Вслед за тенью. Книга вторая
– Знаем, но…
– Ну и что, что знаем, да? – прервали меня и принялись снова иронизировать. Стебаться, как сказала бы Марья: – С её дочерью же такого никогда не случится! Она же умнее матери… Расторопнее… Наблюдательнее. И характер у неё понапористей будет, да? Решительный такой – в сотню раз решительнее, чем у матери, так? И главное – Екатерина Громова – сама прозорливость! Просчитать ситуацию для неё – раз плюнуть! Поэтому она всегда на шаг впереди своих недругов. Правда, пока не знает, кто они – эти самые недруги, но это ж мелочи, правда? Она прозорлива настолько, что готова рискнуть бездумно. В омут с головой броситься готова. Без всякой поддержки со стороны кого бы то ни было! Ведь её не наблюдается даже от самого Громова, верно? Зато у Екатерины Васильевны есть поддержка подруги! Они, в общем-то, и знакомы-то всего ничего, и знает она о подружке только то, что та позволила ей о себе узнать, да ну и что, правда? Екатерина Васильевна просто уверена, что подружка – хорошая и никогда её не подставит, не бросит в беде, всегда придёт на помощь и вытащит из любого дерьма, так? Причём, совершенно бескорыстно. Исключительно по великой дружбе. Верно?
Тон его голоса был далёк от доброжелательного. Он звучал хлестко и крайне иронично. Но главное – его тон не был безразличным. Именно это и останавливало меня от резкостей и требования прекратить эту словесную экзекуцию. Но, вслушиваясь в аргументы Кирилла Андреевича, я вдруг ощутила себя полной дурочкой, вслепую ступившей на минное поле.
– Что молчишь? Расклад неверный выдал?
– Он какой-то странный… Этот ваш расклад. Вывернутый наизнанку.
– Чтобы принять решение надо все факты изучить. Досконально. Взглянуть на них под разным углом. И ключевое слово тут – «под разным». Наизнанку их вывернуть, если потребуется. Иногда изнанка может очень удивить… Чаще всего так и бывает.
– И где же мне раздобыть эти самые факты? С чего начать?
На меня взглянули, как на несмышлёное дитя и выдали:
– Начни с того, что выясни, кто такая Стоцкая. Обеспечь себе безопасный тыл.
– Дед ее проверил перед тем, как позволил нам подружиться.
– Проверил – не сомневаюсь. Но не лучше ли и самой убедиться, что чиста? Хотя бы просто потому, что всегда и во всем нужно полагаться прежде всего на себя.
– Вы что-то о Марье выяснили, да? Что-то плохое?
– Не ставил задачи глубоко копать. Она мне не подружка. Фасад, вроде, чист. Опять же ключевое слово тут «вроде». Параллельно тряси Громова. Это будет для тебя и безопасно, и информативно. Информативно, если преуспеешь, конечно. Громов знает немало, но он – крепкий орешек. А пока вернемся к теме моего родственника. Что ещё можешь о нём сказать?
– Каменнолицый вышел на меня в сквере, – ответила я, пожав плечами.
– В каком сквере?
– Том, что рядом с Универом. Мимо которого вы проезжали.
– В пятницу?
– Да. Значит, вы в курсе?
– В курсе чего?
– В курсе нашей встречи с вашим родственником.
– Включи мозг, девочка! Зачем бы я тогда спрашивал у тебя, где именно она имела место?
– А если спросили, чтобы отвести от себя подозрения?
– Подозрения в чем?
– Например, в том, что работаете с ним в связке.
– В связке… – Он замолчал ненадолго. А потом решил поделиться: – Я не работаю, как ты выразилась, с ним в связке.
– Почему?
– Цели не совпадают. И потом: работать в связке можно только с тем, в ком ты безоговорочно уверен. А в случае с Жаровым всегда есть риск, что игра пойдет не по моим правилам. К тому же до недавнего времени он был недееспособен.
