Манчестерский либерализм и международные отношения. Принципы внешней политики Ричарда Кобдена
Однако и изъяны американской цивилизации тоже не укрылись от Кобдена; особенно его возмущало рабство. Эту вечную проблему он начал обсуждать, как только ступил на землю Америки. «Здесь [в Огайо], – писал он домой, – я обнаружил, что буквально все считают рабство несмываемым пятном позора и проклятием страны. Все согласны, что ни один из тех способов избавления от него, какие были предложены, никуда не годится». А когда Кобден, побывав в южных штатах, окунулся в свободную атмосферу Пенсильвании, он со вздохом облегчения сказал: «Слава богу, я больше не в стране рабов!» Впоследствии мы увидим, насколько помогло Кобдену знакомство с проблемой рабства, когда он выступил в поддержку Севера во время Гражданской войны.
Кобден рассказывал, что после выхода первого сочинения издатель сказал ему: «Автору не стоит печататься, если у него нет еще какой-нибудь цели кроме самой публикации». По признанию Кобдена, он действительно имел «другую цель в отдаленной и туманной перспективе». Каковы же были эти пока не вполне ясные замыслы? Как считает биограф Кобдена, он уже подумывал о парламентской карьере. Вполне возможно, что такая мысль действительно приходила ему на ум. Тем не менее, если верить ему самому, членство в Палате общин тогда его не слишком привлекало. На всеобщих выборах в Палату 1837 г. Кобден все же выставил свою кандидатуру от Стокпорта, хотя, насколько можно судить, и победу, и поражение воспринял бы довольно равнодушно. «Эти достойные люди вольны поступать, как им угодно, – писал он тогда, вторя Кориолану. – Их поддержка может сделать меня членом Парламента, но они нисколько не испортят мне настроение, если меня не изберут». Однако позиция Кориолана не приносит победы на выборах, и первоначальная пассивность Кобдена, по крайней мере отчасти, способствовала тому, что в итоге он не прошел, хотя ясно, что на финальной стадии борьбы мобилизовал всю свою энергию.
Как минимум вполне вероятно, что в то время Кобден уже замышлял будущую кампанию против дорогостоящих военных расходов Англии и ее постоянного вмешательства в континентальные дела, которое делало эти расходы необходимыми. В чем состоит главный тезис «Англии, Ирландии и Америки»? В этой работе мы находим первое публичное изложение основополагающего убеждения Кобдена: все реформы и усовершенствования следует начинать с собственной страны, ни одна страна не имеет права вмешиваться в дела соседей, и Англия, в частности, никак не может претендовать на роль вселенского спасителя (что касается последнего, то в те дни убеждение в обратном было более распространенным и сильным, чем сейчас, – хотя и в наши дни оно близко сердцу каждого истинного британца).
Политики и публицисты тех дней активно выступали на стороне Турции против России. Кобден же утверждал, что главного внимания заслуживают не эти две страны, а забитая, нищая, неграмотная Ирландия и великая Республика за океаном, постепенно выходящая на первые роли. Лишь когда Англия перестанет вмешиваться в континентальные дела, тогда и можно будет рассчитывать на безопасность и мир в Европе и, соответственно, уменьшить тяжкое бремя губящих страну расходов на армию и флот.
Второе сочинение появилось летом 1836 г. Оно называлось просто «Россия», и «манчестерский промышленник» вновь предпочел остаться инкогнито для широкой публики. Работа была посвящена вопросу, который Кобден внимательно изучал, но изложить свои мысли на бумаге его побудила развернутая клеветническая кампания, объявившая Россию возмутителем европейского спокойствия. Незадолго до этого стали активно распространяться разнообразные слухи об уже намеченном вторжении России на наши берега (потом такие же страхи возникли насчет французского вторжения). Выступая с речью в Манчестере два года спустя, Кобден так высказался об этой мифической агрессии: «Я, пожалуй, узнаваем в связи с этим вторжением России и многим ему обязан. Ведь именно оно сделало меня писателем, благодаря ему я стал публичным человеком… Они [массовые газеты] уверяли меня тогда, что однажды, ненастным днем, русские придут сюда и высадятся в Ярмуте. Если бы не этот бред, я никогда не взялся бы за перо, не написал бы свои сочинения, а так и остался бы до сего дня расчетливым и усердным производителем ситца».
