Дитя среди чужих
– Сейчас приеду,– сказал он спокойнее, чем чувствовал себя.– Мэри, позвони пока в полицию.
Пауза. Затем.
– Я уже звонила. Они едут,– Мэри тихо заплакала.– Пожалуйста, Дэвид… пожалуйста, приезжай.
В течение пары минут он вышел из офиса.
Дэйв притормозил у последнего знака «стоп» между его работой и домом, того самого, с потрепанной наклейкой радиостанции, которая уже отклеивалась по краям – тот же чертов знак, на который он смотрел каждый день уже двенадцать лет; тот же знак, который делает перекресток между Паркер и Грэм безопасным как для семей, так и для транспортных средств, останавливая движение ради играющих детей, матерей с колясками или держащихся за руки парочек на вечерних прогулках.
Дэйв поворачивает голову, чтобы посмотреть на восток по Грэм-авеню, в сторону своего дома, как и всегда. Все спокойно. Все под кон…
– Боже правый,– вырывается у Дэйва при виде скопления машин на улице; его голос звучит на октаву выше обычного. Он немного удивляется, когда понимает, что его зубы впиваются в костяшки пальцев, а другая рука крепко вцепилась в кожаную обивку руля. Он начинает плакать прямо там, у знака «стоп» на углу Паркера и Грэма.
– О господи, пожалуйста, нет,– молится он, плачет и смотрит на свой прекрасный дом и полицейские машины, которые теперь припаркованы перед ним – заполонили подъездную дорожку и выстроились вдоль бордюра. «Один из них,– отмечает он в отчаянии,– черный седан без опознавательных знаков».
«Детективы,– думает он.– Как много. О господи, сколько их тут».
Дэйв шмыгает носом, напрягается, садится, вытирает глаза и берет себя в руки. Он слышит голос отца, который говорит ему не распускать нюни, взять себя за яйца, быть мужиком.
– Он прав, он прав,– бормочет Дэйв и на краткий миг задумывается, хорошо ли вот так разговаривать с самим собой.
Мозг подсказывает, что такое надо пресекать в зародыше. Ну, что скажешь, шеф? Может, поступим правильно и будем держать эту срань в маленькой запертой коробочке без замочной скважины? Как тебе такое?
Дэйв достает из бардачка несколько салфеток, сморкается и вытирает лицо. Проверяет глаза в зеркале, видит небольшое покраснение, но без паники. Никакой истерики.
– Хорошо,– говорит он, уже забыв предложение мозга.– То, что надо.
Он заставляет себя сделать глубокий вдох, выдыхает, а затем поворачивает направо, на старую добрую Грэм-авеню, по направлению к дому.
Дэйв паркуется дальше от своего дома, чем хотелось бы, но из-за полиции выбора не остается.
Маленький дом забит полицейскими. Незнакомые мужчины и женщины заполнили гостиную, кухню и столовую, все в накрахмаленных синих формах или поношенных костюмах. И это не считая вооруженного копа у входной двери, который впустил меня в мой собственный дом, черт подери. Полицейский у двери выглядел внушительно, и какая-то часть Дэйва не хотела даже приближаться к мужчине, чье лицо было застывшим и мрачным, а грудь казалась очень мощной из-за пуленепробиваемого жилета под униформой.
– Я Дэвид Торн, это мой дом? – сказал Дэйв так, словно задавал вопрос в надежде, что коп подтвердит информацию, которая была абсолютной правдой всего пару часов назад.
Он почти не узнал свой дом изнутри. Большинство полицейских были такими огромными, что едва влезали в тесный домашний мирок их семьи. Дэйв сразу замечает Мэри, съежившуюся на диване, прямо как ребенок среди взрослых. «Как малыш с больным животом»,– думает он. Она сидит, согнувшись в талии, скукожившись, ее руки сжаты в кулаки, ноги тревожно постукивают. Рядом с ней сидит женщина в костюме и задает вопросы. В соседнем кресле сидит крупный мужчина, тоже в костюме, и делает заметки. Некоторые полицейские смотрят на Дэйва, пока он проходит мимо,– кто-то с сочувствием, кто-то с враждебностью,– а потом возвращаются к своим делам, какими бы они ни были. Судя по всему, они все разговаривают друг с другом или слушают детективов, один фотографирует дом по неизвестной Дэйву причине, а другой сидит за кухонным столом и листает записную книжку Мэри, как будто читает хренов роман Диккенса. Два копа выходят из коридора, ведущего в спальни. Дэйв замечает, что на них латексные перчатки. Другой коп, прислонившись к кухонной раковине, быстро говорит в микрофон на плече.