– Недееспособен? Значит, он всё-таки болен…
– Перенес инсульт…
– Вот как… Не знала… Как давно?
– Много лет назад. Успел полностью восстановиться. Если верить заключению врачебной комиссии.
– Полностью? Это спорно… Последствия болезни же налицо… Вернее, на лице… Трость опять же… Значит, он до конца не восстановился.
– Логично. Вопросы остаются… Ладно, оставим это пока. О чем вы беседовали?
– Ни о чем… Он просто смотрел на меня…
– Просто смотрел… А ты?
– А я просто начала вспоминать.
– Что конкретно?
– Родителей… Дедушку… Наш пикник перед тем, как папа уехал в командировку.
– Ясно.
– И что же вам ясно, позвольте спросить?
– Процесс запущен Жаровым.
– Какой процесс?
– «Процесс активации когнитивных функций», как он это называет. Вернее, раньше называл. Он настроил твой мозг на воспоминания – так понятнее?
– Не совсем… Как он это сделал?
– Жаров когда-то обладал… некоторыми способностями к внушению…
– Вы говорите о гипнозе? Он что телепат?
– В прошлом. Уже много лет бесполезен. Так я полагал до нашего с тобой разговора. Но, похоже, ошибался…
– Фантастика какая-то… Он… кто-то вроде главного по тарелочкам, да?
– По серым клеточкам.
– Кто он по профессии?
– Психоаналитик. Когда-то был штатным гипнологом. Дослужился до Главы аналитического отдела Центра.
– Какого центра?
– Центра… В котором служили твои родители…
– И ваш отец?
– Да.
– И вы?
– Расскажи, что почувствовала, когда он на тебя смотрел. В сквере.
– Говорю же, вспоминать начала…
– Расскажи подробнее. Мне нужны факты для аргументации.
– Аргументации чего?
– Неважно.
– Ладно… Сначала опустилась тишина… Потом перед глазами появился океан… Я стояла на берегу. Поднялся шторм… Высокие волны обрушивались на берег… Но почему-то не сбивали с ног… Просто растворились в песке… В шаге от меня.
– Растворялись в шаге у ног…
– Это что-то значит, да?
– Я небольшой специалист в этой сфере… Хоть и перелопатил море литературы. Хотел понять, как он это делает… Но навскидку… Думаю, нет прямой угрозы. Лично для тебя нет. Возможно, пока… Пока угроза направлена на другого.
– На кого?
– На того, кто связан с тобой напрямую.
– На дедушку? Он ведь единственный, кто связан со мной напрямую.
– Вполне возможно. Между ними старая вражда. Уже много лет. Важно то, что состояние нестабильно… – принялся едва слышно рассуждать мой задумчивый собеседник, – Агрессия… Волны разбиваются у самых ног… Пограничное состояние…
– Чьё пограничное состояние? Вернее, пограничное состояние чего?
– Сознания… Сознания самого Жарова. Не силен в этом… Нужна консультация специалиста.
– Как бы то ни было, вы уверены, что ваш родственник нездоров? А как же тогда так получилось, что его признали дееспособным? Кто был его опекуном? Ну, до того, как он снова стал дееспособным?
На меня посмотрели с вызовом. Но ответом не удостоили. Да он был и не нужен – его выдало выражение лица Кирилла Андреевича.
– Опекуном были вы, да? Получается, что так… И теперь за вашим родственником нет специального присмотра, так? Так. Значит, у него полностью развязаны руки… И делать он может всё, что пожелает, ведь ненавидит дедушку, – заметила я, вспомнив подслушанный в лесу разговор. Разговор между Каменнолицым и Предсказательницей. – И маму ненавидит, хоть ее уже и нет… И меня… Всех нас…Как же вы позволили этому случиться? Почему не проконтролировали должным образом? Почему разрешили ему… выйти из клетки?
– Так ты меня обвиняешь в кознях против своей семьи?
– Скорее, подозреваю.
