Смерти вопреки: Чужой среди своих. Свой среди чужих. Ангел с железными крыльями. Цепной пёс самодержавия

– Николай Иванович, ты же ему главное не рассказал. Так вот, Звягинцев, уже сутки идут, как Красная Армия перешла в наступление. На наш левый берег был высажен десант, который должен захватить мост. Закрепиться на берегу наши бойцы сумели, вот только развить наступление дальше не получилось, и поэтому нам приказали срочно выдвинуться, чтобы ударить фашистам в спину.

– Стоп. Стоп! Там же регулярные части. Артиллерия, самоходки… А вас от силы семь десятков будет! И вы воевать собрались? Или… вы идете на объединение с другими отрядами, чтобы потом вместе ударить?

Партизанские командиры переглянулись.

– Нет. Мы предложили дождаться подхода отряда «Непобедимый» из Сосновского леса, но как только командование узнало, что те смогут подойти лишь через сутки, нам было приказано немедленно выступать.

– То есть вы одни будете прорывать немецкую оборону?! – Я не смог сдержать своего удивления. – Одни?!

– Почему одни? И ты пойдешь с нами, – кисло усмехнувшись, сказал комиссар, после чего сразу закашлялся.

«Отсиделся в лесу, называется. Молодец. Какой я молодец…» – со злым сарказмом подумал я.

– А Кораблев? Как с ним?

– Возьмем с собой. У нас в отряде есть сестра и врач. Присмотрят.

Говорить им, что они идут на верную смерть, было бесполезно, так как они и так об этом знали. Плохо было другое – они собирались положить меня вместе с собой в одну братскую могилу.

«Дезертировать, что ли? Все равно они там все полягут. А если нет? Снова влип!»

Прокрутил в голове сложившуюся ситуацию, спросил:

– Как думаете действовать?

Командир невесело ухмыльнулся, показывая большие, желтые от никотина, зубы:

– Ты, мил человек, не торопись. На место придем, а там видно будет.

– Спасибо, что сразу не расстреляли, – сердито пошутил я.

В ответ раздался дружный смех партизанских командиров, а спустя час отряд снялся с места и двинулся через лес. Партизаны шли молча, без обычных шуток, только изредка тихо переговаривались.

За несколько часов, проведенных в лагере, из разговоров между партизанами мне стало известно, что фашисты заметили переправу наших войск, сумели подтянуть резервы и не дали расширить захваченный плацдарм. Сейчас там шел жестокий бой.

«Регулярные части нашей славной армии ничего не могли сделать, а партизанский отряд в семьдесят рыл придет и немцам пинков надает?! Мать вашу!»

Рассвет еще не наступил, но на востоке небо уже начало светлеть, когда мы вышли к окраине леса и уперлись в стоявший в ста пятидесяти метрах от леса минометный взвод. Быстро обежал взглядом две большие палатки, затем снарядные ящики, лежавшие аккуратными штабелями и накрытые брезентом. Рядом с ними вышагивал зевающий в полный рот часовой. Чуть дальше и левее от него я заметил окопчик с пулеметным расчетом. Возможно, были и другие посты, но полуторка, стоявшая рядом со складом боеприпасов, сильно ограничивала обзор. Еще дальше, впереди, с большим трудом проглядывались пехотные части, залегшие в неглубоких окопчиках. Ситуация была совсем невеселая. Шанс на призрачную победу и прорыв сквозь немецкую оборону нам давала неожиданность, но только в том случае, если мы бесшумно достигнем гитлеровских пехотных порядков, вот только для этого необходимо снять часовых и вырезать обслугу минометного взвода.

Минут двадцать я наблюдал за немцами, а потом с кислой мыслью «а оно тебе надо?» пошел искать командира отряда. Нашел его вместе с комиссаром. Они оба сейчас наблюдали за немцами. До моего прихода они тихо переговаривались, но стоило мне подойти, как оба сразу умолкли и стали на меня вопросительно смотреть: чего, мол, пришел?

– Надо попробовать снять часовых, а потом вырезать минометную обслугу.

– Мы сейчас об этом и говорили. Вот только если что-то пойдет не так и гитлеровцы поднимут тревогу, мы потеряем самое главное, что мы имеем: фактор неожиданности.

