Уже в такси Коротков пытается сообразить: вчера документы из райкома партии поступили в партком завода[7 - Партком завода – партийный комитет предприятия. На крупных предприятиях страны парткомы имели права районных комитетов Коммунистической партии.]. Сегодня утром – в цех. Григорий Иванович вызвал его в тот же день. Коротков без раздумий согласился. Уже после обеда пришел в организационный отдел райкома партии. И сегодня же бюро утверждает кандидатов на поступление в вуз. Это же просто случай, что все документы у него готовы! На одну медицинскую справку уходит почти десять дней!
Вероятный ответ на размышления молодого рабочего, роившиеся у него в голове, нашелся на бюро райкома партии. «Утверждение» скорее всего было бюрократической формальностью. Вместе с Коротковым поступать в институт едут двое парней – оба отпрыски крупных начальников. Одного из них Коротков встречал у себя в цехе. Он уже «целых» два месяца слонялся в составе заводских слесарей-ремонтников. Нужно думать для того, чтобы приехать в институт с направлением райкома партии в качестве представителя рабочего класса.
Вступительные экзамены, скорее всего, тоже формальность. Коротков сдал историю СССР на пять баллов, а еще три экзамена на «тройки». С таким багажом на исторический факультет приднепровского вуза его, конечно же, не приняли бы. А в Харькове – прошло. Оказывается, здесь главное – это не знания, а членство в Коммунистической партии, принадлежность к славному рабочему классу и, кроме того, как утверждала молва среди абитуриентов, из промышленной области Украины приехало меньше людей, чем требовалось по какому-то плану.
Слегка обалдев от свалившегося на него счастья, Коротков долго стоял у списка зачисленных в институт на первом этаже великолепного здания, что на улице Пушкинской. Теперь Харьков казался ему самым красивым городом из всех, что он видел. Детские дорожные впечатления о Москве, Киеве и Львове, армейские воспоминания о Тбилиси, конечно, не в счет.
Почти через год Коротков со своим другом Юрой Акопяном приехал погостить в Ереван по случаю Первомая. За праздничным кавказским столом отец приятеля, выслушав историю Короткова, заявил:
– Толя-джан! Дарагой! Зачэм сказки рассказывать… Да!.. Ми сваи люди… Скажи, сколька папа дэньги давал?.. Мне сваих сынов устраивать па жизни надо!
– Дядя Бато! Клянусь! Это все – правда. – Горячился молодой студент.
– А-а!.. Нэ хочэш. Нэ гавары!.. Да… – Мудрые глаза нестарого еще армянина смотрели по-прежнему недоверчиво.
Портрет Брежнева
После окончания института Коротков был направлен на работу в прокуратуру Н-ской области в Западную Украину. Вообще-то, его должны были направить в область, из которой он поступал, но разговор в прокуратуре родного города, который произошел с тамошним шефом еще до распределения, все изменил. Разговор этот состоялся в большом кабинете, в который Коротков позже попадет еще не раз. Вопросы, конечно, задавал прокурор. Впрочем, вначале он с порога заявил: «У нас вакансий нет». Коротков извинился и направился обратно к двери.
– Кто у тебя родители? – Пришлось остановиться.
– Пенсионеры.
– Где живешь?
– На Моряках…
– Какая жилплощадь у родителей?
– Четыре комнаты.
– Женат?
– Холост. – Коротков ответил, как юрист. Заявление о вступлении в брак они с подругой уже подали, но бракосочетание состоится только через несколько месяцев.
– А… Так ты обеспечен жилплощадью!.. – Прокурор даже не пытался скрыть свой интерес: не предоставлять жилье молодому специалисту. – Пойдешь следователем в Н-ский район. Скажешь в кадрах, что я тебя беру.
«На хрен ты такой красивый нужен!» – Решил про себя Коротков. – Он хорошо знал характер своей матушки. В отцовскую квартиру привести молодую женщину не представлялось возможным. Поэтому и дал согласие кадровику из Н-ской области, который остановил его в коридоре института.
Коротков был уверен, что попадет на должность следователя, но пока не сложилось. Зачислили стажером прокуратуры сельского района, расположенного в окрестностях областного центра с довольно неопределенным кругом обязанностей – у всех на подхвате. Зарплата – 132 рубля. Ничего серьезного ему не поручали. Выезжал пару раз со следователем на происшествия. То утопление, то самоубийство. Несколько простых гражданских дел. Два-три уголовных дела, по которым Коротков поддерживал государственное обвинение. Ничего интересного. На производственной практике в большом южном городе ему поручались дела гораздо серьезнее, в том числе по расследованию преступлений и проверке происшествий.