Дэйв осторожно приближается к Мэри. Ему словно заткнули уши, а комната кажется расплывчатой, как во сне. Разум работает медленно, и именно в этот момент Дэйв понимает, что он в ужасе.
В самом кошмарном ужасе.
«Так вот, каково это,– шокировано думает он,– быть настолько наполненным страхом, что тело аж немеет от тяжести. Сбивает тебя. Засовывает вату в те участки мозга, которые, наверное, закоротили бы от прилива ядовитого адреналина, запустили пыхтящие поршни, как перегретый двигатель. Хлоп, бам, пш-ш-ш. И конец игры».
Мэри поднимает глаза на Дэйва и начинает рыдать. Он бежит к ней, отталкивая стоящего на пути полицейского, больше не думая ни об оружии, ни о форме, ни о них самих.
– Ох, Мэри, что случилось? – спрашивает Дэйв и крепко обнимает ее, пока она плачет у него на плече. Внезапно оцепенение спадает, и он начинает говорить и думать со скоростью миллион миль в час, потому что теперь все реально. Теперь нужно что-то делать.
Он утешает жену и пытается забыть то, что увидел на ее лице, когда она потянулась к нему. Абсолютный ужас происходящего.
Тяжелая, мрачная реальность захлестывает их обоих, как холодная волна, и внезапно накатывает страх, резкий и четкий, громоподобный, смертоноснее молнии, и тогда они могут лишь держаться друг за друга. Держаться и не отпускать.
3
Позже.
Тьма, окутывающая его разум, рассеивается, как высохшая со временем черная вуаль. Когда Генри просыпается во второй раз, нет ни сонных образов, ни проживания трагедии вновь. На этот раз он все знает. Вспоминает уборщика, попытку побега, горячий укол в шею, падение в бессознательность.
По мере того, как Генри постепенно приходит в себя, первая команда, которую разум дает телу,– держать глаза закрытыми, дыхание ровным, а мышцы неподвижными.
Притворяться.
Собрать информацию.
Потянуться сознанием, но также слушать, вдыхать. Проанализировать и систематизировать фрагменты данных, которые получает тело.
Он шевелится; лежит, прислонившись к чему-то твердому и холодному. Запястья и лодыжки связаны. Руки покалывает, спина затекла. Шея и рука болят, пульсируют в том месте, где его ударили чем-то острым. Иглой. Но разум вроде бы прояснился. Наркотик растворился, отпустил его. Поэтому он слушает и тянется.
Генри слышит шум двигателя, но больше ничего – ни уличного движения, ни гудков, ни грохота грузовиков, ни каких-то других машин.
Цвета остались, но теперь они приглушены. Тревога уменьшилась. От двух мужчин исходит ритмичная пульсация; возможно, предвкушение. А еще усталость. Горчично-желтая от напряжения.
Кажется, автомобиль едет медленно; дорога неровная, ухабистая.
Там холодно. Кожа покрывается мурашками, а тело безжизненно раскачивается на каждом ухабе дороги. Ледяные пальцы скользят по борту автомобиля, царапают тонкий металл…
Деревья.
Внутренности Генри пронзает страх, и его глаза – вопреки четким указаниям мозга – резко открываются.
– Эй,– говорит мужчина.
Генри не обращает внимания, садится прямо и часто дышит.
– Эй, тихо! – добавляет мужчина. Громче. Тревожнее.
Руки хватают плечи Генри и тянут назад.
– Куда вы меня везете? – кричит Генри, первый раз чувствуя истинный ужас.
Он в лесу, в полном одиночестве деревьев, и это резко противоречит его представлениям о доме, школе и улицах, к которым он привык; о знакомом мире. Это словно ударяет в лицо, выплескивается на передний план сознания с каждым медленным, трясущимся ухабом и выбоиной изрытой дороги; с каждым мягким, колючим скрежетом веток по борту… фургона!
Это фургон!
