Пополам

Георгий

– Ты с ума сошла? Совсем? – кричал Георгий Анне. – Ты хоть понимала, что делала? Как ты могла так поступить с этой собакой? С Юлькой?

– Мне скоро рожать, а от этой собаки одни проблемы. Она грязная, носится по двору, откуда мне знать, какие гадости она в дом принесет? Тут ведь не город. Блохи, клещи. Я думала о здоровье будущего ребенка, – стояла на своем Анна.

– А о психическом здоровье уже имеющегося у тебя ребенка ты не думала? Для Юльки это стало ударом! Она позвонила Антону, он рассказал мне. Ты хоть понимаешь, что для Юльки это все, конец света, раз она попросила о помощи? Ты хоть знаешь, на что она была готова пойти, лишь бы я вызволил ее Молли? А об Антоне ты подумала? Каково ему было, когда Юлька ему писала и звонила? Ты представляешь, что творилось в его душе, когда Юлька рассказала, как ты сдала Молли в приют и хочешь отправить ее в детский дом? Ты вообще соображала, что творишь, что говоришь? Как была эгоисткой, так и осталась. Думаешь только о себе. Тебе нельзя было детей рожать вообще, ни от кого. Ты жестокая, не щадишь никого вокруг себя, даже собственных детей. И на них тебе наплевать. Как ты могла сдать собаку в приют? – Георгий уже не был способен себя контролировать. Он орал так, как никогда в жизни. Потому что не понимал, как связал свою жизнь с этой женщиной. Как мог настолько ошибиться? И как у них получились такие прекрасные дети – в сто, двести, в миллион раз лучше них, родителей?

– Это просто собака, ребенок важнее, – твердила одно и то же как заведенная Анна.

– Это не просто собака, это Юлькина собака. Ее друг. Лучший. Самое близкое существо. Ближе, чем родители. Ближе, чем брат. Собака ее не предавала, как мы! Ты хоть это понимаешь? Для дочери это трагедия! Она тебя никогда не простит, – процедил сквозь зубы Георгий.

– Зато ты ее герой. Спас мерзкого брехливого пса. Чего еще желать? Ты ведь всегда этого хотел? Быть хорошим папочкой. А я – злая мать, бессердечная, жестокая. Юлька готова к тебе ехать хоть завтра. Вместе со своей блохастой собакой. Так что, считай, ты своего добился. – Аня говорила так, будто была не в себе, Георгий это сразу понял, но его гнев, ужас от того, что сделала бывшая жена, оказались сильнее. Да, можно пребывать в депрессии, переживать по поводу родов, любовника, отказавшегося от ребенка, но не до такой степени, чтобы забыть о главном – уже рожденных детях, их интересах, чувствах. Аня не имела права лишать Юльку собаки, доводить дочь до состояния безнадежности, трагедии. Не имела права отнимать то, что ребенок считал самым ценным в мире, – собаку. Живое существо, преданное, верное, зависимое. Такое же зависимое, как дети от родителей. Что решат взрослые, то и делают дети. Георгий готов был умереть самой мучительной смертью, лишь бы не думать о том, на что обрек собственных детей – на эту самую зависимость. Взрослые решили, что дети должны жить так или сяк, учиться в такой школе или другой, жить с мамой или папой. Случилось то, чего он боялся больше всего в жизни – дети повторят его судьбу. Окажутся ненужными, нелюбимыми, неприкаянными. Говорят, всегда виноваты оба родителя, оба супруга. Но Георгий знал – виноват только он. Аня действительно быстро стала для него никем. Каким-то неизбежным следствием вроде как счастливой семейной жизни, но не женой, не родной.

– Знаешь, я даже обсуждать с тобой ничего не хочу. Ты для меня – никто. Нелюдь, – сказал в запале Георгий.

– Да я для тебя всегда была никем, – ответила спокойно Анна. – Так, приложение к плите, которое еще и плохо работает. Суррогатная мать, вынашивающая твоих детей, но не испытывающая к ним никаких чувств, как и положено суррогатной матери. Хотя это и мои дети. Да, может, я лишена каких-то инстинктов, но этого ребенка я хочу. По-настоящему. Поэтому пыталась избавиться от собаки. Не хочу, чтобы его облизывала какая-то грязная псина. Не убила же я ее, в конце концов. И не утопила. Вон, бегает по двору благодаря тебе. Чего ты еще от меня хочешь?

