«Он» всегда дома. История домового

Подозревая это, молодая женщина отнеслась к «его» присутствию в доме вполне сдержанно, лишь по привычке трижды перекрестилась перед образами. Она заметила, что от «него» ей только польза. Ничего не пропадает, все всегда под рукой. Что теряется, то быстро находится. А нужные предметы и вещи, как бы сами собой оказываются в нужном месте. Никогда не болеет ничем скотина и домашняя птица. Мыши не особо заметно грызут ее запасы. У мужа в поле дела спорятся и идут куда лучше, чем у кого-либо в деревне. А главное – дети ее растут крепкими и никогда не болеют.

Сделав такие выводы и, помня с детства рассказы стариков о «них», она стала «его» незаметно задабривать. То хвалила вслух, когда была в доме одна, чтобы ее никто не слышал. То, как бы невзначай, оставляла на видных места, а потом и в укромных уголочках, крохотные сладости или просто кусочки еды. А потом сама примечала, что их там нет, прекрасно видя, что отсутствие мышиных следов говорит именно о «его» присутствии. Так с хозяйкой дома у «него» сложились негласные отношения и полное взаимопонимание, основанное на общих заботах. «Он» понимал, что о нем она догадывается, но, как всегда это было, по природе своей, «он» таки не выдавал себя, а тихо и спокойно делал свое дело на благо живущего в «его» доме человека.

Однако, случались и небольшие казусы и происшествия, в том числе и по «его» вине, когда по молодости и неопытности он упускал что-то, а потом исправлял, благо, что замечал вовремя случившееся.

Так, едва по недогляду «его», чуть не вывалился из колыбельки подросший Василий, с которым «он» перед этим активно играл. Мальчика «он» успел, в итоге, подхватить на руки или на лапы, когда тот едва не коснулся телом и головой пола при падении. В другой раз, уже второй сын хозяев – маленький Сергей, учась ходить, смог самостоятельно дойти до оставленного матерью ведра с водой и заигравшись, опрокинулся в него всем телом, от чего голова его и плечи оказались погруженными в воду, а ноги оставались вверху. Подоспев во время «он» спас ребенка, не дав ему даже нахлебаться воды. В туже секунду в дом вошла мать, которая так и не поняла случившегося, отметив только, что малыш ее всего-то наплескался в воде, от того и весь мокрый.

Хуже была история с третьим ребенком – Николаем. Тот, каким-то нелепым образом, опрокинул на себя чугунной с кипятком, сильно ошпарился и немало потому натерпелся боли и страданий. «Он», в свою очередь, сильно ругал себя за недогляд за ребенком, сам много плакал, а потом молился за ребенка, стоя на своих мохнатых коленках перед иконами как в укромном уголке, откуда они были видны, или ночью, прямо на полу, когда все спали. «Он» забирался в колыбельку к малышу и шептал над тем заклинания и молитвы целыми ночами напролет, не жалея себя. По прошествии нескольких дней, общими усилиями ребенок стал поправляться, а от ожогов его на теле не осталось и следа.

Именно так всегда «он» лечил своими заговорами и молитвами к Богу всех членов семьи. Заговаривал порезы, беспокоящие мозоли, укусы насекомых. Улавливал наличие сглазов от недобрых людей и избавлял от них, беззвучно нашептывая что-то ночами над спящим человеком. Так поступал он и с домашней скотиной, не давая ей подхватить хвори, и с урожаем в огороде, в саду и в поле, приговаривая заклинания и молитвы. Он заботился о доме, в котором жил сам и о людях, существование возле которых было смыслом его бытия.

Давняя мечта «его» о наличии под его контролем человеческого дома и хозяйства, где все спорится в деле, как когда-то у его отца, сбылась. «Он» был счастлив и усердно благодарил Бога по воскресным дням, когда вся семья отправляла на службу в церковь, а сам «он» оставался, как положено, дома. В это время «он» не только приглядывал, как обычно, но еще и старательно молился, щедро отвешивая поклоны образам и славя Господа за посланное ему счастье быть на своем месте, быть возле людей, охранять их покой и заботиться о них.