– Знакомая реакция. И лексика та же, – коварно усмехнулся мой визави. Его настрой резко изменился – доброжелательности и след простыл.
В мгновение ока Орлов выбрался из кресла и оказался рядом. Пальцами обхватив мой подбородок, навис надо мной и выдал прямо в губы:
– Твоя… мать, помнится, заявляла мне то же самое. Скажи, это у вас традиция такая? Изощренная Метода Громовых?
– Традиция… Метода… – лепетала я, подбородком ощущая жёсткость его пальцев. – И в чем же, по-вашему, ее суть?
– Обвинять оппонента во всех смертных грехах. Заставить его оправдываться. А лучше – каяться. Похоже, так члены вашего семейства повышают свою значимость. Вижу, ты тоже это практикуешь. Но перед тобой мне оправдываться не в чем.
– А перед мамой? Перед ней было в чем? – зацепилась я за слова, смысл которых был непонятен. Пальцы крепче сомкнулись на подбородке. Хоть и ненадолго – всего на пару мгновений, но они вцепились в него мертвой хваткой, словно клещи. Жесткие. Беспощадные. И, будто вдруг одумавшись, ослабили захват.
Отвечать мне не спешили. Да, кажется, и не собирались вовсе.
– Расскажите мне о родителях? – поймав его напряженный взгляд, попросила я. Миролюбиво настолько, насколько была в состоянии попросить. Стараясь сгладить вдруг возникшее между нами напряжение. – Что вас связывало? Ведь связывало же, да?
– Вечер воспоминаний подошел к концу, Миледи: лимит вопросов исчерпан. – сказал он – как отрезал. А потом… Потом вдруг задумался на секундочку и выдал: – Но счетчик можно обнулить.
– Какой счетчик? Что вы хотите сказать?
– Обнулить… И заработать новый отсчет…
На меня смотрели в упор. Смотрели, сминая пальцами подбородок. Так вызывающе провокативно… По-взрослому. Но страха не было. Ни страха, ни отвращения, как с Юркой. И мой персональный «ливень», который обрушивался, стоило кому-то подойти так близко, в эту минуту почему-то медлил, не спешил проливаться. В ушах даже отдаленно не звучал его шум.
– Как заработать? – уточнила я. Почему-то шёпотом… Может, потому что уловила намёк? Догадалась по его взгляду, ставшему вдруг двусмысленным. Глубокому, какому-то тягучему, с вмиг потемневшей радужкой. Взгляду, от которого было ни спрятаться, ни скрыться. Взгляду, бросавшему мне вызов.
– Привычным тебе способом, – негромко, с расстановкой подтвердили мою догадку.
«Почему привычным?» – захотелось спросить мне, но не успела.
Мой подбородок «получил вольную», но… Меня обхватили за талию и выдернули из постели. Выдернули, как пробку из бутылки. Резко. Так внезапно, что я задрыгала ногами и застучала кулаками по его напряжённой груди. В ответ от меня вдруг оторвали руки. Совсем ненадолго. На миллисекунду – не больше. И я полетела бы на пол с высоты его роста. Полетела бы, если бы не ухватилась за его бёдра ногами и не вцепилась бы в плечи подрагивающими от адреналина пальцами.
Глава 15 Не устоять…
Я вцепилась в него всем, чем могла. Прилипла намертво – как вата к ране. И немного успокоилась только снова ощутив крепкий закреп его рук на спине. Успокоилась и ослабила свой, переместив ладони ему на грудь. Даже ноги спустила, повиснув, как игрушка на ёлке. Он вмиг воспользовался этим: продолжая держать меня на весу, одной рукой обхватив за талию, а ладонью свободной руки умудрился сгрести кисти моих рук. Наложив их одну на другую, он какое-то время удерживал их в захвате, явно тестируя мою реакцию, видимо, запомнив, как я повела себя днем ранее. Удостоверившись, что ее не последовало, освободил мои ладони из плена. А после – поставил на ноги и не спеша отступил на шаг. Не спуская с меня глаз, выверенными движениями расстегнул ремень на своих джинсах и вытянул из кармана квадратный пакетик.