– Они нам тогда просто из леса носа не дадут высунуть. Перед нами стоят минометы, пулеметы, а чуть дальше рота, а может и больше, пехоты. И это только то, что у нас перед глазами, – следующим высказал свои сомнения комиссар.

– Настаивать не буду. Вы начальники, вам и решать.

– Так-то оно так, – вздохнул командир отряда, – вот только как нам продержаться, пока наши подойдут, не представляю. Пять пулеметов – вся наша огневая мощь. Вот тут и думай.

– Ты же не так просто пришел? – спросил меня комиссар. – Если что есть, говори, разведчик.

– Я уже все сказал, чего повторяться.

– Ты так в себе уверен? – кинул на меня косой взгляд комиссар. – Их там десятка два, не меньше.

– Это шанс выжить. И вам, и мне.

– Выжить, – как-то задумчиво повторил за мной командир отряда, потом посмотрел на комиссара. – Ты как, Василий Игнатьевич?

Тот перехватил его взгляд, потом внимательно и цепко какое-то время смотрел на меня.

– Вижу, ты человек рисковый, разведчик. Глаза у тебя шальные и злые. Может, что и получится, – медленно, словно нехотя произнес комиссар.

– Значит, рискнем, – полувопросительно произнес командир, глядя соратнику в глаза.

Тот согласно кивнул головой.

«Конечно, согласны. Куда вам деваться. Не выполните приказ, вас точно наши к стенке прислонят, а так есть шанс. Пусть один из ста, но он есть».

– Так тому и быть, – подвел итог командир отряда. – Что тебе надо?

– Ничего. И еще. Услышите шум, тогда уже действуйте сами по обстановке.

Спустя десять минут я уже лежал на мокрой от росы траве, за ящиками с минами. Часовой подошел к краю штабеля, скрытого под брезентом, со вкусом зевнул, зябко поежился и только развернулся идти в обратную сторону, как в следующую секунду я оказался у него за спиной. Заученным движением левой рукой поймал фрица в захват, рванул на себя и немного вверх и тут же с силой ударил ножом чуть ниже ребер. Вырвал клинок и для верности ударил еще раз. Осторожно опустил труп на землю и замер, прислушиваясь. Кругом было тихо. На мне все еще была немецкая форма, правда грязная и измятая, но в предрассветных сумерках это было не сильно заметно. Потратил несколько минут, чтобы снять с трупа ремень с подсумками. Поднял с земли автомат, надел на голову каску и вышел из-за снарядных ящиков. Второго часового я увидел сразу. Он стоял у ближайшей палатки и смотрел куда-то в сторону реки. Только в последнюю секунду он успел заметить чужое присутствие и начать поворачивать голову, как его рот оказался зажат, а в следующее мгновение острая сталь перечеркнула его горло. Короткое время, но мне оно показалось часами, пока я держал дергающееся в агонии, тяжелое, остро пахнущее потом тело, зажимая рот, потом осторожно, словно оно было стеклянное, положил на землю, настороженно вслушиваясь в храп солдат за тонкой тканью, а затем, пригибаясь, двинулся в сторону пулеметного расчета. Осторожно подкравшись, увидел, что фрицы решили спать по очереди, что и решило их судьбу. Первый номер еще что-то успел услышать и даже попробовал повернуть голову, но больше уже ничего не успел – длинное лезвие вошло ему под левую лопатку, насквозь пробив сердце. От такого удара умирают мгновенно, не успев даже понять, что произошло. Второй номер умер во сне, так и не проснувшись. С минуту я прислушивался, осторожно оглядываясь по сторонам, и только потом двинулся в сторону палаток. Там меня ждала «грязная» работа.

Сообщать, что работа сделана, мне не пришлось, это было и так видно, правда, только внимательному наблюдателю, да и то такому, который знает, куда надо смотреть. Партизаны с большой осторожностью перебрались на немецкие позиции и какое-то время даже изображали часовых, нахлобучив на головы каски. Пока шло распределение людей по новым позициям, меня нашли командир отряда и начальник разведки.

– Не ожидал. Ты нам так помог… – командир от избытка чувств покачал головой. – Спасибо тебе большое от всех наших бойцов. Ты нам не одну жизнь спас.

– Молодец, разведчик! Как свиней их резал! Сколько ты фашистских гадов на тот…

– Тимофей!

– Уже иду, Николай Иванович.

Командир отряда проводил глазами начальника разведки, потом повернулся ко мне:

– Что скажешь, разведчик?