Идеи и выводы первой брошюры были воспроизведены во второй даже еще более энергично. Теперь Кобден уже открыто критиковал традиционные принципы английской внешней политики. Он утверждал, что настало время пересмотреть международные отношения «в соответствии с теми переменами, которые произошли по всему миру». На свой вопрос: «Может ли система межгосударственных отношений, применявшаяся в Европе сто лет назад, отвечать обстоятельствам текущего момента?» – Кобден ответил отрицательно. Взяв в качестве примера русско-турецкий вопрос и позицию Англии в этом вопросе, Кобден осмелился отвергнуть внушавшую благоговейный ужас доктрину баланса сил и вновь решительно осудил любое вмешательство в сфере международных отношений.
Эта работа, как и ее предшественница, тут же привлекла большое внимание. Если учесть, что Кобден не имел литературного образования и, насколько известно, прежде никогда не вынашивал честолюбивых литературных планов, эти первые опыты следует считать просто замечательными. Они убедительно доказывают, что для успеха публицист в первую очередь должен иметь четкую идею и решимость изложить ее. Морли называет эти сочинения «важной вехой в истории английской политики». С их появлением Кобден, которому уже незачем было скрываться под покровом анонимности, приобрел репутацию одного из самых убедительных, проницательных и хорошо информированных политических публицистов того времени. За этими работами последовали другие сочинения и публичные письма, хотя Кобден никогда не был, по его собственным словам, «одержим писательством».
К этому времени он ощутил неодолимую потребность заняться активной общественной деятельностью, которая лишает счастья столь многих людей, корыстных и бескорыстных, и приносит полное удовлетворение столь немногим, – быть может, и никому. С каждым годом эта потребность становилась все более насущной и находила живейший отклик; в конце концов политическая деятельность поглотила все внимание Кобдена, став целью и смыслом его жизни. Бескорыстное погружение в национальные проблемы дорого обходилось Кобдену, и в минуты сомнения он задавал себе горький вопрос, стоило ли вообще все это затевать.
Тем временем бизнес Кобдена продолжал процветать; за четыре года успешного производства и столь же успешной торговли его доходы существенно выросли, и он начал подумывать о том времени, когда сможет полностью посвятить свое внимание тем высоким общим интересам, которым он позволил войти в его жизнь. В 1838 г., 34 лет отроду, Ричард написал брату Фредерику, которого опрометчиво привлек к ведению дел: «Я приложу все силы, чтобы стать независимым от притязаний бизнеса на мое время и мои заботы»; он подсчитал, что с помощью братьев в качестве деловых партнеров дополнительные пять лет упорной работы позволят ему удалиться в «добровольное изгнание» от фабрики и коммерции. Однако по странному капризу судьбы вполне разумные ожидания этого невероятно энергичного и волевого человека совершенно не оправдались – отчасти из-за деловой несостоятельности других, отчасти из-за его собственной чрезмерной доверчивости.
Думая стать представителем Стокпорта в Парламенте, Кобден признавался, что предпочел бы подождать два года, прежде чем вновь предпринять такую попытку; на самом деле он решился попытать судьбу на парламентских выборах только через четыре года. Это время Кобден использовал с пользой. Зиму 1836–1837 г. он провел в обширном путешествии: сначала через Лиссабон, Кадис и Гибралтар доехал до Египта, затем посетил Константинополь, Смирну, некоторые греческие острова и наконец Афины. По его записям хорошо видно, насколько продуктивно он провел это время и насколько тщательно изучал политические, коммерческие, финансовые и социальные реалии Османской империи. Эти данные впоследствии сослужили ему хорошую службу в дискуссиях по Восточному вопросу.