– Неужели, – только и удалось пролепетать мне.
Шокированная, я уставилась на то, как свободной рукой он потянулся к ширинке брюк. Послышался короткий металлический звук расстёгивающейся молнии… На поверхность «выпрыгнул» «прибор», как назвала его Марья в нашем единственном разговоре на эту тему, и спружинил в ладонь своего хозяина. Тот, без тени смущения, как-то по-будничному, будто делал это ежедневно, зубами разорвал пакетик и со знанием дела «натянул на дружка изделие номер два», как окрестила его тогда подруга. Почему именно 2, поинтересоваться я так и не решилась – не хотелось прослыть полным профаном в глазах подруги. Но сейчас… сейчас определение занимало меня меньше всего.
Мои глаза настолько вылезли из отбит, что их сковало ломотой. Все, что сейчас перед ними разворачивалось, выглядело настолько нереальным, что даже проснувшиеся было мурашки, притихли, а может и вовсе «лишились чувств». Но, как ни странно, я не испытывала ни страха, ни ужаса. Я наблюдала за происходящим в изумлении. Наблюдала и не верила собственным глазам. Смотрела и ощущала себя героиней какого-то сюра. Сюра, в котором в главной роли выступала совсем не я, а мой, откуда-то взявшийся двойник. А всё потому, что в голове никак не укладывалось: мое личное пространство было так откровенно нарушено, запястья «побывали в плену», а я… Я всё ещё не ощущала ни дрожи, ни головокружения, ни комка в горле, ни картинки с деревом перед глазами, ни моего воображаемого ливня, мощным потоком сбивающего с него несчастные листочки. И это обескураживало.
«Что это? Сбой программы?» – мысленно недоумевала я, не отводя взгляда от «дружка», так демонстративно и провокационно выставленного мне на обозрение.
Месяцы напролет, после случившегося тем злосчастным вечером, я заставляла себя смириться с тем, что всю жизнь проведу за операционным столом, насилуя себя работой. Чтобы не оставалось ни минутки свободного времени на лишние мысли и занятия. Полгода я планомерно готовила себя именно к такому раскладу. Я почти свыклась со своим незавидным будущим и даже старалась найти в нем плюсы.
«Зато у меня теперь есть стопроцентная возможность стать отличным нейрохирургом, – внушала я себе, с болью в сердце наблюдая за парочками, проходящими мимо и держащимися за руки, под ручку, в обнимку. С болью – потому что не могла позволить себе того же. – Зато ничто меня не отвлечет от профессии: – увещевала я себя, – ни чувства, ни семья, ни дети. Потому что ничего этого у меня не будет. Ну и ладно – пусть!»
Я часто прокручивала в мыслях слова Даны Вячеславовны – моего психолога. По ее мнению, острота восприятия триггера со временем должна притупиться. Я очень надеялась, что в будущем научусь спокойно выносить присутствие коллег мужского пола за операционным столом, в непосредственной близости от меня, если оно будет чисто деловым, а сама я буду сконцентрирована только на операции.
«У меня получится! Я стану настоящим профессионалом. Обещаю!» – мысленно клялась я себе, внушая, что в этом и есть теперь смысл моей жизни.
Меня выдернули из размышлений, резко потянув за пояс халата. Тот развязался и был отброшен на пол.
Все мысли выпорхнули из головы. Теперь я стояла перед ним в распахнутом халате. Так уже было недавно, когда я вспоминала об их с мамой разговоре в саду и «зацепилась» за воображаемый куст. Но тот конфуз был не в счет: тогда я погрузилась в момент и не ведала, что творила.