– Ты – чудовище, – сказал Георгий. – Я прошу только об одном. Пусть Юлька сама решает, где хочет жить и с кем. Не доводи ее. Это ведь шантаж. Она согласилась жить со мной в обмен на то, что я спасу Молли. Так и сказала Антону. Ты хоть представляешь себе, каково это – заставлять ребенка выбирать между отцом, братом, мамой, собакой?

– Ничего, всем приходится выбирать, – ответила равнодушно Анна.

– Ты совсем с головой перестала дружить? Или это гормональное? Если твой любовник решил тебя бросить, при чем тут Юлька, ее жизнь, учеба, будущее? – опять начал орать, не сдержавшись, Георгий.

– Все, я устала, хочу спать. У меня от тебя голова болит. Не звони мне больше.

Георгий, слушая гудки в трубке, задыхался от ненависти. У него тряслись руки. Он не понимал, как довел ситуацию до такого – абсурда, ужаса, края, за который уже некуда падать. Ведь он мечтал только об одном – чтобы у него была крепкая семья, жена и дети. Готов был работать сутками, чтобы дать семье все необходимое, все, что потребуется. Разбивался в лепешку ради этого. А теперь скатывается в какой-то бред. Где разменной монетой становятся ни в чем не повинная собака и ребенок – заложник родительского развода. Точнее, оба ребенка. Георгий знал – если звонит Антон, значит, что-то случилось, действительно серьезное. Сыну точно нужна помощь, он никогда не беспокоил по пустякам. Как и в этом случае. Но отец бы помог без всяких условий и обещаний что-то дать, сделать взамен. Потому что подобное было за гранью его понимания. Сдать собаку в приют – все равно что отправить ребенка в детский дом или в интернат при живых родителях. Впрочем, Георгий знал, что и такое бывает.

У него был друг в детском доме – Петька. Его как раз сдали в детдом при обоих живых родителях. Мама Петьки была вроде как актрисой, а отец работал дальнобойщиком – перевозил грузы. Из рейса в рейс. Больше никого. Мама отправила оказавшегося ненужным Петьку в интернат, а потом, когда забыла его оттуда забрать, мальчишку перевели в детский дом. Но Петька всегда знал, что за ним вернутся мама или отец. Он жил ожиданием. И всегда подчеркивал, что он в детском доме, в отличие от всех остальных, – ненадолго. Так, временные неприятности. Сейчас родители разберутся со своими работами и сразу же его заберут. Если не мать, заигравшаяся в заштатном театре, то отец точно. Если не отец, заездившийся по своим дальнобойным маршрутам, то мать. Вроде как и бабушки с дедушками в той семье имелись, но тоже сильно увлеченные творчеством и личной жизнью.

Георгий подружился с Петькой. Тот знал о жизни в учреждениях для содержания детей больше, чем дети, обреченные на детские дома, – сироты, из неблагополучных семей. Петька умел раздобыть сигареты, чтобы обменять на них выход за территорию и добраться до ближайшего магазина – накупить халвы, конфет. Он любил ириски, прилипающие к зубам так, что можно лишиться не только свежей пломбы, но и зуба. Георгий помнил, что любил в детстве зефир. Петька всегда над ним смеялся – мол, зефир для девчонок. Петьке все завидовали – родители регулярно присылали ему сладости, консервы, вещи. Петька же после получения очередной посылки скрывался в душевой и плакал, как маленький. Посылка означала, что родители его не заберут. Не сейчас. Потом он успокаивался и снова становился королем – сначала интерната, затем детского дома, куда его перевели. Временно, конечно же. Родители развелись, но никак не могли определить, с кем будет жить сын. Органы опеки тоже находились в растерянности. Так что решили, что Петьке лучше остаться в детском доме, чем у матери в комнатушке при театре или у отца в фуре. Впрочем, Петька всех заверял, что это правильное решение. В детском доме – еда по графику, прогулки, какая-никакая учеба. А потом скрывался в душевой и плакал.

Там с ним и столкнулся однажды Георгий. Они плакали в соседних отсеках, открытых – в детских домах детям не давали права на уединение. Все открыто – душевые, туалеты. Все на виду. К этому, как ни странно, быстро привыкаешь: при всех справлять нужду, мыться, не стесняясь. Несколько дней помучаешься запорами до такой степени, что от невыносимых резей начнет крутить живот, отправят в лазарет, поставят клизму или заставят выпить касторовое масло, просидишь на унитазе с поносом, и все – никакой стыдливости. Все через это проходили. Неизвестно, что хуже – когда тебе в попу медсестра вставляет пластмассовый отросток от клизмы, от которой потом еще несколько дней анус будет кровить, или когда нужно давиться касторкой, сдерживаясь, чтобы не блевануть, потому что тогда заставят выпить двойную порцию.