– Ничего. Свое дело я сделал. А дальше… – я пожал плечами.

– Понятно, – вздохнул партизанский командир и кивнул вбок головой. – Нам опять повезло. Вовремя утренний туман поднялся.

– Почему опять? – не понял я.

– Потому что сначала нам с тобой повезло, – усмехнулся в усы командир, потом посмотрел на часы. Тяжело вздохнул. – Время. Пора идти к рации.

Спустя пятнадцать минут, согласно полученному от командования приказу, партизаны открыли бешеный огонь по ничего подозревавшим гитлеровцам. Вырванные из сна, полуодетые немцы в панике метались, сталкиваясь друг с другом, падали, пронзенные пулями, чтобы больше никогда не подняться. Спустя какое-то время я сквозь выстрелы и стоны услышал громкий крик:

– За Родину!! За Сталина!!

Обернувшись на крик, увидел сквозь бледный, рассеивающийся туман поднявшегося с земли командира отряда. Воздев вверх руку с пистолетом, он кинулся вперед с криком:

– За мной, товарищи!!

За ним, где-то на левом фланге, раздался сильный и громкий голос Тимофея:

– Бей фашистских гадов, мужики!!

Вслед за своими командирами вскакивали с земли и бежали партизаны, прошивая перед собой пространство автоматными очередями и винтовочными выстрелами, подбадривая себя криками:

– За Родину!! Бей немецких гадов!! У-рр-а-а!! Смерть фашистам!!

Полусонные, растерявшиеся немцы были практически расстреляны в упор. Перемахнув через линию окопов, мы кинулись вперед, навстречу заметавшимся в траншеях фигурам немецких солдат, но фактор неожиданности полностью исчерпал себя, и на стволах немецких автоматов и пулеметов, развернувшихся к нам, заплясало белесое пламя. Люди, бежавшие рядом со мной, стали падать. Одни из них потом поднимались, что-то крича на ходу, другие оставались лежать, кто неподвижно, кто со стонами или матерной руганью.

Немцы, так и не отойдя от растерянности, совсем не хотели вступать в рукопашный бой с неизвестно откуда взявшимися бородатыми партизанами и стали поспешно отступать.

Я упал на дно плохо вырытого, неукрепленного окопа и решил, что здесь не так уж плохо. В любом случае, тут было намного лучше, чем бежать по открытому, простреливаемому пространству, каждую секунду ожидая получить вражескую пулю. По обе стороны от меня расположились партизаны, выставив над бруствером оружие. Они, как и я, жадно глотали воздух, хрипя и матерясь сквозь зубы. Боевой азарт у них уже прошел, и сейчас они пытались понять, что их ждет впереди. Умирать никому не хотелось, особенно сейчас, когда ты живой, сидишь в окопе, прикрытый от пуль. К тому же поднимать в атаку этих людей сейчас было некому. Мне не была известна судьба начальника разведки и комиссара, зато своими глазами я видел, как пулеметная очередь срезала командира отряда.

«Если немцы сейчас ударят, то нам всем хана!»

Так думал не только я, но и все остальные партизаны, выжившие после этой сумасшедшей атаки. Вдруг неожиданно загрохотали расположенные где-то далеко впереди нас орудия, и среди позиций немцев стали вздыматься черно-огненные столбы. Спустя какое-то время черные фигурки фашистов заметались, перебегая с места на место.

– Слушайте, так это, похоже, наши бьют, – раздался чей-то неуверенный голос.

– Точно! Вон как драпают фрицы! – поддержал его кто-то недалеко от меня, а потом вдруг неожиданно партизан закричал в полную силу. – Браточки, точно, драпают!!

Мы получили шанс выжить, и тяжелое, напряженное молчание, висевшее над нами, стало рассеиваться. Стрельба все продолжала усиливаться, и мы увидели, что немцы, не выдержав, начали отходить по всему пространству, после чего услышали пусть негромкий, из-за большого расстояния, но мощный и раскатистый рев сотен и тысяч голосов:

– Урр-ра!!

