Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке

После смерти Мазарини, наступившей 9 марта, Фуке сам несколько месяцев копал себе яму, не понимая характера и намерений молодого монарха. Все 1650-е годы Людовик предоставлял государственные заботы стареющему кардиналу и его людям. Современники, например кузина, герцогиня де Монпансье[315], описывают молодого короля этого времени как заурядного коронованного баловня и прожигателя жизни, развлекающего себя в постфрондерском Париже бесконечными балами и приемами и покоряющего одно за другим сердца молодых аристократок [316]. Но после кончины Мазарини монарха словно подменили. Утром 10 марта Людовик вызвал своих ключевых советников и государственных секретарей и объявил, что отныне будет править единолично. Он предписал министрам и секретарям обращаться за указаниями непосредственно к нему. Никакие приказы больше не подписывались и средства не выделялись без личной санкции Людовика. В сущности, он сделался своим собственным первым министром [317].

Одновременно Людовик изменил состав своих советов. Отныне в Высокий совет (Conseil d’en haut) входили только военный министр (Летелье), министр иностранных дел (Лионн) и министр финансов (Фуке). Вопреки вековой традиции, канцлер Сегье[318] больше в этом совете не присутствовал. Теперь его сфера ограничивалась правосудием и административными делами (ставить печати и заверять королевские указы). Ближайшие родственники, члены королевской семьи – королева-мать, брат короля Филипп и принц крови Конде, традиционно заседавшие в королевском совете, были отстранены от него и вообще от какого-либо участия в управлении страной. Отстраненные, в том числе королева-мать, громко выражали свое недовольство. Не отставал и Сегье, видимо винивший Фуке в том, что теперь канцлер занят делами мелкими и рутинными [319]. Фуке же, как и многие другие, рассчитывал, что, поскольку большая часть государственной работы теперь ляжет на плечи самого короля, данный эксперимент окажется недолгим и закончится, как только король устанет от своей добровольной ноши.

Фуке фатально ошибался. Позже Людовик скажет в своих «Мемуарах»: «В мои намерения не входило делиться властью» (с министрами) [320]. Он твердо решил стать хозяином и ключевой фигурой в собственном доме. Тех из сподвижников, в частности Кольбера и Летелье (а также его сына Лувуа[321]), кто понял характер молодого короля, почувствовав глубоко загнанную внутрь фрустрацию и уязвленное самолюбие человека, прошедшего через унижение Фрондой и подчинение Мазарини, – ждала долгая и успешная карьера. Но поведение Фуке оставалось вызывающим, как при Мазарини, а образ жизни – экстравагантным. Не исключено, что на заседаниях совета (протоколов которых не сохранилось) он позволял себе открыто сомневаться в компетентности короля в финансовых делах. Тем не менее пока он оставался одним из главных королевских министров. В апреле 1661 года ему поручили основать – или возродить – совет по коммерции, в члены которого должны были войти Кольбер и прежний товарищ Фуке по интендантству, Оливье д’Ормессон[322] [323]. Выполнял он и ответственные дипломатические миссии. Так, по заданию Людовика и в обход французского посла в Лондоне Фуке должен был организовать подкуп Карла II Английского и его министров, чтобы склонить их к альянсу с португальцами, ведущими затяжную борьбу с Испанией[324], и добиться, чтобы Карл ознаменовал этот политический курс браком с Екатериной Брагансской[325].

Кроме того, он работал, хотя и безуспешно, над тем, чтобы выборный польский трон достался сыну принца Конде герцогу д’Аньену[326]. Также занимался он и некоторыми вопросами шведской политики[327] [328].

И все же, несмотря на все достижения, в результате усилий Кольбера суперинтендант продолжал терять репутацию в глазах короля. В первые же месяцы после смерти Мазарини Кольбер смог заронить в душу Людовика подозрения против Фуке. Он вытащил на свет те обвинения в злоупотреблении государственными финансами, которые Мазарини отверг в 1659 году [329]. В мемуарах Людовика середины 1660-х, которые представляют собой наставление наследнику, местами написанных Кольбером, король утверждает, что в момент смерти Мазарини «уже знал о воровстве» суперинтенданта. Ему приходится изворачиваться, чтобы объяснить, почему Фуке тогда сохранил свою должность. Людовик поясняет, что признавал таланты Фуке и полагал, что «если бы тот признался в прошлых грехах и по обещал исправиться, он мог бы сослужить немалую службу». Из предосторожности, продолжает король, он назначил Кольбера министром сравнимого ранга, чтобы присматривать за Фуке [330]. Вместе с новой должностью в марте 1661 года Кольбер получил контроль над реестрами транзакций суперинтенданта – функция, которую раньше выполнял Эрвар. Это позволило ему отслеживать действия Фуке день за днем [331].