Петька авторитетно заявлял – лучше касторка, чем клизма. Георгий поверил ему сразу же и выпил касторовое масло. За послушание медсестра дала ему аскорбинку – заесть.

– Каково это? – спросил однажды Петька.

– Что? – не понял Георгий.

– Знать, что ты один?

– Не знаю. Мне кажется, мама все время со мной. Я ее помню, слышу, иногда запах ее чувствую, – признался Георгий.

– Это твое воображение. Ты хочешь в это верить, – заявил жестко Петька. – В детских домах много таких. Они говорят, что помнят родителей, хотя давно их забыли. Придумали картинку, в которую поверили. Мол, мама была красавицей, а папа – высоким и сильным. Бред. Послушать, так у всех такие родители.

Георгий пожал плечами. Он не стал доказывать Петьке, что и правда иногда чувствовал присутствие мамы рядом. Особенно в те моменты, когда ему было тяжело. Она ему снилась, говорила что-то. Утром он помнил, что видел во сне маму, но не мог вспомнить, что именно она говорила. Иногда просыпался как от кошмара – она была слишком близко, брала его за руку, гладила по голове, уговаривала что-то делать, а что-то не делать. Но Георгий не мог перенести сон в реальность, как ни старался. Утром, после пробуждения, самое яркое сновидение стиралось. И он уже не готов был поклясться, что видел во сне маму, а не воспитательницу, которая тоже ему все время твердила, что делать, а чего не стоит. Иногда он просил: «Мама, ты здесь? Поговори со мной!» Ждал ответа, но никогда его не получал. Ни во сне, ни в каком-то знаке судьбы в реальности. Но продолжал верить, что мама его так или иначе защищает, бережет. Там, на том свете, приглядывает за ним. И этот пригляд надежнее всех тех, какие можно ждать от смертных.

Когда Петька умер во сне, отец приехал за его телом только через неделю. У мальчика была эпилепсия, об этом все знали, но обычно приступы случались днем. И вдруг он умер ночью. Петьку унесли. Все ждали похорон – пойти хотели все детдомовские дети. Но дату переносили, ждали приезда родителей. Наконец приехал отец, мать так и не появилась. Петьку отец похоронил тихо, никого не позвал. Что чувствовали детдомовские? Предательство. Еще одно. Им не дали проститься с другом, которого все любили. Любовь и детдом – несовместимые понятия, но к Петьке они не относились. Все хотели пойти на кладбище, а им в этом отказали.

– Поминки-то хоть будут? – спросил Димон, самый старший в их детдоме. Семнадцать лет. В восемнадцать он должен был покинуть заведение и поселиться в квартире, которую ему вроде как предоставляло государство. Но Димон не верил в щедрость чиновников. Говорил, опять… обманут то есть. И его жизнь – «Владимирский централ, ветер северный». Он готовился к тюремной жизни.

– Я ж считаюсь дебилом, – пожимал плечами Димон. – В медкарте так и записано. Даже в училище с моим диагнозом не примут. Так что я лучше на нары, там хоть все понятно – подъем, кормежка, прогулка. Ты отброс, знай свое место. Умеешь вертеться – выживешь. А я умею. Научился. Детдом – та же тюряга, только для мелких. Никакой разницы.

От Димона отказались родители, потому что врачи сказали, что у них ребенок – даун. А Димон просто пошел в деда – узкие раскосые глаза, размятый нос. Семейный анамнез никто не собрал, просто решили перестраховаться. Так совершенно здоровый Димон, с характерными семейными чертами, стал жертвой врачебной ошибки. Мать подписала отказ в роддоме, испугавшись ответственности, отец свинтил еще раньше. Живы ли родители, Димон не знал и знать не хотел. Они от него уже отказались. Он планировал себе другое будущее – на зоне. Где все по понятиям, как и в детском доме.

А Петька был «домашним», его бросили живые родители. Он просто не выдержал, сдался, испугался будущего. Понял, что больше не может строить иллюзии. За день до приступа, оказавшегося смертельным, он опять получил посылку, в которой чего только не было – еда, одежда. Это означало, что родители снова не приедут.

– Поэтому его шандарахнуло. Он их ждал, – заявлял авторитетно Димон, – а они опять посылкой отделались. Теперь будут на его могилку шоколадные конфеты носить.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.