Теперь стало понятно, почему немцы отступили и оставили нас в покое. Там, на берегу реки, наши войска пошли в наступление. Фашисты стали отступать все быстрее, и как только оказались от нас на дистанции выстрела, партизаны сразу открыли по ним огонь. Фрицы сначала отстреливались, забирая правее, но потом просто побежали, и я подумал, что, возможно, мне еще удастся вылезти из этой кучи дерьма, как мою преждевременную радость быстро притушила немецкая артиллерия. За нашими спинами неожиданно стали рваться снаряды. Земля задрожала, вскидывая вверх веера черной грязи. Партизаны, увлеченные стрельбой, не сразу сообразили, что нам грозит, но я-то все сразу понял.

– Немецкая артиллерия!! На дно окопа!! – заорал я и сполз вниз, вжимаясь в стенку окопа.

Ремешок немецкой каски жестко передавил подбородок, причиняя боль, но я этого не замечал, так как сознание и тело застыли в напряженном, мучительном ожидании боли.

Вздрогнула земля, и вместе с грохотом в небо ударил фонтан из земли, травы, глины. Спустя минуту – новый взрыв, потом еще один. И еще. Немцы пристрелялись, и вскоре снаряды рвались по обе стороны траншеи. Со всех сторон сыпалась земля, не давая открыть глаз, со свистом и скрежетом летели осколки, дико кричали люди. Новый взрыв, прогремевший совсем рядом, сотряс меня всего, бросил на бок, а затем обрушил край окопчика, почти полностью засыпав землей. Потом на меня что-то упало, чем-то твердым больно ткнув меня в лицо, и я почувствовал, как потекла кровь. Открыл глаза, но сразу закрыл их от режущей боли, тогда я на ощупь попытался отодвинуть то, что на меня свалилось. Только успел приподняться, как в следующую секунду мне словно железным молотком кто-то с размаха врезал по каске. Я даже боли не почувствовал. Земля стремительно рванула мне навстречу, и… я потерял сознание.

Армейские части, удерживающие плацдарм, получили шанс. Красноармейцы кинулись в этот прорыв, с бесстрашием обреченных, у которых вдруг появилась возможность выжить. Визг мин и грохот разрывов немецких снарядов смешались со стонами и криками боли, но красноармейцы, невзирая на потери, рвались вперед. Спустя какое-то время наступающим частям пришла на помощь авиация. Штурмовики, пикируя, расстреливали фрицев из пулеметов и скорострельных пушек, а израсходовав боезапас, круто взмывали в небо, чтобы дать место следующему звену. Не успели они улететь, как пришла очередь бомбардировщиков. Тяжелогруженые самолеты с красными звездами на крыльях, раз за разом сбрасывали свой смертоносный груз на головы отступающих и растерянных немецких солдат, а затем ложились на обратный курс. Оказавшись под массированным ударом русской авиации, гитлеровцы дрогнули и стали быстро отступать.

Гремели разрывы, стреляли пулеметы и винтовки, с громким топотом пробегали мимо солдаты, где-то дико кричали раненые, но все эти звуки боя сливались в моей голове в невнятный, но громкий гул. Я почти не воспринимал окружающую действительность, пока в какой-то момент не стало тяжело дышать. Инстинкт самосохранения заставил меня задергаться, и спустя какое-то время я смог освободиться от навалившейся на меня тяжести. Открыл глаза и увидел труп партизана. Это его бросило на меня во время очередного разрыва снаряда. Лица у него не было. Меня вырвало, и я снова потерял сознание. Снова очнулся уже от жесткого толчка в грудь, а затем услышал чей-то громкий голос:

– Тут фриц живой!

Очнувшись, ощутил на губах вкус крови и рвоты, а в верхней части груди – огненно-острую боль. Не сдержавшись, застонал.

– Товарищ сержант, сюда идите! – снова раздался тот же голос.

Я попытался разглядеть крикуна, но стоило повернуть голову, как перед глазами поплыла муть, и сознание снова провалилось в пустоту. Когда я очнулся в очередной раз, то увидел, что лежу на носилках, в каком-то полутемном бараке. Кругом стоял шум, и все почему-то говорили по-немецки. Меня мутило, думать ни о чем не хотелось.

– Смотрите, наш унтер глаза открыл, – раздался чей-то голос.

«Кто унтер?» – спросил я сам себя, но так и не получил ответа, губы сами по себе прошептали по-немецки:

– Пить.

Кто-то поднес мне кружку с холодной водой. Стоило мне напиться, я сразу закрыл глаза, чтобы избежать лишних вопросов, а затем сам для себя незаметно провалился в сон. Следующий раз очнулся уже где-то утром, когда мои носилки грузили в машину. Когда кузов заполнился ранеными, грузовик тронулся. Кругом опять были немцы.