В том, что пишет Людовик, возможно, есть доля правды. Позже Фуке признавал, что через несколько дней после смерти кардинала, на приватной аудиенции он открыл королю, что при Мазарини совершались транзакции, по форме и по сути нарушающие эдикт об условиях королевских займов. Он добавил, что эти нарушения были вызваны нуждами военных кампаний предыдущего десятилетия и совершались по указанию кардинала и с его согласия. Людовик, судя по всему, ответил, что все нарушения, допущенные в тех обстоятельствах, прощены. Фуке же может продолжать свою службу (подразумевая при этом: но более не злоупотреблять). Этот разговор и якобы дарованное Людовиком прощение прошлых дел позднее всплывали в качестве аргумента защиты на процессе Фуке [332]. Из мемуаров Людовика XIV следует, что подобный разговор имел место, ибо король обвиняет Фуке в пренебрежении королевской добротой: он «продолжал изобретать новые уловки, чтобы у меня красть» [333].

В эти же месяцы Кольбер, воспользовавшись доступом к финансовой отчетности суперинтенданта, горячо убеждал Людовика, что Фуке – растратчик, присваивающий гигантские суммы. И что он ведет свой вызывающий образ жизни на средства, предназначенные для королевской казны [334]. В какой-то момент в мае Людовик принял решение отправить Фуке в отставку и, возможно, привлечь к суду [335]. Не без помощи Кольбера Людовик заключил, что преступления Фуке не ограничиваются растратами и злоупотреблениями. В них входят еще и непомерные притязания и планы. Их Фуке вынашивает, «продолжая свои экстравагантные траты, укрепляя крепости, украшая дворцы, составляя заговоры и покупая важные должности для своих друзей за мой счет в надежде скоро сделаться полновластным хозяином государства». Людовик уточняет, что вначале собирался просто отправить Фуке в отставку. Однако затем (видимо, вновь с помощью Кольбера) пришел к другому выводу. Король понял, что суперинтендант, с его неуемной настойчивостью, придумает что-нибудь еще. Поэтому его все-таки необходимо арестовать [336].

Замечание короля об «укреплении крепостей» означает, что Кольбер хорошо поработал с информацией о деятельности Фуке в Бель-Иле. В 1657 году, еще до того, как Фуке купил остров, Кольбер представлял Мазарини доклад своего кузена Жана Кольбера де Террон[337], интенданта в Бруаже (Бретань). В нем говорилось, что Фуке заинтересован в приватирстве и строит укрепления в Йё. Но Мазарини не придал этим занятиям того значения, которое пытался вложить в них Кольбер. Как было сказано, кардинала в связи с этим волновало лишь снижение доходности его бретонских предприятий. Остальное тревожило его настолько незначительно, что он практически сразу санкционировал покупку суперинтендантом Бель-Иля и перенос туда его коммерческой и приватирской деятельности.

Три года спустя Кольбер де Террон вновь выдвинул это обвинение, на сей раз докладывая о деятельности Фуке в Бель-Иле. Там развернулись масштабные работы по углублению гавани и перестройке островной цитадели. В проекте участвовали более 2000 рабочих. После ареста Фуке королевские агенты обнаружили на острове сотни пушек и огромные запасы огнестрельного и иного оружия, хранящиеся на складах под охраной гарнизона из 200 человек. Позже Фуке утверждал, что укреплял оборонительные сооружения острова на случай военных действий когда-либо в будущем. Он говорил, что большая часть артиллерии и иного оружия предназначалась для вооружения его приватирского флота и колониальных торговых судов. По словам Фуке, кардинал располагал полной информацией о происходящем. Но об этом мы знаем лишь со слов суперинтенданта. Мазарини же не оставил никаких записей. Так что весной 1661 года, представляя Людовику очередной комплект докладов Кольбера де Террона, Кольбер этих мотивов не упомянул. Зато в докладах детально расписывался ход работ в Бель-Иле. Указывалось об огромном количестве ни от кого не скрываемого оружия, в том числе из Голландии – страны, с которой у Людовика были на тот момент плохие отношения [338].

Кольбер де Террон отклонял объяснение этого количества военных припасов и оружия лишь интересами торговли между Бель-Илем и Мартиникой. «Эта отговорка – отличное прикрытие, чтобы держать одновременно и военный флот, и полный склад боеприпасов» [339]. Людовик XIV, на всю жизнь напуганный Фрондой, отнесся к обвинениям вполне серьезно [340]. Возможно, именно эти доклады убедили его не просто отправить Фуке в отставку, но поступить с ним как с потенциальным бунтовщиком, готовящим вооруженный переворот. Словом – как с фрондером. Несколько месяцев спустя, в разговоре с Гийомом де Ламуаньоном, председательствующим судьей Парижского парламента, Людовик настаивал, что Фуке «хотел объявить себя королем Бретани и прилежащих островов; он привлек всех на свою сторону щедрыми подарками [profusions], я больше никому не могу доверять» [341].

