На перепутье

Петр жадно ловил каждое мое слово. А я… Я словно переживал все эти события заново.

– Потом она ушла. Все случилось внезапно. Сердечный приступ. Ее нашел Кирилл, – я отвернулся к окну, чтобы Петр не заметил, как у меня дернулось лицо, – но было слишком поздно.

– Она была одна?

– Да. Это произошло под утро. Она не успела дотянуться ни до телефона, ни до лекарств. Мы сообщили родственникам, они приехали откуда-то из деревни. Похоронили, справили поминки. Потом я съехал из той квартиры.

– Ты привязался к ней, да? – Петр поднял голову, и, не дожидаясь ответа, продолжил, – Такой она была всегда, умела вызывать к себе любовь, ученики души в ней не чаяли, даже самые отъявленные и бесперспективные хулиганы, на которых поставили крест, – он грустно улыбнулся, – И я тоже попался. Влюбился с первого взгляда, долго ухаживал, но так ничего и не добился. Только отпугнул ее. Она уехала в какой-то небольшой городок и исчезла на долгих десять лет. Потом я узнал о ее возвращении, попытался было снова – но она опять ускользнула. Мы изредка сталкивались – на улице, в школе, порой в университете… – его голос затих.

– Она относилась ко мне, как к сыну. И всегда пыталась оправдать, даже если я совершил что-то ужасное…

– Да, в этом вся она. Она всегда видела в людях только хорошее, – он вздохнул, – Вот как, значит, бывает. Я и не подозревал, что ты с ней знаком. Вряд ли это совпадение. Слишком невероятно. Она словно послала мне последнюю весточку о себе.

Тишину нарушил стук в дверь. Петр машинально поднялся и пошел открывать. Я остался на кухне. Подобрал со стола фотографию и вгляделся в нее. Лариса Вениаминовна, совсем молодая, улыбается так же тепло и ласково, как в жизни, в ее глазах – те самые озорные искры, которые покоряли каждого, кто попадал в поле ее зрения. Да, и я ведь тоже не устоял.

– Твой отец вернулся, – я невольно вздрогнул, услышав это слово, и почему-то в первый момент подумал об Айзеке, – Как раз все вместе и поужинаем. Заодно расскажете, что вас привело в город, и как ты оказался среди протестующих, – Петр на удивление быстро справился со своими чувствами, впрочем, он всегда умел мгновенно собраться.

Август вошел следом, поприветствовал меня кивком. В его руках был телефон, экран еще не погас – странно, в деревне он мог неделями его не заряжать, а приехав в город, буквально не расставался с ним.

Обезболивающее и успокоительное странно на меня подействовали. За ужином я почувствовал, как мир стал медленно отдаляться. Свет померк, звуки стали глуше, очертания предметов размылись. Август и Петр о чем-то оживленно беседовали, они были почти ровесниками, и неожиданно оказалось, что их многое объединяет. Я вскоре перестал понимать, о чем они говорили, их голоса едва доносились до моего слуха. Постепенно оцепенение добралось и до моих пальцев – я со звоном выронил вилку. Этот резкий звук несколько раз отозвался в ушах долгим эхом.

Август оборвал свою речь на полуслове:

– Алек, ты в порядке?

Я с трудом понял смысл его вопроса – и медленно, с усилием, кивнул. Воздух стал каким-то вязким, тягучим, липким, я увяз в нем, как в сиропе.

Лицо Августа стало приближаться, пока не заняло почти все пространство, мне хотелось отшатнуться от него, но я уже окончательно оцепенел.

– Алек, ты меня слышишь? – он внимательно всматривался в меня, а я отрешенно наблюдал, как в его глазах зажигаются тревожные огоньки, один за другим.

– Что происходит? – Петр насторожился и привстал со своего места.

– Ты, наверное, не знаешь, он почти два месяца провел в таком состоянии, молчал, почти ни на что не реагировал, – Август взял мои руки, поднял и отпустил, я хотел их удержать, но не успел напрячь мышцы – и они безвольно упали, – Только бы это не повторилось!

Я попытался вытолкнуть из себя слова, они застревали в горле, а часть терялась где-то у выхода:

– Лекарства… Не… ты думаешь…

Звуки повисли на липких нитях, в которые превратился воздух.