– Как ты? – вдруг кто-то спросил меня по-немецки.

Я скосил глаза на солдата, задавшего мне этот вопрос. Осунувшееся лицо, тоска в глазах, двухдневная щетина и перевязанное плечо явно не красили этого молодого немецкого парня.

– Я… не знаю.

– Тебя в голову ранило. И в грудь, – неожиданно сообщил мне немец.

– Куда… мы едем?

– В сборный лагерь для военнопленных, так сказал старший нашей охраны. Название какое-то странное… М-м-м… – это ответил мне уже немецкий солдат с перевязанной головой и задумался, вспоминая название.

– Синель-никово, – подсказал ему кто-то из раненых с запинкой, из дальнего угла.

Сказанное по-русски название пункта прибытия неожиданно заставило заработать мозг, и спустя пару минут мне стало понятно, в какой нелепой ситуации я оказался. Попытался вспомнить, как оказался в бараке для немецких раненых, но память наотрез отказалась мне в этом помочь. Остальное все отлично выкладывалось в логическую цепочку. Когда меня нашли, на мне был мундир унтер-офицера, а на голове немецкая каска, поэтому нетрудно было предположить, что именно это сыграло решающую роль.

Привезли нас уже к вечеру. Распределили по баракам, и я еще одну ночь провел в качестве военнопленного среди других немецких раненых, собранных в одном помещении. Утром в барак пришел лейтенант – переводчик. Я поманил его рукой. Он подошел, потом сухо и быстро спросил по-немецки:

– Имя? Фамилия? Звание?

– Константин Звягинцев. Младший лейтенант. Четвертое управление НКГБ, – тихо сказал я, стараясь не привлекать внимание других немцев.

Лейтенант, услышав мои слова, замер, не веря своим ушам.

– Как вы здесь оказались? – наклонившись ко мне, так же тихо спросил лейтенант.

– Может, мы в другом месте поговорим?

– Хм. Вы ходить можете?

– Давно не пробовал, но когда-то все равно начинать надо. Так что…

Я попробовал сесть, потом, опираясь на спинку кровати и руку лейтенанта, встал под изумленные взгляды пленных немцев. Спустя час, когда я уже лежал на кровати в отдельной палате, так называемом изоляторе, ко мне пришел старший лейтенант из СМЕРШа. Беседовали мы с ним долго и подробно, особенно в той части, что касалось обстоятельств моего выхода из немецкого тыла. О задании, с которым мы были направлены в тыл врага, я говорить отказался, мотивируя данной мною подпиской о неразглашении государственной тайны, после чего сообщил ему свою фамилию, звание, место службы и личный цифровой пароль. По окончании разговора я попытался выяснить у него судьбу нашей группы, но единственное, что он смог мне сообщить: никто из разведгруппы, кроме меня, не вышел в расположение наших частей.

– А Кораблев? Как он?

– Погиб. Кроме вас, в том бою выжило девять партизан. Трое из них, как и вы, сейчас в госпитале.

– Повезло. Выжили. Их на смерть послали, а они наперекор ей выжили, – глядя ему прямо в глаза, сказал я.

Неделя, проведенная между жизнью и смертью, подточила мою осторожность и хладнокровие. Говоря о партизанах, я имел в виду не столько их, сколько нашу разведгруппу, которую точно так же послали на смерть.

– Не на смерть, а на подвиг они пошли! За Родину свою смерть приняли!

– Что совой об пень, что пнем по сове – ей все едино конец, – произнес я это уже равнодушно, без капли эмоций.

С минуту особист внимательно смотрел на меня, потом сказал:

– Крепко тебе, Звягинцев, досталось. Понимаю. Ничего! Подлечишься, в себя придешь, – неожиданно в его взгляде и в голосе я уловил сочувствие.

Потом он похлопал меня по плечу и встал:

– Ну, бывай, разведчик!

Спустя сутки меня перевезли в госпиталь.

На полуразрушенной железнодорожной станции по воинскому литеру я получил билет на поезд, пожал руку сопровождающему меня офицеру из местного территориального отдела НКГБ, после чего закинув за плечо «сидор» с сухим пайком, двинул в сторону платформы, где уже попыхивал паром локомотив с десятком обшарпанных вагонов.