Греция и греки наполнили Кобдена восхищением, и мнение, которое тогда у него сложилось, осталось прежним и во время второй поездки почти 20 лет спустя. Он был убежден, что Греция, независимость которой Турция формально уже признала, преодолеет искусственные ограничения, навязанные ей оппортунистической дипломатией сначала по Лондонскому договору 1827 г., а затем по Адрианопольскому договору 1829 г. Кобден безоговорочно верил в будущее Греции и написал брату: «Весь Восток будет греческим, а Константинополь, под чьим бы суверенитетом он номинально ни находился, станет благодаря неукротимой силе гения греков фактической столицей этого народа». От своего мнения он не отказался.
Осенью 1838 г. Кобден провел месяц в Германии. Там он ближе ознакомился с набиравшей силу местной промышленностью, которая энергично старалась выйти на мировые рынки. Из этой поездки он вынес такой урок: чтобы успешно соперничать с Германией, нужно использовать ее собственное оружие – знания, организованное трудовое обучение, умелое практическое применение квалифицированного труда, трудолюбие и бережливость.
Важно отметить, насколько жесткий критерий готовности к парламентской работе применил к себе Кобден, прежде чем вошел в Палату общин. Он значительно расширил свои познания в области иностранных дел благодаря поездкам в большинство главных европейских стран, в Америку, Египет и Малую Азию. На очереди были поездки в Россию и Северную Африку. Помимо прочего эти заграничные путешествия открыли ему глаза на множество устаревших законов, обычаев и институтов, которые сдерживали его собственную страну и мешали ей в гонке за материальное и моральное мировое первенство. Законы препятствовали свободной ротации земель и становились преградой для открытия угольных шахт. Крупные и мелкие землевладельцы не давали строить железные дороги, ибо имели право ставить свой персональный комфорт выше общественных транспортных потребностей. Эгоистичные люди холодно и даже открыто враждебно относились к массовому образованию (хотя сами были образованными), поскольку считали просвещение слишком опасным оружием, чтобы вкладывать его в руки простого народа. Архаичные таможенные пошлины мешали торговле и делали еду дорогой для миллионов трудящихся. Законы о печатной продукции и газетные налоги делали книги и газеты столь дорогими, что покупать их могли только богатые.
В 1839 г. движение против хлебных законов, изменившее ход истории, уже активно работало. Хотя возникло оно в связи со вполне конкретной проблемой, о нем следует упомянуть по нескольким очевидным причинам. Именно это движение вовлекло Кобдена в активную политическую жизнь, именно к нему обращены первые его сохранившиеся политические речи. Знаменитой Лиге предшествовала Ассоциация против хлебных законов, созданная в Лондоне в 1836 г. Однако большинство ведущих членов этой организации были теоретиками; они ясно видели цель, но в практическом плане мало что умели, они много говорили, но реальных результатов не получали.
Доступные, не обремененные пошлинами продукты питания составляли особый предмет заботы промышленных городов, и нисколько не удивительно, что агитация за предоставление трудовым массам этой выгоды началась в Манчестере. Местная торговая палата поставила этот вопрос на собрании в декабре 1838 г., где присутствовал и Кобден. Но если почтенные члены палаты предпочитали старомодное средство, т. е. подачу петиции правительству с просьбой несколько изменить существующие пошлины, то Кобден призвал к полной и немедленной отмене пошлин. Многим осторожным и рассудительным господам его смелое предложение показалось слишком опрометчивым, поспешным и неожиданным; поэтому в собрании объявили недельный перерыв, чтобы можно было спокойно обдумать вопрос. Кобден использовал это время для активной работы и на следующем заседании представил вполне готовую записку с изложением своих идей и имел удовольствие получить одобрение. Борьба за беспошлинный хлеб была острой и недолгой. Всего лишь через 7 лет (1839–1846) увенчалось полным успехом самое решительное в этой стране выступление против чрезвычайно влиятельной части истеблишмента, по-прежнему хорошо представленной в законодательных органах, где эти люди отстаивали свои убеждения и предрассудки. Фокс как-то сказал, что «Миддлсекс и Йоркшир вместе выступили от лица всей Англии». На этот раз общественное мнение изменили Ланкашир вместе с Йоркширом.