Сейчас было по-другому. Мне так хотелось наглухо запахнуть халат и сбежать, но я этого не сделала. Лишь слегка прикрыла грудь его полами, чтобы справиться с накатившим смущением. Оно отвлекало. Мешало определиться с тем, как далеко я смогу зайти. Вернее, как далеко зайдет мой мозг, прежде чем «окатит шквальным ливнем». Мне не терпелось это выяснить. И я решилась на ещё один эксперимент. На этот раз – более серьезный.
Осмелев, аккуратно, едва касаясь, провела ладонями по торсу моего… партнера. Осторожно прошлась ими вверх, ощутив игру мышц под гладкой тканью лонгслива. Мне не мешали. И совсем не двигались. Только смотрели. С интересом и толикой нетерпения, как мне показалось.
Мои осторожные прикосновения, похоже, пришлись по нраву: тело откликнулось на них перекатом мышц под кожей, будто ведя беседу с подушечками моих пальцев. А я… Я впервые в жизни ощутила себя колдуньей из сказки, которую читала в детстве. Сейчас я была ею и словно управляла этим мужчиной. Он не был мне ни мужем, ни женихом, ни парнем, но магия моих прикосновений чуть сбила его дыхание, вызвала изумрудные всполохи в глазах. Заставила стальные мышцы торса слегка сокращаться… Я стала ещё смелее и коснулась шеи, не скрытой под тканью, и ощутила её приятную упругость и гладкость.
Но мой не муж, похоже, решил не тратить время впустую. Я и глазом не успела моргнуть, как снова была подхвачена за талию и повисла на своем даже не женихе. Я висела, не шелохнувшись и не касаясь ногами пола: словно пришпиленная, а в голове крутилось:» Боже, что я творю…»
Размашистым шагом, не раздумывая больше ни секунды, меня поднесли к стене. Я спиной ощутила ее жесткую прохладу. Даже сквозь ткань своей зыбкой махровой защиты, каким-то чудом всё ещё державшуюся на плечах. По телу пробежала дрожь, то ли от соприкосновения со стеной, то ли от вдруг навалившегося напряжения. Чтобы ее утихомирить, я оттолкнулась от стены и снова взгромоздилась на нарушителя всех моих правил. Взгромоздилась, обхватив его ногами за бедра, как обезьянка за дерево, и вгляделась в сосредоточенное лицо. Вгляделась и услышала:
– Дарю возможность… получить дополнительную информацию. Ты же об этом просила?
– Я? Просила?.. Кажется, да…
– Моя откровенность стоит дорого, Миледи.
– Откровенность… Дорого… Миледи? – как истукан повторила я.
Глядя в глаза с радужкой оттенка потемневшей в сумерках травы, я вдруг ощутила, как его пальцы по-хозяйски прошлись по внутренней стороне моего бедра и занырнули к ширинке эластичных хлопковых трусиков. Нетерпеливо отодвинули ее и коснулись того, что совсем недавно она прикрывала. Меня обдало жаром. Задохнувшись от остроты ощущений, я дернулась и сквозь туман в голове расслышала тихое:
– Нетерпеливая девочка…
Мысли о триггере, да вообще о чем бы то ни было, разом отлетели прочь. Я не чувствовала ни паники, ни стеснения и вдруг поймала себя на мысли, что хочу, чтобы это продолжилось. Хочу настолько сильно, что, если всё вдруг закончится, мне станет плохо. Почему – я понятия не имела… Просто чувствовала, что так случится. Это странное ощущение и пугало и заводило одновременно. Никогда раньше я не позволяла кому бы то ни было касаться меня. Тем более настолько провокационно. Дерзко. По-хозяйски. Где-то на задворках сознания появилось предостережение: «Нельзя! Не положено! Он же мне не муж!» Но все мысли рассеялись, стоило его пальцам коснуться самой чувствительной точки. Такие гибкие, словно обжигающие, они ласкали ее со знанием дела, заставляли извивалась в руках моего изощренного палача. Чтобы удержаться на нем и совсем не «слететь с катушек», я крепче ухватиться за плечи, обтянутые синей тканью, и сжала ее в кулаках. Сжала и расслышала треск. И негромкое: «Черт!»