«Он» прекрасно помнил тот день, когда молодой хозяин привел в дом свою жену. Помнил смущение на лицах обоих, которое удивляло его по неопытности и молодости своей. Помнил, как начинали они жить и с искренними улыбками на лицах друг друга делали домашнюю работу, ходили на покос, в поле, в церковь, на праздники. Их семья начиналась на «его» глазах. Он робко и испуганно наблюдал за ними их своих ловких укрытий, как положено, не выдавая себя и постоянно прячась по природе своей. А потом все равно «он» нашел время и сбежал к отцу, чтобы поделиться новостью и похвастаться зарождением на «его» территории семьи.

Тот радостно выслушал сына, наделяя его в ответ разными мудростями и советами, подсказывая как тому быть, как дальше вести себя и чего делать или не делать. А «он» внимательно слушал и впитывал родительскую науку, чтобы стать ему еще лучше и не опозориться перед отцом, как это уже случилось в его истории с петухом.

Тогда же отец решил сам посмотреть на то, как устроился в жизни его сын и отправился с ним на его территорию. Издали родитель посмотрел на молодого хозяина дома, на то, как тот что-то делал во дворе. Не найдя для себя ничего примечательного он лишь сказал тогда сыну, что с человек у «того» порядочный, трудолюбивый и не глупый. Но, посмотрев на хозяйку, тогда еще совсем юную девушку, отец остановил на ней взгляд и долго еще присматривался, словно изучал ее. Он наблюдал за ней, бороздя пристальным взором по всему, к чему та прикасалась. Следил за ее движениями и походкой, смотрел, как та молится перед сном и перед каждым важным делом, которое ей предстоит. Он почти не отводил от нее глаз, но не любовался при этом и не праздно смотрел, а именно наблюдал, следил, изучал ее. Отдав этому занятию некоторое время, он негласно, как было принято в «их» среде, сказал сыну, что та женщина не совсем обычная, что ей дано делать что-то, что не подвластно другим людям, и «он» должен тщательнее оберегать ее и заботиться о ней.

Сын с искренним удивлением выслушал отца и обещал сделать все со своей стороны, чтобы хозяйка дома жила под его усиленным контролем. Но в душе его сразу же возник вопрос: «Что же в ней такого необычного? Чем она отличается от остальных?».

На что последовал ответ, данный после непродолжительного раздумья, потраченного на то, чтобы подбирать нужные слова:

– Когда в сельскую церковь привезут монахини чудотворную икону, все деревенские пойдут туда на молитву. Ты тогда сам проводи ее до храма. Только веди ее не прямо, а стороной, где народу поменьше будет. Сделай так, чтобы она встретилась по пути с самой старой монахиней. Тогда все сам поймешь.

– А как же я ее проведу? Да еще и монахиней нужной сведу в дороге? – Пожал мохнатыми плечами сын, хлопая веками на широко открытых от удивления глазах, выдававших его отцу всю комичность складывающейся ситуации, когда молодой отпрыск не то что не имеет достаточного опыта и сноровки в «их» делах, но еще и не пытается задуматься над продвижением дела, желая во всем положиться на родителя.

Тот ответил ему легким покачиванием головы, давая четко этим понять, что в силах сына решить эту пустяковую задачу и обставить все так, чтобы все создалось как само собой.

Немало времени потом «он» отдал обдумыванию слов отца. Стоял перед иконами в красном углу избы, произнося молитвы о помощи ему в деле. Ходил в то село, где располагалась ближайшая церковь, проводя немало времени в пути и осмыслении факта необычности хозяйки дома, в котором «он» был хранителем.

Через некоторое время он даже обратился к матери, попутно рассказав ей обо всем, что происходило с ним с того времени, как он остался с отцом, а потом и вовсе начал самостоятельную жизнь в заселенном людьми доме, что было так важно для таких, как «они». Но, вопреки его ожиданиям мать выслушала его довольно праздно, не вдаваясь в детали, не обращая внимания на подробности, со скукой на мордочке пережевывая что-то, периодически предлагая это в качестве угощения сыну. Он отказывался, продолжал свое повествование, всякий раз подводя рассказ к истории с хозяйкой дома и тем выводам, что сделал о ней его отец. Мать в очередной раз равнодушно выслушала его, снова прожевала очередной кусок какого-то растения, протянув его сыну для угощения. Тот вновь поморщился, демонстрируя отказ, наивно рассчитывая на совет или помощь. Но, мать с демонстративным упорством и равнодушием, отказывалась вникать в подробности, доводя его до злобы к ней, которую он никак не мог проявить, потому что одновременно был рад видеть ее и, как сын, соскучился по ней.