– Все хорошо? – другой голос. Водителя. Генри не видит его, перед ним лишь тусклые задние стенки дверей фургона, без окон и света. Голос у водителя солидный. Жесткий. У него акцент…
– Да-да. Парень труханул. Как думаешь…
– Нет, не надо. Мы почти приехали. Пусть орет, если захочет.
Чьи-то руки впиваются ему в плечи, и тело Генри поворачивается так, что он становится лицом к лицу с первым говорившим.
– Даже не смей,– говорит он, и Генри морщится от вонючего дыхания. Как тухлый лук.
«Он уродливый»,– понимает Генри. Лицо перед ним затекшее и в красных пятнах. Брови и борода густые и черные, а глаза тускло-коричневые.
– Я не буду,– тихо хрипит Генри, и мужчина заметно расслабляется. Пальцы на плечах ослабляют хватку.
– Тогда ладно,– говорит он.– Умница.
Генри еще немного поворачивает шею, смотрит на переднюю часть фургона. Он видит затылок другого мужчины, а за ним лобовое стекло. Фары освещают движущуюся проекцию скученных призрачно-белых деревьев, за которыми нет ничего, кроме покрывала черного неба.
– Можно мне воды? – спрашивает мальчик.
Уродливый мужчина сначала смотрит на Генри, а затем качает головой.
– Почти приехали, парень,– говорит водитель со своим странным акцентом.
Генри вздыхает и позволяет себе откинуться на пол фургона. Он прижимает связанные запястья к животу и поворачивается на бок, спиной к уродливому мужчине, который воняет луком и не сводит с него глупых пустых карих глаз, будто ждет, что Генри сделает что-то плохое, что-то такое, что даст разрешение снова причинить Генри боль.
Генри закрывает глаза, стараясь не плакать. Он заставляет мысли сосредоточиться на данных, которые видит черный глаз. Мальчик тянется к мужчине рядом с собой и чувствует настороженность, а за ней глубокий красный океан ненависти, насилия.
– Папочка… мамочка… – шепчет Генри,– дядя Дэйв… тетя Мэри…
Он произносит имена тихо, чтобы мужчина его не услышал. Они помогают мальчику почувствовать себя лучше, унять страх и тревогу. Он произносит эти имена как молитву и надеется, что кто-нибудь ответит.
Дорога внезапно выходит на выбоину, и фургон так сильно опрокидывается, что тело Генри на мгновение взлетает в воздух, а потом ударяется об пол, сталкивая зубы.
– Ай! – кричит Генри.
– Господи,– говорит уродливый мужчина.
Водитель что-то проворчал. Генри перекатывается на живот, запястья сильно прижаты к животу, а ноги уже одеревенели.
Водитель резко поворачивает руль в одну сторону, затем в другую. Большая ветка появляется из ниоткуда и ударяет в лобовое стекло, и водитель так сильно бьет по тормозам, что уродливый мужчина падает на бок и катится по пустому салону, а потом ударяется о заднюю часть водительского сиденья, согнув шею и упершись руками в металлический пол.
– Твою мать, Лиам! – орет он. Гнев и ярко-алый, прожилки темно-фиолетового.
Большая ветка прижимается к ветровому стеклу, листья плотно прижаты к окну, как дети к витрине кондитерской.
Водитель – Лиам, его зовут Лиам – переходит на нейтральную передачу, выдыхает, а затем выпрямляется, чтобы получше рассмотреть все через лобовое стекло. Через мгновение он поворачивает ключ, и двигатель глохнет; нажимает кнопку, и фары гаснут. Тьма поглощает их целиком.
Пот стекает с лица Генри и по затылку. Тишина такая плотная, а темнота такая абсолютная, что он чувствует себя погруженным в черную, как ночь, воду.
Серебристый отблеск освещает лицо Лиама, когда он поворачивается к задней части фургона. Мысли этого человека – словно размытое пятно медленно меняющихся цветов, бурлящих и безрассудных. Бесцельных. Генри ничего не может в них понять.
– Дальше пойдем пешком,– говорит Лиам.
– Пешком? – сердито спрашивает другой мужчина.– Почему?
Водитель не отвечает, только смотрит в лобовое стекло.
– Лиам! Отвечай. Почему мы… – говорит уродливый мужчина, встает на колени и тоже вглядывается в то, что застыло за стеклом. Спустя мгновение он спокойно садится.– Дженни здесь,– почти грустно заканчивает он.
