными), по ненатуральным, однако не менее прекрасным, чем натуральные, цветам в горшках, прикреплённых к толстым кольцам в потолке толстыми же цепями… Через трёхметровые стилизованные окна вливался приятный, смодулированный компьютерами свет. Всё было так – но что-то, что-то определённо было не так. Что?

Ответ подсказал ближайший фонтан. Станицкий подошёл к нему, чтобы удостовериться: ошибки нет. И ошибки не было – фонтан работал, вода лилась из загибающейся псевдогляниной трубы сверху, попадала в ёмкость из того же материала внизу, но скапливалась там. Водоотвод не функционировал.

Станицкий проверил соседний фонтан. То же самое: вода льётся, набирается, а её избыток не откачивается. Значит, повреждён насос либо система, связанная с водооттоком. Либо (хотя Станицкий не хотел даже думать о такой возможности, в его ситуации следовало рассматривать всякую возможность) выведена из строя регулирующая система станции. То есть «нервный центр» всех механизмов, аппаратов, агрегатов, роботов и т. д., и т. д. работает с серьёзными сбоями или не работает вовсе. Подобная перспектива отнюдь не радовала.

Во-первых, это может означать дальнейшую полную дестабилизацию внутреннего и внешнего самоуправления «Вавилона», что попросту убьёт космическую станцию. А следом и, похоже, её единственного постояльца, когда перестанет гореть свет, когда нельзя будет ни помыться, ни сходить в туалет, когда испортятся или кончатся продукты в холодильнике и негде и нечем станет питаться, когда автовентиляция прекратит выработку и приток кислорода и, в конце концов, спровоцированные кучей сбоев, неполадок и поломок, полетят к чёрту прогнозёр вращения, корректор местоположения и герметизатор… Станицкому, так ли, иначе ли, предстояло умереть. Разница была лишь во времени: через несколько дней или неделю на станции или чуть позже, если дотерпит, если домучается, в более холодном, чем самая лютая зима, бессветном и беззвучном желудке космоса.

От этаких перспектив захолонуло в груди.

«Стоп. Отставить панику, – приказал себе Станицкий. – Ничего ещё не случилось, и, бог даст, не случится. Нужно действовать».

Действовать, да. Но каким образом?

Чтобы проверить догадку, Станицкий поспешно добрался до середины Висячих садов и, коснувшись сенсорной панели, вызвал лифт вниз, к Большому и Малому круговым обзорным аквариумам. В планы Станицкого не входило наблюдать за водоплавающими – рыбами, лягушками, тритонами, дельфинами – и их виртуозными эрзац-заменителями. Если поражена центральная система, то и аквариумы обратятся в неподвижность; живые, обитающие в водной среде создания один за другим умрут, механические будут двигаться, пока не кончится топливо или заряд, а вода начнёт застаиваться и загрязняться. Конечно, всё произойдёт не сразу, но определённую тенденцию удастся, несомненно, проследить уже сейчас.

Этим планам судьба также не дала возможности осуществиться: подъёмник застрял наверху. Станицкий потыркал сенсокнопки – без толку.

Внезапно, повинуясь порыву, он вновь взглянул на часы и вывел на микроэкран сегодняшнюю дату. 12 сентября 2658 года, по земному летоисчислению. 12 сентября?! Но он ложился спать поздним вечером 10-го! Не хотите ли вы сказать, что он проспал тридцать с половиной часов!? Нет, вот это точно бред! Быть того не может. Вероятно, это «следующий по списку» сбой.

Станицкий покопался в настройках часофона и не нашёл никаких, кроме необычной даты, странностей. Мгновенно вернулось чувство потерянности, леденящего дыхания неизвестной надвигающейся беды, бесконечного и безысходного одиночества.

Станицкий выругался, оставил часы в покое и уверенно зашагал к светолифту, «спрятавшемуся» в гладкой металлической трубе слева от придуманной дизайнерами эклектичной лиственно-хвойной рощицы искусственных растений. Ну, если и лучелифт откажется его везти…

Повезло: лифт работал. Станицкий отдал приказ доставить его на верхний, пятидесятый этаж. Именно там располагалось сердце станции – тот самый центр, поражение которого грозило Станицкому неминуемой и кошмарной медленной смертью.