Наконец поняв, что ничего от нее не добьется, «он» прекратил свои попытки штурма материнского сознания и просто расслабился, чтобы побыть с ней, надышаться родным существом. Возвращаясь от матери «он» еще долго размышлял над тем, с кем ему еще можно посоветоваться. Перебирал тех, с кем когда-то из «их» среды встречался его отец, к кому они ходили в гости. Только таковых было совсем немного, потому как у «них» было принято собираться в компаниях только взрослым, а детей оставлять дома. В результате «он» так и остался один на один со своими мыслями, остановившись на том, что изучит все возможные подходы к храму, чтобы провести хозяйку дома, по совету отца, сторонним путем.

В нужный день, довольно заблаговременно, «он» уже знал о приезде в храм монастырской чудодейственной иконы, сопровождаемой монахинями и наличием большого количества местных жителей и паломников, изъявивших желание поклониться святыне и помолиться ей. Дождавшись сборов матери семейства, он направился за ней следом, уже зная наперед, что в укромном месте сидит в кустах и дожидается его сигнала черная, чутко некрасивая лохматая кошка, завидев которую любая деревенская баба сменит маршрут движения и направится в обход. Для подстраховки «он» подговорил еще одного бездомного облезлого кота черной масти подыграть «ему», чтобы заставить нужную женщину идти именно не по главной улице, где шли все верующие, а по сторонней, дальней дороге, что подходила к храму не с парадного входа.

Там же располагался дом, где проживал настоятель храма. «Он» логично предположил, что прибывшие с иконой монахини будут жить именно в этой избе, а не где-нибудь еще. Чтобы вызволить одну из них и отвлечь от святых дел, привлекая к делам мирским, «он» накануне изрядно побеспокоил жителей одной постройки чисто «своими» методами, вынудив их не спать пару ночей, проведя их в молитвах и одновременном сквернословии. Этим они адресовали проклятия и «ему» и прочим, кого считали нечестью, что выводится только пастырями и святой водой.

Сделанное дало свои плоды. Хозяйка того дома, где таких как «он» не жаловали, а потому никого из «его» среды там не проживало, побежала искать спасения к приехавшим в село монахиням. Те, в свойственной им форме женщине в помощи не отказали. Но по делу с силами потусторонними уговорили пойти с ней самую старую и опытную из их числа. Прихватив с собой Святое Писание и флакон со святой водой, монахиня побрела за просительницей, так как отказать ей не могла, а дело борьбы с нечистью было для нее самой обыденным.

Проследив за ними, «он» почти перекрестился, подняв темные глаза к небесам, и устремился к подговоренным животным, опасаясь в их использовании только за то, что некрещеные и разнополые кот и кошка, предпочтут любовную утеху благому делу. Вопреки «его» домыслам, бездомные представители семейства кошачьих проявили чудеса хладнокровия и исполнительности, несколько раз четко отыграв отведенную им роль. Целая вереница деревенских баб сворачивала с пути и двигалась к храму сторонней улицей, сплевывая через левое плечо при виде обезображенных и похожих, с их слов – на чертей, кота и кошки.

Наконец, появилась она самая, для которой «он» и устраивал весь спектакль, старался изо всех сил и не спал несколько ночей. Женщина тоже испугалась появления черных лохматых бестий, издававших зловещие мяуканья, от чего свернула в сторону. Для верности, кот и кошка, получив от «него» сигнал, ускорили ее шаг, атаковав беспомощную сзади своими криками и попытками наброситься на несчастную.

Дело было сделано. Расчет оказался верным. Из калитки дома с перепуганными насмерть жильцами появилась престарелая монахиня. В нескольких шагах возле нее уже была хозяйка «его» дома, шедшая быстро, словно уходила от преследования, от чего постоянно оборачивалась назад.

– Аль боишься кого, матушка? – услышала женщина вопрос, от которого выдохнула и сама она, увидев монахиню, и «он», от исполнения задуманного.