Лиам открывает дверь со стороны водителя и начинает выходить.
– У Дженни не грузовой фургон,– говорит он и исчезает в ночи. Дверь за ним захлопывается, и Генри слышит шаги, направляющиеся к задней части фургона.
Уродливый мужчина ползет к дверям и открывает замок. Он распахивает одну дверь, затем другую. Мужчина, Лиам, стоит там и ждет, его темный силуэт вырисовывается на фоне окружающей ночи.
Генри чувствует руки на лодыжках, и его тянут к открытым дверям. Когда он беспомощно скользит в пасть незнакомцев, то чувствует самый сильный на свете страх.
4
В лесу так темно, опустилась ночь. Деревья так голодны, как им помочь?
Генри вспоминает этот стишок в ту секунду, когда его ноги ступают на грунтовую дорогу, по которой они ехали. Эту книгу читала ему мама, когда он был в детском саду, и хотя картинки в книге были яркими и жизнерадостными – деревья зубасто улыбались, пока вереница детей шла между ними к дому в лесу,– эти слова всегда ассоциировались у него с чем-то более зловещим, прямо как клоун, который сначала кажется милым и забавным, а потом всплывает во снах в качестве злодея. Вот как Генри видел деревья в той книге с рассказами: страшными. И хоть на иллюстрациях они казались счастливыми, с их черными глазами и деревянными зубами, он видел в них что-то порочное, возможно, даже злое.
И теперь, здесь в лесу, даже стоя на расстоянии вытянутой руки от этих странных, жестоких людей, Генри оглядывается по сторонам, осматривая окружающие его гигантские деревья, теснящиеся со всех сторон – изогнутые, узловатые ветви, грубую кору толстых стволов, рой листьев, покрывающих разветвленное гнездо арок, как растрепанные волосы безумного ученого. Деревья похожи на нечеткие фигуры, вышитые на тяжелой ткани черной ночи; те, что ближе всего к фургону, купаются в кроваво-красном свете задних фар, жуткое свечение придает им еще более угрожающий вид. Генри кажется, что вся ночь опустилась под воду, в темное озеро, где деревья качаются прямо на поверхности, а все, что лежит глубже,– неизвестно и опасно.
Смертельно.
– Эй,– говорит мужчина и щелкает пальцами в дюйме от носа Генри.
Мальчик отводит взгляд от деревьев и поднимает глаза на затененное лицо водителя.
– Меня зовут Лиам. Но, думаю, ты уже понял. Судя по всему, ты умненький.
Генри ничего не говорит, его глаза снова возвращаются к красному свету на деревьях. Я под водой.
– Тебе надо поссать? – спрашивает мужчина, его голос как будто одновременно близко и далеко.
Генри задумывается, сосредоточиваясь на теле, а не на окружении, забывая на время о мыслях мужчин, и с внезапным приступом дискомфорта понимает, что ему действительно нужно в туалет, и очень сильно. Пока наркотик выветривается, а разум Генри проясняется (в этом несказанно помогает покалывающий кожу холодный воздух леса), он начинает понимать очень многое, а самое главное, что его тело (мышцы еще не восстановились и были напряжены) болит – ноют лодыжки и запястья, спина и шея затекли. И да, теперь, когда на чердаке все проясняется, становится совершенно очевидно, что из труб снизу вот-вот потечет.
Генри рефлекторно напрягает мышцы живота и борется с тем, чтобы не скрестить ноги и не схватиться за причинное место, комично демонстрируя, как сильно ему нужно пописать, раз уж мужчина ему напомнил. Не доверяя своему голосу, да и какая-то часть души все еще дорожит своей гордостью, мальчик просто кивает, но довольно энергично.
Лиам кивает в ответ, затем засовывает руку в карман и достает большой блестящий охотничий нож.
Генри рефлекторно дергается, защищаясь от лезвия.
– Не волнуйся, парень,– говорит Лиам.– Я просто освобожу твои руки и ноги. Подними запястья… да, спасибо.
Генри безучастно наблюдает, как Лиам разрезает белые веревки, скрученные вокруг запястий. Пока Генри трясет руками, пытаясь восстановить циркуляцию крови в пальцах, Лиам опускается на колени и начинает разрезать веревки на лодыжках.