Меня облокотили к стене, руки переместили под лонгслив. Я ощутила под ладонями упругую разгоряченную кожу и заметила, как то, что секундой назад ее покрывало, отлетело в сторону. Пришла очередь и моего халата: в мгновение ока тот соскользнул с плеч и последовал туда же.
Теперь от холода стены меня защищали только волосы. Подсохшие, они струились по спине густым покрывалом. Часть локонов упала на грудь и кажется моему не мужу понравилось о них тереться. С трусами «париться» не стали. Нетерпеливо отодвинули ширинку в сторону и дали прочувствовать всю мощь стальной упругости, обтянутую латексом – прочувствовать на всю глубину, без особых усилий преодолев препятствие. Это было как удар током. Я дернулась и зажмурилась от боли, натолкнувшись затылком на стену. И расслышала сквозь собственный стон и лавину шума, ворвавшуюся в уши:
– Чёрт! Аккуратней… Не делай резких движений…
Я была настолько обескуражена, что даже острая боль, словно причиненная гигантской раскаленной иглой, притупилась, оставив стойкое послевкусие тягучей ломоты. Выдохнула сквозь сжатые зубы, распахнула глаза и поймала на себе взгляд зеленых напротив. В них, шальных и потемневших от похоти, улавливалось недоумение и что-то ещё, чему я сейчас была не в состоянии дать определение.
– К чему были байки с контрацепцией? Играете по-крупному, Миледи?
Он злился. И я не понимала, почему.
– Не понимаю… Что значит «играете по-крупному»?
– Ставка на девственность – отличный ход!
– Что вы имеете в виду? Я не делала ставок…
Мне не ответили. Задумались. Но отпускать меня не спешили… Стало зябко. Где-то в самой глубине – у самого сердца. И только давящее тепло его тела, снова прижатого к моему, и крепкое кольцо рук, не позволявшее двинуться ни на сантиметр, не давало возможности окончательно замерзнуть.
Я опустила веки, словно уличенная в тяжком преступлении, не в силах выдержать этого пристального взгляда. Тяжелого. Кажется, сожалеющего о чем-то. И словно обвиняющего меня в заговоре вселенского масштаба.
– Я… я не думала…
– Правда? И часто это с тобой случается? Открой глаза.
– Что… случается? – уточнила я, повиновавшись приказу. Именно приказу – не просьбе.
– Не думать, – разъяснил он.
– Да вы… Вы… Да как вы можете?! – вдруг выпалила я, даже не стараясь скрыть обиду. Обиду на то, что посмели усомниться в моей честности. Обиду на то, что оказались не в состоянии увидеть меня настоящую.
– Могу что? – В тоне его голоса послышались нотки холодного гнева и какой-то жесткой иронии. Сарказма.
– Как вы можете во мне сомневаться! Мне не в чем перед вами оправдываться!
– Детский сад какой-то… – бросил он, недовольно скривив губы.
Глаза его теперь блестели недобро. Нет, не от дикого гнева, как у Юрки в тот чертов вечер… Гнев того, кто меня сейчас обвинял, был холодным. Не отпугивающим, но холодным настолько, что сердце снова кольнуло ледяным осколком. Я вдруг почувствовала себя несчастной. Самой несчастной на свете. Во мне просыпался страх, но это был страх не за свою безопасность или даже жизнь, как тогда. Во мне разрастался страх потерять что-то важное. Вернее, того, кто стал важным за эти два дня. Сердце вдруг сжалось от отчаяния. Какого-то иррационального отчаяния, и я физически чувствовала, как оно впивалось в меня цепкими коготками и будто раздирало на куски.