У покосившегося забора, находясь в гуще высокой пыльной травы, на «него» смотрели кот и кошка, ожидая знака одобрения выполненного ими задания. «Он», уже радуясь исполнению задуманного, махнул им, зная наперед, что в данный момент, по природе своей, он остается видимым только им или себе подобным.

– Бес попутал, матушка! – бегло ответила ей перепуганная до этой секунды хозяйка «его» дома, моментально расслабившись от того, что в лице монахини получила защиту от всех страхов и предрассудков.

– А ты водицы святой испей, – протянула та женщине сосуд, который несла с собой.

– Благодарствую, матушка, – прозвучало от страждущей.

«Он» неторопливо наблюдал из своего укрытия за диалогом встретившихся по его старанию монахини и хозяйки дома, ожидая непременно увидеть ответ на наболевший у него вопрос о необычности последней, что должно было вскрыться при встрече с первой. Прояснение не заставило себя долго ждать. Глаза монахини сказали «ему» все. Взгляд ее поменялся, когда она увидела вблизи лицо встреченной женщины. Выражение лица и глаз ее стало точно таким же, какими «он» видел у своего отца во время наблюдения им за хозяйкой дома. Точно также тот смотрел за ней, разглядывал, не отрывая взгляда, вчитывался в жесты, в движения. Сейчас все тоже «он» наблюдал у пожилой монахини. Тот же взгляд и внимание. Она изучала случайно встреченную паломницу, разглядывая ее лицо и руки, вглядываясь в глаза.

– А ты знаешь, матушка, – начала говорить старушка, не отводя взора от лица собеседницы, – что Господь тебя редким даром наделил?

Та в ответ удивленно посмотрела на пожилую женщину, на секунду оторвавшись от сосуда со святой водой, которую только что пила маленькими глотками.

– Пойдем со мной, – тихо продолжила монахиня, не дожидаясь встречного вопроса от паломницы. – Такой дар нельзя прятать. Его надо с пользой применять. За это люди тебе благодарны будут.

Она почти, что взяла под руку свою собеседницу и, приняв у той опустошенный сосуд с водой, повела ее в сторону храма, куда и собиралась вернуться. «Он» пристально наблюдал за ними со стороны, провожал взглядом, удивляясь прозорливости своего отца, так точно предсказавшим ему необходимость встречи хозяйки «его» дома и престарелой монахини. В эту минуту «он» чувствовал себя состоявшимся хранителем людского жилища и отдельной семьи, во имя и на благо которой провернул целый спектакль, сведя воедино несколько судеб, и давая начало чему-то важному, что должно было появиться у матери семейства «его» дома.

– Те ведь скотину всякую исцелять можешь, – твердила старая женщина паломнице. – Господь тебя особым даром наградил. А чтоб ты его применять смогла, я тебя молитве чудодейственной научу. Не у всякого она сработает как у тебя. Ты ее запомни. Будешь хворающую животину лечить, без которой людям в деревнях жизни нет.

Они вместе зашли в дом настоятеля храма, куда и «он» проник за ними теми путями и таким способом, что были ведомы лишь «ему» подобным. Попав в помещение, чем являлась трапезная и, одновременно, светлица дома священника, «он» стал наблюдать за женщинами, между которыми началась оживленная беседа, в ходе чего паломница отказывалась принимать дар как должное, стесняясь, по деревенской простоте своей, предлагаемого ей. А монахиня все твердила ей свое спокойным и ненавязчивым тоном, будто терпеливо подводила собеседницу к неизбежному принятию правильного решения. В конце концов, та сдалась, после чего старушка начала произносить текст молитвы, прямо и просто, широко открытыми глазами глядя в лицо пришедшей к ней. Та повторяла за ней слово в слово, заучивая не очень длинный и довольно простой текст, таинством которого были не слова, а душа того, кто его произносит.

– Теперь тебе исповедаться надо и причаститься, – завершила их беседу пожилая монахиня. – Вот тогда все на место встанет. Люди к тебе обращаться будут, а ты им не отказывай. Слышишь, не отказывай. Всегда приходи на помощь страждущим, тогда сила будет в твоей молитве.