Именно эта кампания свела Кобдена и Джона Брайта; после того как цель была достигнута, они продолжили тесную и верную дружбу в работе над другими важными общественными задачами[2]. Историческая встреча произошла в 1841 г., когда Кобден вновь выставил свою кандидатуру от Стокпорта. На этот раз он тоже принял предложение неохотно, исключительно в интересах Лиги и по настойчивому настоянию коллег. Главный вопрос на выборах стоял так: беспошлинные продукты или продукты, обремененные пошлинами. Противники пошлин увлекли за собой Север, и Кобден был в числе большинства, которое вторично привело сэра Роберта Пиля на пост премьер-министра; тем самым для хлебных законов прозвучал похоронный звон. В мае предыдущего года Кобден женился.
Помимо свободы торговли Кобден чаще всего выступал в Палате общин по таким вопросам, как расходы на вооружение, международное морское право, опасность постоянного английского вмешательства в континентальные дела, посредничество в разрешении конфликтов, неизмеримое безумие и аморальность войны. Рассказывая брату о том, как принимались его первые речи, он заметил: «Совершенно очевидно, что на меня смотрят как на кого-то варвара и что классицисты будут меня беспощадно критиковать». Действительно, Кобден получал резкие отповеди и сам их давал, но с первых дней в Палате мог рассчитывать на уважительное внимание, которое она неизменно уделяет людям, способным подкрепить убежденность знанием, а знание – живой и откровенной манерой речи.
Такой человек не мог затеряться на вторых ролях. Прошло совсем немного времени, и его дельные выступления, всегда своевременные и конкретные, свободные от риторических прикрас, но зато прочно опиравшиеся на красноречивые факты и цифры, убедили даже оппонентов, что им придется считаться с этим необычным политическим деятелем и относиться к нему со всей серьезностью. Нельзя сказать, что Кобдену удавалось завораживать Палату так, как делал его друг Брайт, чье ораторское превосходство он охотно признавал. Однако парламентский авторитет Кобдена был непревзойденным. Хотя ему и было суждено вносить раздор в Палату, когда он ставил перед ней острые и подчас эмоционально болезненные вопросы, его прямота, честность и сила убеждения снискали признание во всех ее углах. Когда спустя почти четверть века парламентская карьера Кобдена завершилась, его слава находилась в зените.
Кобден не проработал в Парламенте еще и пяти лет, когда лорд Джон Рассел сделал ему первое из двух приемлемых предложений войти в правительство. В декабре 1845 г. Рассел создавал управление, которое должно было подготовить отмену хлебных законов, и пригласил Кобдена (впрочем, не очень настойчиво) занять пост заместителя министра торговли. Кобден отклонил предложение на том основании, что больше сделает для свободы торговли в качестве независимого члена Gарламента. На этот раз Расселу не удалось сформировать кабинет, но когда через несколько месяцев он попробовал еще раз и достиг цели, он не стал возобновлять предложение Кобдену. Зная, что тот собирается в очередной европейский вояж, Рассел в письме просто выразил надежду (искренне или нет) на то, что Кобден войдет в либеральный кабинет позже.
Тем временем, в январе 1846 г., Пиль объявил об изменении фискальной политики: «Наконец-то Пиль что-то произвел на свет, но я не берусь судить, что это, – мальчик или девочка», – написал главный противник хлебных законов. Зато потом, 28 июня Кобден смог послать домой торжествующую депешу из Палаты: «Ура, ура! Хлебный законопроект стал законом, и теперь мое дело сделано». По поводу разумности политического курса, который члены Лиги стремились привить своей стране, всегда существовали разные мнения, но Кобден упорнее других делал вид, что победа свободной торговли была не таким уж большим достижением.
Действительно, работа Кобдена стала только успешным началом, и в этом факте заключается для нас все значение движения за свободу торговли, под давлением которого вскоре были отменены все протекционистские пошлины[3]. Следует отметить, что на завершающей стадии агитации против хлебных законов Кобден подумывал прекратить работу в парламенте, как только будет достигнут успех. У него возникла «растущая неприязнь к повседневной деятельности Палаты общин и неприязнь к чисто партийной политической деятельности». Длинная череда непрерывных и почти титанических усилий сказалась на его здоровье, а его бизнес страдал от недостатка заботы. В то время только страстное желание увидеть исход борьбы за беспошлинные продукты заставляло его продолжать работу, которая подрывала здоровье и опустошала кошелек.