Август обернулся к Петру:

– Что ты ему дал?

– Ничего. Он сказал, что ему нужно принять обезболивающее, я дал ему воды запить…

– Алек, посмотри на меня. Не отводи взгляд. Соберись. Сколько таблеток ты выпил? Одну? Две? Больше?

– Две, – выдохнул я с трудом.

– Так, я срочно звоню Кириллу, он должен знать, что делать.

– Ты думаешь, это из-за таблеток?

Август кивнул, трубка была уже у его уха. Мне очень хотелось лечь. Я опустил голову на стол и обмяк.

– Неужели они до сих пор не доехали? – Август выругался, отшвырнул телефон и подхватил мое отяжелевшее тело.

Не знаю, что было потом. Кажется, я провалился куда-то, в другой слой реальности. А может, это была и не реальность. Но и не сон. И не то место, в котором я бродил, задержавшись там дольше положенного. Воспоминания о прошлой осени вдруг легко и просто всплыли на поверхность. Месяцы тишины. Месяцы без Охотника. Месяцы, когда я медленно погружался в страшную черную бездну, которая и манила, обещая вечный покой, и пугала. А потом была зимняя ночь, река, девушка в странном звенящем наряде, треск льда под ногами, холодное течение, подхватившее мое легкое тело и попытавшееся унести его прочь, в небытие; Август, вытащивший меня на поверхность; двухголовая фигурка, вложенная в мою ладонь. Возвращение.

Но сейчас я был не там. Я должен был сказать об этом Августу, чтобы он не беспокоился. Я с трудом разлепил свинцовые веки и поискал взглядом отца. Он был рядом, тревожных огней в его глазах стало больше; он с кем-то говорил по телефону, я наблюдал, как двигаются его губы, но не слышал слов.

– Я не там, – выдохнул я. Тишина.

Я напрягся, и сказал уже громче:

– Я не там.

Потом, обессиленный, закрыл глаза. Из ниоткуда налетел смерч, взметнул пыль и пепел, закрутил, запорошил; мелкие частицы набились в рот и нос, стало трудно дышать; я медленно поворачивался, пытаясь найти выход из этой воронки, но передо мной плясала тьма, живая, пульсирующая, разумная. Мне бы вырваться из нее – прикрыв лицо, шагаю вперед, но смерч следует за мной по пятам. Собрав последние силы, я вкладываю их в рывок – бегу, не видя, куда, наугад, лишь бы вновь задышать спокойным ласковым воздухом своего мира. На несколько мгновений я оказываюсь за пределами заколдованного круга, чувствую теплое прикосновение солнца, но вихрь тут же накрывает меня с еще большим остервенением. Он становится сильнее, и уже поднимает листья и ветки. Все это бешено вращается вокруг меня, а я нахожусь в самом центре. Делаю шаг в сторону – и чувствую острую боль в щеке. Ощупываю лицо ладонью – что-то темное, липкое, горячее. Еще шаг в сторону – удар в висок, в этот раз гораздо сильнее. Отшатываюсь обратно, в око бури, которая продолжает набирать силу. Дышать становится невмоготу. Рот заполнен тяжелым песком, в горле горячо и сухо, нос забит пеплом. Я падаю на колени, и тут сквозь оглушительный вой вихря до меня доносится нежный серебристый звон. Я открываю глаза – тонкий светлый луч прорезает тьму, что-то яркое промелькнуло перед моим затуманенным взором. Я тянусь за ним, понимая, что это единственное спасение. Но смерч кренится, кряхтит и начинает вращаться еще быстрее. Весь тот мусор, который он поднял с земли, крутится настолько стремительно, что образует сплошную стену. Я с трудом различаю в этой тьме крошечную светлую искру и понимаю, что не смогу ее поймать. В отчаянии я делаю шаг, потом второй – ветки своими острыми концами впиваются в мое тело, листья изрезали руки и лицо, я, стиснув зубы, терплю эту боль, и жду, когда осколок света вонзится в меня. Он вдруг оказывается в моей руке, невесомый, хрупкий, чудом выживший в этой смертоносной буре. Луч начинает расти, разбухать, крепнуть – и превращается в небольшой нож с рукоятью из капа, украшенной серебром. Я с облегчением вваливаюсь обратно в око бури и с отчаянным криком вонзаю нож в землю.