Городок, несмотря на статус областного центра, тихий и уютный. Дома довоенной постройки покрыты красной черепицей. На окнах домов медные запоры необычной конструкции, которые установлены много десятков лет назад, и ни разу не менялись. На улицах пышные, ухоженные клумбы с цветами, необычные деревья и множество маленьких магазинов, кафе и кафетериев с доносящимся из них запахом натурального кофе и пирожных. Город с северо-востока прикрыт горной грядой, и климат здесь явно мягче, чем в других городах Украины. Люди на улицах непривычно вежливые и спокойные (за исключением цыган, которых довольно много), правда, ухо режет непонятная венгерская речь, необычный говор и интонации славян, которых сложно назвать украинцами. Впрочем, русский язык тоже слышен повсеместно. Много униформы – военные, милиционеры, пограничники, лесники, железнодорожники и даже судебные исполнители, как и сослуживцы Короткова, ходят в форменной одежде (на востоке прокурорские в основном одеты в цивильное). Здесь никто не знает зарплат в 700 рублей, как у шахтеров, но странное дело – на окраинах города притаились увитые плющом двухэтажные особняки. Шахтер или металлург никогда не построит такие на свою зарплату.
Наконец-то! Короткова включили в состав следственно-оперативной группы во главе с начальником следственного отдела прокуратуры области. У него была русская фамилия и отчество, как у Кутузова, – Илларионович. Вот теперь будет интересная работа! Но как бы не так…
Оказалось, по делу крупного хозяйственника, обвиненного в хищениях социалистической собственности в особо крупных размерах, предварительное следствие уже закончено. Короткову поручено ознакамливать обвиняемого с материалами дела. Собственно, знакомится-то он сам, а Коротков должен составлять график ознакомления обвиняемого с материалами дела и наблюдать, чтобы обвиняемый не вырвал и не уничтожил какой-либо документ. Адвоката почему-то нет, хотя его участие по делу обязательно. «Наверное, уже ознакомился», – прикидывает стажер.
Обвиняемый никуда не торопится. В час переписывает две-три странички. За день – полтома дела. А томов-то более 50-ти! Через два дня заканчивается срок содержания под стражей, определенный прокурором Украинской ССР, и обвиняемый явно надеется, что его освободят из-под стражи до суда на подписку о невыезде.
«Ага, освободят!.. – Думает Коротков. – По расстрельной-то статье!»
Илларионович уже улетел в Москву продлять сроки содержания под стражей.
Две недели. Изо дня в день с перерывом на обед и на прогулку арестованного. Успел ли пообедать стажер – никого не волнует, хотя на то, чтобы щелкнуть всеми запорами за спиной, выйти и войти обратно требуется чуть ли не полчаса. Коротков каждый день приходит с томами дела к 9:30 в следственный изолятор КГБ[8 - КГБ – Комитет государственной безопасности СССР.] (хозяйственника поместили сюда из-за важности дела и из стремления гарантировано его изолировать от информации извне, видимо, не доверяя этого арестованного изолятору МВД, где он и должен содержаться) и в 17:30 покидает его. Иногда прапорщик конвоя заходит в следственную камеру внепланово:
– Извините, у нас банный день. Извините, у нас еще что-то. Других слов прапорщик не произносит. Тоска смертная…
Слава богу! Вернулся из Москвы Илларионович. Короткова за ненадобностью отправили назад в прокуратуру района.
Утром следующего дня прокурор района, обычно не замечающий стажера, рабочее место которого находится возле завканцелярии в приемной, подошел к столу Короткова и положил на стол тоненькую папку надзорного производства по уголовному делу.
– Мы уезжаем с помощником на проверку в район. Будем только к вечеру. – Говорит шеф по-русски с сильным местным акцентом, почти не поворачивая голову и не глядя на стажера.
Из-за того, что у него практически не вращается голова на шее, молодые работники прокуратуры и следователи милиции за глаза называют прокурора Водолазом. Говорят, что он после войны закончил какие-то прокурорские курсы при львовском университете и не имеет диплома о высшем юридическом образовании. Так это или нет, Коротков достоверно не знает, но уже заметил, что шеф ходит в суд только в тех случаях, когда подсудимый (как пишут местные правоохранители в протоколах) – «украинец цыганской народности». В таких случаях в зал суда набивается чуть ли не весь цыганский табор, а к конвою добавляют кинологов с овчарками. Шеф в обвинительной речи не дает юридической квалификации содеянному и обращается почему-то не к суду, а к цыганам, набившимся в зал суда. Речь прокурора всегда начинается одинаково: «Товарищи цыгане! Как же вы докатились до такой жизни!..» При этом цыгане прокурора очень боятся (почти поголовно неграмотные, и говорят в основном на венгерском языке), но слушают очень внимательно. Крики и стоны начинаются лишь после того, как прокурор попросит суд назначить столько-то лет тюрьмы. Он так и говорит: «Тюрьмы!», хотя полагается назвать режим колонии, в которой отбывают лишение свободы: общий, усиленный или строгий.