«А ведь если догадка верна, – думал он, – связаться с Землёй не получится. И тогда все беды, все «за» и «против», все возможные последствия, заодно с крайне маловероятной славой и гораздо более ощутимыми промахами, станут целиком и полностью моей заслугой».

Что и говорить, настолько великую ответственность не взял бы на себя, пожалуй, и главный смотритель «Вавилона – 15» Немов.

Дверь с символикой станции – помещённая внутрь квадрата, красного по периметру и белого внутри, жирная чёрная буква «V», – нужная ему дверь в рубку, не открывалась. Заперта. Станицкий подёргал ручку, побил плечом в неподдающийся прямоугольник; напрасно.

В процессе этих бесполезных действий ум озарила догадка. Если даже центральная система и выведена из строя, то не полностью! Двери в столовую и платформа в Саду не функционировали, да, но вместе с тем превосходно, без сбоев и прочих неожиданностей, действовали оба гравилифта, на которых передвигался Станицкий.

На сердце сделалось не столь волнительно. Некая фора у Станицкого имелась, неплохо бы знать, правда, какая. И хорошо, если создавшаяся ситуация не означала совсем уж непредсказуемое развитие тотальной дезорганизации систем «Вавилона».

Пока Станицкий привычно предавался мыслям с явным оттенком печали и неудач, мимо, тихо жужжа колёсиками, проехал робот – доставщик еды.

Доставка еды? Сейчас? Но кому?!

Безусловного, иного выбора у него было, и Станицкий двинулся вслед за роботом. Коридоры петляли, поворачивали и разветвлялись, пока не привели к массивной высокой одностворчатой двери. Робот, не обращая на человека ни малейшего внимания, извлёк из хранилища на животе (второе размещалось на спине) магнитный ключ. Вытянул состоящую из титановых сочленений руку, коснулся карточкой подсвечиваемой оранжево-жёлтым области и задействовал открывающий механизм. Неспешно, будто при замедленной съёмке, громадная дверь въехала в метровой толщины стену без малейшего звука.

Робот убрал ключ обратно, развернулся и укатил назад по коридору – судя по всему, той же дорогой, что привела его сюда.

Станицкий с опаской и недоверием смотрел на манящий разверстый зев дверного проёма. Туда, внутрь? Хм, а как по-другому-то? Да и к чему сейчас сомнения? Глубоко вдохнув, Станицкий переступил порог. Дверь, намекая на своё присутствие не шумом, но движением, закрылась за его спиной.

Станицкий стоял посреди лаборатории. Вход сюда был строжайше запрещён. К тому же, насколько он знал, учёным, что трудились здесь, не разрешалось появляться без защитного костюма. Станицкий огляделся в поисках защитки. Крюки, где она висела, нашлись, только вот все они пустовали.

Чтобы проверить мысль, вдруг его посетившую, Станицкий повернулся ко входной двери. Ну конечно, альтернативного способа отворить этого гиганта нет: или карточкой, или никак. Со всей, окончательной отчётливостью Станицкий понял, что попал в западню. Выяснить бы ещё, кем и для чего подстроенную. Неужели он настолько важная птица? Хотя из разумных существ он один находился на станции, и из этого следовало… А что следовало? Объяснения не вырисовывалось. Каждой из полудесятка версий, промелькнувших в мозгу Станицкого, не хватало не только деталей, но порой и целых, здоровенных кусков.

Зашипев, точно усталая змея-гигант, сама собой открылась дверь в комнату напротив. Сквозь толстое пуле- и лазеронепробиваемое стекло Станицкому удалось разглядеть лишь часть лабораторного стола да край какого-то тёмно-коричневого объёмного предмета, стоящего на нём. Что ж, надо идти до конца. Станицкий ступил внутрь комнаты.

Вторая дверь закрылась, отсекая путь назад. Чудесно!