Только теперь для «него» стало все ясно. Вот о чем не договаривал его отец. Вот что было той необычностью у хозяйки «его» дома, что таилась в ней, и ждало своего часа. «Он» понял все и с чувством выполненного долга направился домой, решив по пути зайти к отцу, чтобы поведать ему подробности хранившейся тайны. Но уже по дороге, «он» решил этого не делать, посчитав себя полноценным хранителем, взрослым, опытным и настоящим, будто сдавшим сложный экзамен на профессиональную пригодность. Гордый собой «он» шагал к своему дому, расправив мохнатую грудь и маленькие плечи, взирая по сторонам с высоты своего крохотного роста. Свершилось то, к чему он стремился по научению родителя. Та, кого он считал хранительницей родного очага, стала, словно его родной душой, способной даже на то, чего он сам в полной мере не умел, но считал необходимым помогать ей, потому как дело ее теперь было самым благим, по его мнению.

Жизнь семьи в «его» доме шла своим чередом. Укреплялось домашнее хозяйство. Вслед за старшим сыном, появился на свет еще один, крещеный Сергеем. Но едва тот увидел белый свет, как главу семьи призвали в армию, куда вместе с ним отправились еще многие и многие мужики с их деревни и соседних селений. Бабий вой прокатился по окрестностям. Избежавший, по существовавшему жребию, призыва в мирное время, хозяин дома был призван на службу в тот период, которого боялись абсолютно все люди. Тогда и «он» впервые услышал это странное для него слово «война», ничего не зная об его значении.

– Что это? – смотрел «он» на своего отца, беззвучно направляя ему вопрос.

– Что-то очень страшное, – пожимал тот маленькими мохнатыми плечиками, – если все так на него реагируют, воют в голос, льют слезы и виснут на плечах своих мужчин, будто никогда их больше не увидят.

Но кроме как отсутствие в доме главы семейства, ничего больше для «него» не поменялось. Только хозяйка почти перестала улыбаться и трепетать возле печи, приговаривая своим детям, что их отец вот-вот должен вернуться с поля уставшим и его надо будет покормить, потому что он целый день усердно работал, возделывая землю. Теперь она его не ждала. Вернее, ждала, но не к вечеру, как обычно, а вообще. Она подолгу просиживала возле окна, почти не моргая, вглядывалась куда-то вдаль, туда, куда уходила проселочная дорога, что вела прямо к их дому. С той стороны, именно по этой дороге обычно возвращался с поля ее супруг. Ехал ли он на запряженной телеге, верхом ли на лошади или пешком, он всегда появлялся с той стороны. А она редко видела его из окна, как правило, потому что находилась в это время в хлеву иди во дворе, и быстро перемещалась к печи, к столу, что-то принося их погреба, чтобы накормить его.

Теперь все взвалилось на ее плечи. Она одна обрабатывала небольшой придомовой надел, смотрела за скотиной, ходила на сенокос и в поле, где в отсутствие мужа часть земли теперь, по договоренности, обрабатывали его родственники.

В это время «он», видя и понимая, что хозяйка дома одна пытается справляться с тем, что когда-то делалось вдвоем с супругом, стал еще тщательнее смотреть за ее детьми и приглядывать за всем, что происходило в доме. А она, как будто не понимая того, что кто-то очень внимательный и заботливый старательно помогает ей, спокойно могла покинуть свое жилище на несколько часов, оставив маленьких детей одних. И по возвращению своему назад, она всегда заставала своих сыновей не заплаканными и не напуганными, будто кто-то добрый и веселый смотрел за ними, не давая случиться никакой беде.

Особенно это было важно летом, когда полным ходом шла работа в поле, от результата которой зависела жизнь семьи на целый год вперед, когда решается от результатов труда, будет ли сытыми домашние или им придется голодать. Детей оставляли под присмотром старших или на пригляд немощным старикам, кому в поле быть уже было не под силу. В «его» доме, как в домах многих других селян не было ни тех, ни этих. А потому детей просто оставляли одних, на волю Господа.

На удивление многих соседей, маленькие Василий и Сергей встречали мать бодрыми, не зареванными, радуя ее своим внешним видом и состоянием. В тоже время в соседских домах, где смотреть за малышами было некому из-за отсутствия старших детей, помогавшим в поле родителям или уже почившим старикам, творился едва ли не хаос. Малыши могли проплакать долгое время не получая родительского внимания, ходили под себя, чем привлекали целые тучи мух, облеплявших их. Потом они засыпали от усталости, вымотанные собственным плачем, покрытые своими фекалиями и толстым слоем жужжащих насекомых. Прибегавшие на время в поля матери быстро отмывали своих чад, наскоро кормили и поили их, переодевали в сухое и снова убегали назад, чтобы в конце дня проделать все то же самое.