– Дело простое, но будь построже… По мере наказания посоветуйся с судьей. – Закончил прокурор напутствие молодому специалисту.
Коротков неспеша направился в суд по набережной. Выпил кофе с пирожным. Здесь эти вкусные пирожные почему-то именуют «тисто», хотя по-украински следует говорить «тистэчко».
Уголовное дело небольшое. Тоненький том. Некто Сыч, студент 4-го курса медицинского института обвиняется в том, что он, будучи в состоянии алкогольного опьянения и находясь на территории дома отдыха в пригороде, действуя с особой дерзостью и грубо нарушая общественный порядок, складным ножом изрезал портрет на аллее сквера, причинив материальный ущерб общественной организации, чем совершил преступление, предусмотренное частью 2 статьи 206 УК УССР, т.е. злостное хулиганство. И все бы ничего, но на портрете был изображен Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев.
Коротков уже знал, что в местном медицинском институте учится в основном золотая молодежь: дети различных советских и партийных работников, заслуженных врачей и т.д. Он даже уже слышал фамилию Сыч, но где именно, и в связи с чем, вспомнить не мог.
Изучаемое им дело действительно не представляло какой-либо сложности. Коротков уже знал, что хулиганство – универсальная статья Уголовного кодекса и, так как она трактуется теоретиками и практиками от уголовного права, то под ее действие можно в принципе подвести любой неблаговидный с точки зрения власти поступок, если он не подпадает под действие иной нормы уголовного закона. Мальчишка, который обвинялся по настоящему делу, в общем-то, ничего страшного не совершил. Он поспорил на танцах в доме отдыха с приятелем по причине, старой как мир: кто из них пойдет провожать понравившуюся им обоим девушку. И, вероятно, хотел объяснить приятелю меру своего негодования, заявив: «Если бы ты мне не был другом, то я не знаю, что с тобой сделал!..» А поскольку слов не хватало, то достал перочинный нож и в сердцах начал резать им полотно портрета, явно не к месту стоящего на аллее парка. И все бы ничего, но на полотне-то намалеван руководитель государства!
В целом, хулиганство как хулиганство – вот только возбудил дело не следователь милиции, а следователь областного управления КГБ, он же избрал меру пресечения – содержание под стражей. Да и Н-ская область маленько специфическая – и сорока лет не прошло, как вошла в состав нашего Отечества. Разобравшись, что студент не преследовал никаких политических и антисоветских целей, следователь госбезопасности передал дело по подследственности – в районное отделение милиции. А уже оттуда дело перекочевало в суд.
В зале судебного заседания много молодежи, красиво и дорого одетой. Студенты. Пестрые импортные «шмотки» публики резко диссонируют с обшарпанной мебелью и облупившимися стенами суда.
Проблем у Короткова с государственным обвинением нет. Вина доказана. С этим, похоже, согласна и защита. Ее представляет какая-то серая тетечка с напуганными глазами.
В перерыве перед прениями[9 - Прения – стадия судебного рассмотрения дела, в которой участники судебного процесса высказываются о правильности судебного следствия, доказанности или недоказанности вины подсудимого, а также высказывают суду свои предложения об избрании меры наказания.] Коротков зашел в кабинет к судье – симпатичной и вежливой женщине лет тридцати пяти (она на должности судьи едва полгода, но постарше и значительно опытнее государственного обвинителя).
– Прокурор сказал посоветоваться с вами по мере наказания. – Коротков топтался у двери, поскольку ему не предложили сесть.
– Он сам-то что сказал по этому поводу? – Судья явно взволнована и раздражена.
– Ничего конкретного. – Развел руками стажер.
– А где прокурор сейчас? Я ему уже раз пять звонила!
– Уехал с какой-то проверкой в район вместе с помощником.
– Идите в зал! – Судья махнула на Короткова рукой. Махнула ладошкой от лица, как бы закрываясь от него. Прикрывая за собой дверь, Коротков услышал грязное ругательство. Он удивленно остановился и посмотрел по сторонам. В коридоре никого не было. В кабинете они были только вдвоем. А голос был женский…
После перерыва в зале явно добавилось работников милиции.
«Человек десять. – Удивленно прикинул Коротков. – Странно. В зале ведь не цыгане. И подсудимый щуплый, с меня ростом».