Стараясь не думать, в какое положение попал и как из него выбираться, Станицкий осмотрелся. Пустая лаборатория: освещение сверху и по бокам; непрозрачный, со множеством отсеков шкаф вдоль одной из стен; длинный широкий стол; и предмет на нём. Станицкий автоматически сделал шаг вперёд. Предмет… это был метеорит. Во всяком случае, он выглядел как настоящий метеорит очень малого размера либо же только часть путешествующей по вселенной глыбы. Разум подсказывал: стоять вот так запросто, без защитного костюма, поблизости от космической находки непонятного происхождения и вида – совсем небезопасно. Тотчас на этот глас откликнулся другой: а разве есть выбор?

Минуту или около того Станицкий не двигался с места, погружённый в сомнения. Одновременно с тем он рассматривал метеорит – или что это было? Тёмно-тёмно-коричневая порода, твёрдая, с многочисленными щербинами, сколами, дырками. И, кажется… Да! Несомненно, на поверхности камня (Станицкий решил называть его так) наблюдалось некое движение. Пересилив страх, игнорируя предупреждающие сигналы разума и интуиции, он протянул руку и кончиками пальцев коснулся предмета на столе.

Вначале ничего не произошло: просто Станицкий почувствовал концентрированный холод, исходящий от камня, – и всё. Потом же, моментально ворвавшись, застигнув врасплох, возникло и стало развиваться воздействие. Концы пальцев будто приклеились к поверхности предмета, приморозились; так прилипает язык к металлическим качелям зимой – казалось бы, несильно, а не отдерёшь. Ощущение жуткого холода пропало. Оледенение тем временем передалось в пальцы, после – в руку, затем стало распространяться по всему телу. Станицкому почудилось, что его пленила незнакомая никому из людей, неназываемая сила; пленила с некой определённой и бесконечно чуждой целью, осознать которую, сейчас, по крайней мере, не представлялось возможным.

Станицкий открыл рот. Позвать на помощь? А к чему стараться? Он ведь один, абсолютно один на застывшей посреди галактического простора, сходящей с ума станции. Или уже сошедшей? Как бы то ни было, Станицкому не удалось произвести ни звука: ни слова, ни междометия; ни мыкнуть, ни рыкнуть.

В глазах поселился ужас. Сердце истошно забилось. Он дёргался, пытаясь освободиться, покуда чужая сила не сломила его вконец. Тогда он застыл.

А следом картины наполнили его разум…

…Некая пузырчатая, губчатая грязно-оранжевого цвета масса. Она увеличивается, она растёт, она двигается…

…Незнакомая планета – не Земля и ничем на Землю не похожая. Широченное и длиннейшее поле неподвижного песка. На песке лежат такие вот «метеориты»…

…Постоянно растущая и неизменно движущаяся губка пересекает километры и километры, небыстро, но уверенно, методично, неостановимо…

…Вот губчатая масса на поле. Вот она распадается на части, и части зарываются в песок, засыпают себя им…

…Проходит какое-то время, и «метеориты», сами по себе, будто крохотные ракеты, взлетают вверх. Они несутся дальше и дальше, пока не вылетают за пределы атмосферы, а далее и орбиты, чтобы в итоге выбраться в «свободный» космос…

…Между тем губка, зарывшаяся в странно бездвижный песок, затвердевает и обращается… в те самые «метеориты»!..

…Камни кружатся по Вселенной, парят внутри неё, по ней, через неё. Среди настоящих метеоритов, рядом с ними и в обход них…

…А вот… да это же «Вавилон – 15»! Смотритель станции замечает странный предмет, врезавшийся в бок гигантского вращающегося цилиндра – места обитания и работы миллиона разумных созданий. Отдаётся приказ доставить предмет на борт…

…«Метеорит» в лаборатории. Люди удивлены, восхищены, они задают друг другу вопросы, выдвигают теории. Но всё мигом прекращается, когда с «камнем» начинаются изменения.

Да, «метеорит» меняется, смягчаясь, растягиваясь и увеличиваясь! Он превращается… в ту губчатую пузырчатую массу, из которой родился! Масса становится больше и больше, распространяется дальше и дальше. Люди, что касаются её, застывают на месте, будто парализованные. Масса открывает двери или ломает их, или проходит сквозь них.