Во время парламентской сессии 1844 г. Кобден, встревоженный мрачными сообщениями брата о состоянии их дел, писал: «Я выделю месяц или два для своего бизнеса и, клянусь Богом, только тогда, когда это действительно потребуется. Я веду тут собачью жизнь, и очень хотел бы освободиться от ошейника» (8 августа). На следующий год лишь своевременная помощь друзей предотвратила финансовые трудности и выход Кобдена из кампании против хлебных законов. Он специально отметил, что концентрация на этой кампании в ущерб собственным делам заставляет «жертвовать всеми моими личными перспективами в жизни» и победа застанет его «бедняком». Приблизительно в тот же период в письме другу он писал: «Меня всегда коробило при виде людей, которые приносят благополучие своего домашнего круга в жертву неуемному и нездоровому стремлению приобрести широкую известность. Бог, знающий наши сердца, да избавит меня от таких недостойных побуждений. Я вступил на этот путь случайно, вступил слишком быстро и прошел по нему слишком далеко, чтобы можно было отступить с честью или без риска причинить ущерб стране. Но счастливейшим моментом моей жизни будет тот, когда я освобожусь от противоречивых требований политической борьбы и вернусь к частной жизни» (2 апреля 1846 г.). Как и многие сильные, но слишком эмоциональные люди, Кобден переживал моменты упадка духа. Однако что бы он ни думал о парламентской жизни, когда писал приведенные выше слова, трудно поверить, что он серьезно рассматривал полный отказ от общественной деятельности. Выступая на собрании, которое утвердило роспуск Лиги, он прозрачно намекнул на будущие задачи: «Мы распускаем наших людей, – сказал он, – но остаемся в готовности для любых других хороших дел, и достойные члены Лиги не станут заниматься ничем иным, кроме хороших дел» (2 июля 1846 г.).
Теперь перед мысленным взором Кобдена более четко и ярко предстала задача, которую 11 лет назад он воспринимал как «отдаленную и туманную перспективу». Он уже давно вынашивал идею связать проблему свободы торговли с движением за мир. В нем крепло убеждение, что два эти движения тесно взаимосвязаны и в долгосрочной перспективе судьба у них одна: они либо вместе выиграют, либо вместе проиграют. Главное в том, чтобы человечество осознало и усвоило принципиальную взаимозависимость наций. Кобден понимал, что для достижения этой цели движению за мир следует придать международный характер. «Сколь бы похвальными ни были усилия обществ, выступающих за мир, – писал он в 1842 г., – они не достигнут успеха, пока народы сохраняют свою нынешнюю систему изоляции».
По мере того как Кобден занимался проблемой свободы торговли, в его понимании она все больше и больше приобретала моральное и идеальное измерение, по сравнению с которым материальные выгоды, «ожидаемые от ничем не стесненного коммерческого взаимодействия, стали второстепенными, сколь бы значительны они ни были». «Когда я отстаивал свободу торговли, – сказал он в Рексхэме 14 ноября 1850 г. на митинге сторонников мира, – вы, возможно, думаете, я не видел ее связи с нашим теперешним вопросом или выступал за свободу торговли только потому, что она позволит нам свободнее заниматься теми или иными делами? Нет, я считал, что свобода торговли объединит человечество узами мира, и именно это соображение больше любого другого, как известно моим друзьям, поддерживало меня и побуждало вести эту борьбу». У Кобдена сложилось непоколебимое убеждение, что мир во всем мире и свобода торговли – это двуединая задача или, можно сказать, душа и тело одной задачи.