Между тем завистливые соседки замечали, что как будто кто-то помогал женщине, когда ее супруг был в это время на войне. Но никто из них, конечно же, не знал, да и не поверил бы, чей на самом деле был вклад в размеренную жизнь временно осиротевшего семейства.

На зависть многим и на радость хозяйки дома и ее детей, через два с половиной года их муж и отец возвратился домой. «Он», так и не поняв, что такое «война», из-за чего глава семейства столько времени отсутствовал дома, а теперь возвратился, очень пристально наблюдал за ним. Тот вошел в избу таким, что его было трудно узнать. Сильно исхудавший и загоревший до черноты, немного сгорбленный, слипшиеся волосы с проседью, одет в казенное с тощим вещмешком за плечами. Его супруга закричала от радости, сложив трясущиеся руки к лицу, бросилась обнимать и целовать мужа, а дети их в это время заплакали, не узнав отца, от которого совершенно отвыкли.

– Не висни ко мне, Анна, не висни! Вшивый я! С фронта же, с дороги, – повторял глава семейства, оглядывая внутреннее пространство своего жилища, детей и жену, пытаясь взглядом насытиться первыми минутами пребывания в родном месте. – Лучше давай-ка баню ставь, а я пока всю одежу в печь засуну, чтоб холеры никакой не оставить.

Не шли никак на ум «ему», что за странные слова говорил вернувшийся домой хозяин. Что за «фронт» такой. И не связано ли это как-то с той «войной», где он так долго был. Ответы на эти вопросы не заставили себя долго ждать. Приходивший в себя с дороги глава семьи подолгу нянчился с детьми, по которым успел в немалой степени соскучиться. Одновременно он принимал в гости своих родственников, не попавших, в силу разных причин, на фронт, а потому желавших узнать от него о том, что творится где-то далеко от их деревни, во всей стране, которую тот повидал, и особенно на том самом фронте.

– Ты, Андрей Осипович, не томи нас. Рассказывай, что там делается, что люди говорят, что Царь? Одолеем ли германца? Сколько еще война продлится? – спрашивали его односельчане порою за столом, накрытым по случаю приема гостей и по поводу счастливого возвращения живым с войны хозяина дома.

Но тот все больше отделывался описанием комичных ситуаций из своей фронтовой жизни, мастерски приписывая то, чего вовсе не могло быть, а простые по натуре деревенские мужики впитывали это и от души смеялись. Рассказывал он также всякие небылицы и веселые случаи, что происходили с ними во время пребывания вдали от родного дома, стараясь подзадорить просителей новостей, чем иногда злил некоторых из них, наиболее настойчиво требовавших оповещения фактов о политической жизни в стране и ситуации на том самом фронте.

– Что ты нам тут всякую чушь льешь, Андрей Осипович. Одни только байки травишь. Тебя же люди просят по делу говорить. Про состояние армии, про генералов наших, про их дела, про войну. – Злился иногда кто-нибудь из наиболее пытливых деревенских жителей, понимавших, что прибывший издалека селянин никак не хочет отвечать на все вопросы и увиливает от них, постоянно переводя разговор на другие темы, на юмор, что у него вполне ловко получалось.

Не получив своего, гости расходились и, отойдя на приличное расстояние, чтобы не быть услышанными, начинали браниться, ругая приветливого, радушного, но не словоохотливого хозяина.

Оставшись один на один со своей семьей, немного захмелевший от самогона хозяин дома, выпивавший очень не много, будто сознательно оберегавший себя от пьянства, а потому прекращавший выпивать после второго тоста, начинал превращаться в сжавшуюся пружину стального механизма. Он багровел лицом, скрючивался всем телом сидя за столом, сводил брови к переносице, от чего казался очень злым. Начинал смотреть в одну точку, да еще тем взглядом, будто вглядываются во что-то ненавистное себе. Его руки в это время тряслись, глаза наливались кровью, зубы скрипели, а нутро его начинало выдавать жуткого звука хрипы.