Все спасаются бегством, кричат, сталкиваются, мешают каждый другому. Раздувшаяся масса, перекрывая проходы, распространяется повсюду, ползёт, скользит, течёт, настигая жертвы. Опять крики и вопли, масса поглощает и изменяет. Коридоры целиком «обиты» ей, но она продолжает расти. Захвачены отсеки, сектора, палубы!

И вот уже изменения постоянно, ни на секунду не прекращаясь, происходят со станцией и её «населением». Один человек, коснувшийся пузырчатой массы, превращается в часть стены – в кусок титана, что сливается со стеной и, таким образом, исчезает из виду. Сломанная дверь, напротив, не замирает, но двигается, превратившись в эту кошмарную губку.

На станции творится ужас, где смерть перемешивается с рождением, холод – с теплом, живое – с неживым. И всюду – отдающие желтизной оранжевые пузыри, пузыри, пузыри!

«Эта масса, она – живой материал!» – проникает в сознание Станицкого помимо воли последнего. Вернее, она обладает всеми свойствами живого, кроме одного, самого главного, – жизни. Масса – материя без каких-либо чувств, всё равно что земной камень, однако она умеет двигаться, размножаться… и превращать в себя других! Она – мёртвое движение, жизнь без жизни, живая смерть. Мёртвородящее.

Под её воздействием горячая и хладная плоть разумных и неразумных существ станции становится металлом, пластиком и деревом, светом и тьмой, космосом и воздухом. А те – обращаются людьми и животными, трубами и проводами, лазерными пушками и сложнейшими механическими системами. Это – воплощённое сумасшествие, но ещё на порядок выше. Безумие-в-себе. В квадрате!..

…Станицкий задрожал, задёргался. Масса позволила ему упасть на колени и завалиться набок.

Корабль изнутри и снаружи претерпевал наиболее неизъяснимые и неописуемые из когда-либо творившихся с ним и его обитателями метаморфоз.

«Зачем… я… тебе? – чувствуя, что масса объединяется с ним, но не до конца, что она видит и слышит, и ощущает его насквозь, что ей доступны его мысли, выдавил из спутанных мыслей погружённый в полузабытье Станицкий. – У тебя… уже есть… «Вавилон». Зачем… тебе… я?»

Ответ пришёл не сразу: массе некуда торопиться. А когда она всё-таки ответила, это расставило по местам последние кусочки паззла, внеразумной, внесистемной, внеживой и внемёртвой головоломки.

«Мне нужен хороший капитан и достоверный посланец».

«Достоверный!» Это слово привело Станицкого в поистине беспредельный ужас. Достоверный! Тот, кому верят!..

Впрочем, масса-хозяин тут же погасила недозволенные, лишние чувства и посылы индивидуальности. Спустя миг Станицкий, безразличный к чему бы то ни было, превратившийся в часть инопланетной праматери, в иномирного праотца, а может, наоборот, вернув себе истинные облик и сущность, продолжил движение к цели.

Планета, где родилась масса-повелительница, не была её родной. И немедленно требовался новый галактический шар-носитель, поскольку тот выжат до капли.

У станции появились впечатляющего размера сопла, попросту взялись из ниоткуда – точнее, из материи и воли губки-вируса. Станция-корабль стартовал. Станицкий регулировал процесс, масса производила необходимые перемены.

Космос знал тайну.

Тогда как там, на мониторах следящих, – по-прежнему гудящий, галдящий, обычный и знакомый «Вавилон – 15». Где всё на местах, где всё как надо и как было.

Космос ждал своего часа. Он знал.

А Земле ещё только предстояло узнать.

Хохот Ведающего

Посвящается музе воображения и фантастики Имагинации.

Viva, Имагинация!

Град больше походил на Армагеддон, только вместо горящих метеоритов – круглые льдины сантиметров 5-10 в диаметре. Хьюстон и Ник поспешили спрятаться под деревом-щитом прежде, чем им размозжит головы. Лететь за миллионы километров, чтобы подтвердить звание лучших в Галактике планетарных детективов, – и так нелепо погибнуть. Нет уж!