После отмены пошлин пылкий борец позволил себе короткий отдых в горах Уэльса и уже через месяц собрался в очередную поездку по континентальной Европе ради достижения более обширных целей, которые он себе наметил. Общий замысел и конкретные задачи поездки он изложил в письме Генри Эшворту (4 июля 1846 г.): «С Божьей помощью в ближайшие двенадцать месяцев я намерен побывать во всех значительных странах Европы, посетить правителей и государственных деятелей и изложить им те истины, которые у нас считаются столь несомненными. К чему мне прозябать в бездействии? Если гражданское чувство моих соотечественников предоставляет мне средства на поездку в качестве их посланца[4], я стану первым послом народа этой страны в континентальных странах. К этому шагу меня побуждает интуиция, которая никогда меня не обманывала».
Через месяц Кобден (на этот раз вместе с женой) отправился в еще небывалую поездку и оставался за границей до октября следующего года. Он посетил Францию, Испанию, Италию, Германию и Россию, останавливался в Париже, Мадриде, Вене, Риме, Берлине, Санкт-Петербурге, а также в менее значительных столицах и городах. Он получил аудиенции у властных особ – у Луи-Филиппа французского, у королей Сардинии и Обеих Сицилий, у Фридриха Вильгельма Прусского и Папы Римского (прием у русского царя <Николая I>, о котором была достигнута предварительная договоренность, по всей видимости, не состоялся). Кроме того, Кобден встретился со многими министрами и видными политическими деятелями, дипломатами и публицистами (среди французов, например, с Гизо, Тьером, Токвилем, Бастиа, Леоном Фоше и Александром Дюма), с ведущими финансистами, промышленниками и торговцами. Его известность опережала его появление, и всюду он встречал прием, подобающий великому представителю английского народа. Кобдена приглашали на банкеты, исполняли в его честь песни, произносили речи, развлекали, интервьюировали, награждали медалями и превозносили в стихах до такой степени, что человек менее трезвого ума потерял бы голову. В одной только Италии он выдержал больше дюжины официальных банкетов и «несчетное число частных приемов».
Как и прежде, Кобден использовал путешествие для серьезных исследований и разысканий; домой он вернулся с обширным багажом познаний и плотно заполненными записными книжками. Записи свидетельствуют, что он собирал информацию по поразительно обширному кругу вопросов. Во Франции его внимание привлекли железная монополия, таможенные пошлины и лесное хозяйство; в Италии – сельские рабочие, культура виноградников, монополии на соль, порох и табак, изготовление так называемых «ливорнских» соломенных шляп; в Испании – коррупция среди чиновников; в Австрии – металлургическое и текстильное производство и абсолютистская форма правления; в Германии – земельная собственность, сельская жизнь, металлургическая и текстильная промышленность, выращивание пшеницы, таможенный союз и, естественно, система образования; в России – природные ресурсы, обширность лесов, развивающиеся промышленность и торговля, крепостная зависимость, отсталость методов и орудий сельского хозяйства и тяжелые политические проблемы, которые стояли перед аристократией, мирившейся с неграмотностью населения и коррупцией среди бюрократии.
Из людей, с которыми встречался Кобден, мало кто удостоился высокой оценки в его глазах. Во Франции ни король, ни министры не произвели на него благоприятного впечатления. Кобден рассказывает о длительной вечерней беседе с Луи-Филиппом в замке д’О и отмечает: «Ничто так не поразило меня, как его презрение к людям, через которых и для которых он, по его словам, правит страной». Он «производит впечатление умелого актера, и это, пожалуй, все, что мы можем сказать о самых способных правителей этой и любой другой страны». Гизо, по мнению Кобдена, – «интеллектуальный педант и ханжа, который знает людей и вещи не лучше профессора, живущего в кругу своих учеников». Тьер – «маленький живой человечек, лишенный всякой внушительности; трудно представить, что в прошлом он был у власти».
Мысли по поводу французского протекционистского законодательства Кобден с полной откровенностью изложил в энергичном письме (когда еще был в стране) своему другу Арье Дюфуру, лионскому производителю шелка и стороннику свободы торговли. Он призвал его продолжать агитацию до тех пор, пока правительство не начнет действовать в этом направлении. Но в итоге, как мы увидим, задачей, которую Кобден тщетно возлагал на французских сторонников свободы торговли, занялся он сам и частично решил ее в 1859–1860 гг.