Однако важно было выбрать правильный момент. Нельзя было вспугнуть финансовое сообщество в разгар переговоров о новых условиях налоговых откупов на летние месяцы. Кроме того, Фуке помогал организовать «добровольный дар» в размере 3–4 миллионов ливров от представительского собрания Бретани. Собрание планировало открыться в начале сентября. Людовик решил отложить опалу суперинтенданта до осени [342].

Летелье, на время ставший союзником Кольбера против Фуке, был посвящен в тайну. Вместе с Кольбером они разработали подробный до изощренности план. Они заранее продумали: куда препроводить Фуке после ареста; какой дорóгой конвой направится обратно в Париж; сколько денег выделить на мероприятие и на содержание узника; как организовать изъятие бумаг Фуке и арест его ключевых людей; что предпринять в отношении семьи и сотрудников [343]. Анну Австрийскую, все годы благорасположенную к Фуке, сумела убедить в необходимости ареста суперинтенданта герцогиня де Шеврёз, ее старая подруга и с недавних пор союзница Кольбера [344].

Однако, обвинив Фуке в преступлениях и предав суду, заговорщикам пришлось бы столкнуться с еще одним препятствием. Суперинтендант до сих пор номинально занимал пост procureur général. По давней традиции расследование в отношении обладателя этого высокого юридического поста мог проводить только суд Парижского парламента[345].

Это обеспечило бы Фуке преимущества нормальной юридической процедуры и, возможно, симпатии со стороны судей, среди которых у него было много друзей и родственников. Вдобавок парламент оставался враждебен королевской финансовой администрации. В возникшей ситуации парламентарии могли бы схватиться за удобный повод и начать многочисленные расследования по тем направлениям, куда король и Кольбер не пожелали бы углубляться.

Чтобы устранить эту помеху, Людовик заманил Фуке в ловушку. В ходе благосклонного разговора он намекнул, что на случай непредвиденных нужд королевской казне весьма не помешал бы примерно миллион ливров. Чтобы помочь королю деньгами, Фуке, не колеблясь, предложил продать какую-нибудь свою собственность. Например, Во или должность генерального прокурора. Король милостиво согласился на продажу должности. В конце концов, он все равно собирается реформировать судебную систему. Однако этот пост, намекнул Людовик, может оказаться помехой для дальнейшего возвышения Фуке. Например, продвижения на должность канцлера после Сегье или даже выше. Состоялась поспешная сделка по продаже должности дружественному парламентарию Ашилю де Арле за 1,4 миллиона ливров. Она была закрыта в середине августа. Из дохода от нее 400 000 ливров, по старой семейной договоренности, ушли Базилю Фуке. Остаток же, миллион наличными, был передан в Венсен в подарок королю и в его личное распоряжение. Продав эту должность, Фуке перестал быть членом парламента и больше не подлежал его суду по умолчанию [346].

Стремясь скрыть свои планы и усыпить бдительность Фуке, Людовик принял приглашение на знаменитый праздник, назначенный на 17 августа в Во и будораживший воображение придворных. Праздник удался сверх всякой меры. Фуке использовал все ресурсы и все таланты, какие только были в его распоряжении. Король в сопровождении матери и двора в полном составе прибыл в Фонтенбло со сверкающим поездом карет под эскортом королевской гвардии. Когда гости вышли из экипажей, их глазам открылось захватывающее зрелище. Огромный, подобный драгоценному ларцу дворец, с трех сторон окруженный водой, акры садов, простирающихся позади, играющие фонтаны и прекрасные статуи. Внутри гости попали в анфиладу залов, спроектированных Лебрёном или выполненных по его заказу, полных живописных изображений, портретов и изысканных гобеленов, в которых Фуке знал толк, как и покойный Мазарини. Из центральной части здания, увенчанной гигантским куполом овального гранд-салона – необычная для того времени архитектурная форма, – открывался великолепный вид на сад. Две старинные статуи, Августа и Тиберия, стояли на страже этого гигантского зала. Дальше, в Комнате Муз, Лебрён изобразил «Триумф Верности», на котором Аполлон в сопровождении музы истории Клио защищал вышеупомянутую добродетель. Для покоев короля Лебрён использовал стиль, который Людовик позже воспроизвел в королевской спальне в Версале: лепные позолоченные панели и потолок, аллегорическая живопись, королевская кровать укромно укрыта за золотой балюстрадой [347]

Сноски