Дерево допустило их к своему деревянному сердце и раскрыло большие и жёсткие блюдца-щиты, благодаря которым и получила название. Тарелки – плотные и слегка пружинящие – отбивали яростную атаку застывших слёз Бога. Хотя на Планете Бурь предпочитали другое имя: Ведающий.

– Не больно-то божество заботится о подданных, – саркастически заметил Хьюстон.

Ник буркнул в ответ, что и на Земле Господь не особо щадит детей своих.

– Согласен, – неохотно признал Хьюстон. И тут же добавил: – Но не наша родина, а именно это галактическое тело, пятое по счёту от звезды Глаз Орла, получила название Планета Бурь.

Ник покивал.

– За всю практику впервые встречаюсь со столь вредной планетой.

– Как будто, – пользуясь тем, что делать нечего, пустился в размышления Хьюстон, – шар не хочет, чтобы на нём кто-нибудь жил, и всеми силами выпроваживает незваных обитателей. Словно болезнь выводит.

– Или убивает, – подсказал Ник.

Да, местный климат не чурался и убийств, причём частых и обыкновенно в колоссальных масштабах.

– Удивляюсь, как нам удалось спуститься на ховеркаре с космического курсора и выжить. – Хьюстон сплюнул.

Действительно, удача им улыбнулась, и в течение часа, когда они покинули курсор (то есть курсирующий корабль) и спускались на землю, яростная природа их не потревожила. Больше того, даже порывы ветра не усилились. Зато теперь, кажется, погода проснулась от внезапного сна и принялась за обычные игрушки.

Хотя существовала и версия, что всё всерьёз, и у планеты – сколь бы фантастично это ни звучало – есть собственные причины вести себя нагло, агрессивно и разрушительно. С одной стороны, подобное предположение – полнейшая глупость, и этот вариант поддерживало около 50 % учёных. Ну а остальные 50 % сомневались (учёные же!). Потому и было принято решение отправить лучших из лучших, а следовательно, и самых живучих экспертов для установления истинной причины суперкатаклизмов. Выяснится, что дело – швах, местное население попросят освободить планету, да и вряд ли сами люди расстроятся. Получат иной итог – значит, придётся искать альтернативное решение, возможно, подключать планет-психологов, последователей знаменитого Арнольда Майкла Сетона.

– Когда-нибудь, – сказал Хьюстон, – я дослужусь до звания начальника Службы Планетарных Расследований.

– Для чего? – не смотря на Хьюстона, а поглядывая между листьями-щитами на постепенно редеющую канонаду льдин, с вялым интересом спросил Ник. – Бабла чтоб больше получать?

Хьюстон рассмеялся.

– Конечно, и это тоже. Но больше – чтобы чувствовать себя в безопасности и посылать других с заданиями на суицидально настроенные планеты.

– Суицидально или маниакально, – поворачиваясь, уточнил Ник.

– Или как-то ещё.

– Угу.

– Что там с градом? – осведомился Хьюстон и сам глянул между гигантских листьев. – Почти закончился. Надеюсь, не возобновится.

Ник молча вытащил из-за спины крепившийся к поясу раздвижной отражатель. Нажал кнопку, и раскрылось похожее на зонт устройство, сделанное из сверхпрочного искусственного металла, случайно полученного во время экспериментов по упрочению титана. Хьюстон активировал свой отражатель. Ник кивнул на дорогу, и они быстрым шагом вышли из-под дерева, щиты которого один за другим закрывались и уходили на толстых стеблях вниз, прижимаясь к стволу, напоминавшему разбухший секвойный.

До поселения – полкилометра. Безусловно, отражатель поможет в начале сильнейшего града или в его конце, защитит он и от среднестатистической жары или от проливного дождя, но рисковать не стоило, потому что любое бедствие мощнее лишит детективов не только успешно выполненного задания и денег, но и жизни.

– Такие путешествия, – хмуря квадратное белое лицо, на ходу заговорил Ник, – навевают мысли о прабабке.

– А что с ней? – не отставая, поддержал разговор негр Хьюстон.