Перед глазами вдруг «замороси дождь» и стали проявляться слабые контуры моего злосчастного дерева. Теперь я смутно видела обвиняющие глаза напротив. Их застилала навязчивая картинка. С каждым мгновением она проявлялись все чётче. Наполнялась объемом. «Оживала». Дерево обрастало листьями. Шум ливня усиливался и грозил стать невыносимым.
– Отпустите меня, – услышала я собственный громкий надрывный шёпот. И чувствовала, что даже несмотря на гнев своего хозяина, настырный захватчик внутри меня нетерпеливо дернулся. Словно пёс, готовый сорваться с привязи и атаковать. Это страшило и одновременно заводило.
Мне что-то ответили. Я не расслышала. Повторили громче. Бархатный голос теперь звучал отчётливо, выдергивая меня из видения, напрочь перебивая шум дождя у меня в ушах.
– Ты действительно этого хочешь? – услышала я.
– Да, – рвано выдохнула я. Мне отчаянно хотелось сохранить перед ним остатки самообладания. А разорвать контакт и отойти на безопасное расстояние было единственным способом, который я знала. Его тело вдруг перестало согревать меня. Оно отстранилось и больше не касалось моей груди. Это должно было помочь приглушить надвигающийся приступ, но вдруг стало совсем некомфортно. Будто меня вероломно лишили мощной поддержки и так нужного сейчас тепла.
– Нет, – спохватилась я, боясь, потерять то последнее, что нас сейчас связывало. То, что я ощущала сейчас в себе, показалось важнее всего. Не на физическом уровне – на эмоциональном.
– Холодно, – пробормотала я.
Меня тут же прижали к себе. Я с благодарностью выдохнула и уткнулась носом в его грудь. Внутри меня чуть подрагивала жизнь: плотная, дерзкая, дарующая надежду. Я провела по напряженным плечам моего… И вдруг мысленно выпалила:
«Хочу, чтобы он остался. Остался в моей жизни!» – выпалила и ужаснулась собственной дерзости.
Шум дождя в ушах быстро уносился прочь. И скоро утих вовсе. Я вдруг поняла, что больше нет и дерева перед глазами. Оно исчезло. Совсем. Несмотря на то, что наш контакт не был разорван. Будто кто-то великодушный смилостивился надо мной и выкорчевал его с корнем, а после – стер ластиком и то место, где оно росло. Стер без следа. Будто его и не было никогда.
«И не будет! Я все для этого сделаю!» – поклялась я себе и взглянула в лицо своего обвинителя. Напряженное. Немного недоумевающее. С внимательными, чуть прищуренными глазами. Они смотрели на меня с вызовом. Смотрели в ожидании.
И вдруг меня осенило: «Я сделаю всё, чтобы он остался в моей жизни! Я стану ему полезной! Чтобы он и мысли не допустил, что сможет без меня найти папу!» Я знала, что ему важно найти его. Чувствовала это каким-то шестым чувством.
Легко, почти невесомо коснулась его губ своими и тихо прошептала:
– Пожалуйста…
Мой шепот стал командой для него. Словно неожиданное препятствие было устранено, и я расслышала выдох облегчения или что-то, на него очень похожего.
Он двинулся внутри меня. Потом ещё и ещё. И я задохнулась от сладких спазмов. По спине побежали ошалевшие мурашки. Ни сожаление о чем бы то ни было, ни страх перед будущим, ни скромность больше не трогали меня. Дичайшее наслаждение прогнало всё это прочь. Во мне неожиданно проснулась кошка. Дикая. Мятежная. Она ластилась к своему хозяину, тёрлась об него, стремилась проникнуть ему под кожу. Выпустила коготки и прошлась по крепкой спине. И расслышала рваный выдох с едва различимым низким рыком. Улыбнулась, заметив, как потемнела радужка его глаз. Она стала буйно зелёной, как потяжелевшая в сумерках листва, досыта впитавшая в себя влагу обрушившегося на неё ливня. А мелкие точечки вокруг чуть расширенных зрачков стали угольно-чёрными крошками горького шоколада.