В своей плацкарте я был первым, что позволило мне занять место у окна, а еще через несколько минут подтянулись попутчики. Поздоровавшись и перебросившись с ними несколькими дежурными фразами, я стал смотреть в окно. Скоро раздался гудок, и мимо меня медленно поплыл назад железнодорожный вокзал с перроном и тянущимися вдоль дороги пакгаузами. Где-то под полом вагона дробно простучали выходные стрелки. По мере того как паровоз набирал скорость, районный городок со всеми пригородами быстро остался сзади, а навстречу мне уже бежали луга и рощи. Картинка за вагонным стеклом показалась неинтересной, и мысли неожиданно свернули в новое русло.

«Раньше мне часто снился Афган. Пыльные дороги, натужно ревущие грузовики, горы, остовы обуглившихся танков и бронетранспортеров, погибшие друзья. Потом как отрезало. Если что и снилось, то, просыпаясь, этого просто не помнил. Это, кстати, очень странно, ведь потом я столько лет воевал… Теперь почему-то снова пришли сны. Лес. Мертвые тела. И главное, непонятно, кто убит. Стоит присмотреться, но черты лица сразу расплываются. К чему это?» – додумать мысль я не успел, как почувствовал, что меня кто-то тронул за плечо. Вскинувшись, я развернулся, но сразу замер, глядя на испуганно-удивленные лица попутчиков. Похоже, я настолько ушел в свои мысли, что не сразу понял, что мои соседи по плацкарте пытаются обратить на себя мое внимание.

– Извините меня, но у вас такое мрачное лицо было. Вот я и подумал… – начал оправдываться мой сосед по вагонной полке.

– Это вы меня извините. Задумался, – при этом я изобразил виноватую улыбку и одарил ею попутчиков, – и сразу не представился. Звягинцев Константин. Еду после госпиталя домой, на побывку.

– Я так и подумала, – жалостливо улыбаясь, сказала сидевшая напротив меня женщина с добрыми и усталыми глазами. – Молодой, а с лица осунулся. Вон уже прядь седая на виске. Тяжело пришлось, сынок?

– Нелегко, – честно ответил я.

– С какого года воюешь, боец? – поинтересовался, как я узнал чуть позже, ее муж.

– С мая сорок второго.

Мне не хотелось лишних вопросов, не хотелось врать или что-то придумывать, поэтому я сам стал расспрашивать попутчиков. Так узнал, что семейная пара Бирюковых ехала забирать своего младшего сына из госпиталя, находившегося где-то под Москвой.

– Мы с мужем сына младшего, нашего Сашеньку, из госпиталя едем забирать, – объяснила мне Варвара Николаевна сразу после знакомства. – Врачи говорят, что у него со зрением после ранения стало плохо, но мы узнали, что в Москве, вроде в специальной клинике, нам смогут помочь. Мы очень на это надеемся.

Пожилой, худой мужчина с запавшими глазами, инженер-технолог, ехал в столичный наркомат решать вопросы с поставками каких-то редких добавок для металла. Он имел пышные черные усы с обильной сединой и живые глаза. Рядом с ним лежало с десяток газет, которые до этого он внимательно читал. Когда его об этом спросил супруг Варвары Николаевны, инженер ответил, что у него просто времени ни на что не хватает.

– На сон еще выкроишь шесть-семь часов, а все остальное время уходит на работу. Даже ем на ходу. Вот и решил воспользоваться командировкой, чтобы хоть немного отоспаться да почитать газеты.

Соседи, видно, уже успели кое-что рассказать о себе, и теперь им хотелось побольше узнать о попутчике, который о чем-то сильно задумался.

– Может, для скрепления компании тяпнем по рюмочке, – неожиданно предложил супруг, при этом кося глазом на жену.

– Поддерживаю! – повеселел технолог. – У нас в запасе тоже кое-что имеется!

Он кинул газету, которую читал, на стол и встал, чтобы достать с верхней полки небольшой чемоданчик.

Только я начал разворачиваться к своему сидору, лежавшему у меня за спиной, как при этом случайно мазнул взглядом по раскрытой странице. И замер.

«…За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками… Наградить посмертно… капитана Мирошниченко Владимира Васильевича… старшего лейтенанта Швецова Павла Ивановича… старшего лейтенанта Смоленского Алексея Сергеевича…»