– Думаешь, это хорошая идея? – спрашивает из-за бампера открытой задней части фургона другой мужчина, имя которого пока неизвестно.
Лиам не отвечает, и мгновение спустя ноги Генри освобождаются. Не успевает Генри сделать и шаг, как Лиам складывает нож и убирает в передний карман, а затем небрежно тянется за спину и вытаскивает что-то из-за пояса.
Глаза Генри расширяются, когда гладкий черный металл пистолета – настоящего пистолета – выскальзывает из-за спины Лиама и спокойно повисает в руке. Генри успевает подумать, что если Лиам наставит на него пистолет, мочевой пузырь абсолютно точно расслабится, и джинсы быстро промокнут от промежности до лодыжек.
Но Лиам не направляет пистолет на Генри. Он оставляет его висеть у бедра, пальцы сжимают металл, как питчер сжимает мяч перед броском.
– Видишь это? – спрашивает Лиам, слегка встряхивая пистолет, но оставляя ствол направленным в грязь.– Попытаешься убежать от меня, Генри, и я не буду кричать,– говорит он спокойно, холодно, серьезно.– Я не буду кричать твое имя, просить остановиться, бежать за тобой или заниматься подобной хренью. Я не коп, я не буду предупреждать. Ты понимаешь?
Лиам опускается на колено, и его яркие глаза впиваются в глаза Генри, задние фары фургона окрашивают мужское лицо в темно-красный цвет. «Как деревья,– думает Генри.– Как дьявол».
Но Генри встречается с ним взглядом и изо всех сил старается не отворачиваться. Через мгновение взгляд Лиама смягчается, и Генри видит малейшие намеки на улыбку в уголках губ, и ему почти хочется улыбнуться в ответ, потому что – к лучшему или к худшему – такие дети, как Генри, всегда будут хотеть верить в лучшее в людях.
А потом Лиам продолжает.
– Если ты убежишь от меня, я выстрелю тебе в спину,– говорит он хладнокровно и размеренно. Бесстрастно.– Если каким-то чудом ты не умрешь, я выстрелю снова, скорее всего, в затылок, пока ты будешь лежать лицом вниз в сраной грязи.
Генри пытается отвернуться, но Лиам мягко вдавливает палец ему в щеку и поворачивает голову, пока их взгляды снова не пересекаются.
– Я не буду дважды думать. Я тебе не вру. Я не хочу этого делать, но все же я – абсолютно и без сомнения – так сделаю, и без колебаний.– Лиам кладет свободную руку Генри на плечо, будто передает ему один из величайших жизненных уроков.– Мне нужно, чтобы ты поверил мне, Генри. Ради нас обоих, ладно?
Лиам ждет, а у Генри отвисает челюсть, полный мочевой пузырь забыт настолько же, насколько домашнее задание, которое наверняка надо завтра сдать. Генри обдумывает слова этого человека, и его взгляд перемещается на серебристый блеск металла в сжатом кулаке. Мальчик подумывает попытаться прочитать мысли Лиама, но он слишком устал, слишком напуган – мозг кажется сморщенным и слабым, нервы напряжены, мысли вялые. С каждым мгновением с этими людьми в холодном лесу его решимость и мужество слабеют, обреченность нынешней ситуации просачивается, как кровь, сквозь завесу отречения и становится более ощутимой, более пугающей. Более реальной.
Ужас сковывает позвоночник, и Генри горбится. Безмолвно. Бездумно. Он предпринимает последнюю нерешительную попытку дотянуться до разума Лиама, но не видит ничего, кроме выбившихся черных шелковистых прядей, свидетельствующих об опасности. Такая смутная, холодная пустота.
Генри не может сосредоточиться, чтобы увидеть больше, но ему хватило, чтобы признать правду в словах этого человека.
Он не врал.
– Кивни, если поверил,– говорит Лиам почти шепотом со своим странным акцентом.
Генри кивает.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
В ориг. Trailer Trash. На севере Америки – обидное обозначение белых людей с низким доходом, обычно живущих в трейлер-парках.– Прим. ред.
2
Леонард Альфред Шнайдер (1925—1966), носивший сценическое имя Ленни Брюс,– американский комик, известный своим резким, порой даже оскорбительным юмором.– Прим. ред.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги