– Я зашла в приемную, закрыла за собой дверь, пошла в кабинет директора, а там оказалось ужасно темно. И у меня не получилось сделать то, что я хотела.
Да, все из-за этой темноты. Я не ожидала, что там будут такие плотные ставни на окнах. Даже приоткрытой двери кабинета не хватало, чтобы нормально все разглядеть. Тем более, что в приемной я тоже свет не включала – боялась, что заметят.
– А что ты хотела сделать?
Короткий выдох. Придется признаться, да?
– Я хотела подложить ему огромных тараканов, – бормочу я. – В ту коробочку, из которой он постоянно жрет свои леденцы.
В кабинете у директора я была два раза. Один раз потому, что он не мог найти мою маму, и вызвал почему-то меня, а другой – когда он угрожал мне отчислением за то, что у меня была пересдача по истории экономических учений. В тот раз на пересдачу пошла вся группа, потому что преподаватель поймала двоих на списывании. Но отчислением угрожали только мне. Я тогда с перепугу сдала на высший балл. Одна со всего потока.
До сих пор помню мерзкий хруст этих круглых леденцов, которые он во время разговора закидывал себе в рот, и этот химический запах лимона.
Тараканы бы ему ничем не угрожали. Но очень хотелось, чтобы директор хотя бы на мгновение испытал ужас, гадливость и беспомощность. Чтобы на мгновение ощутил себя не хозяином положения, а жертвой.
– Вау! Охереть, ну у тебя и фантазия, – почти восхищенно присвистывает Громов. – И как? Получилось?
– Если бы получилось, я бы тут не сидела, – бледно улыбаюсь я. – Было темно, я запнулась…
И дальше все было как в плохом фильме. Коробка с купленными в зоомагазине тараканами вылетела у меня из рук, я наклонилась за ней, но крышка от удара слетела и мои пальцы вместо картона коснулись этих мерзких хитиновых спинок. Я дернулась, подскочила, наткнулась на кресло, оно поехало куда-то в сторону, раздался почему-то металлический звон, затем звук бьющегося стекла и…
– А потом я просто убежала, – договариваю я, все еще не решаясь поднять глаза на Громова. – У меня все ботинки были мокрые, хорошо, что на камере это не заметили. Никогда не думала, что можно креслом разбить аквариум, там же такое прочное стекло.
– Не креслом, – лениво поправляет он. – Там в кабинете стояли металлические стойки для новых колонок в актовый зал. И ты их, походу, толкнула креслом. Выбила страйк как в боулинге! Одним ударом пиздец и рыбам, и аквариуму. Зачетно. Похоже, ты не такая уж серая мышь, какой прикидываешься, Лаура.
– Лия.
Громов довольно ухмыляется. Я не верю, что у него проблемы с памятью, просто ему нравится так надо мной издеваться.
Интересно, я достаточно его развлекла, чтобы он не стал спрашивать, зачем я вообще решила мстить директору? Кажется, да.
У Громова вдруг пиликает сообщением телефон. Он берет его, быстро смотрит на экран и убирает обратно в карман.
– Ладно, на первый раз достаточно, – говорит он мне деловито. – Пристегнись, отвезу тебя домой.
– Не надо! Спасибо! Я лучше сама доберусь.
– Если бы я хотел знать твое мнение, я бы его спросил, – скалится Громов. – Адрес, кукла. И давай побыстрее. Думаешь, у меня нет других дел кроме тебя?
Я медленно выдыхаю, пытаясь не закричать, и называю наш домашний адрес.
И уже у подъезда, смотря вслед белой спортивной машине, я вдруг осознаю две вещи.
Первое – моя куртка так и осталась висеть в гардеробе колледжа.
И второе – Громов теперь единственный, кто знает в подробностях всю историю.
Где гарантии, что он этим не воспользуется?
Глава 3. Когда лучше соврать
Хлопает входная дверь.
– Лия! Я пришла! – в мамином голосе звенит металл, а значит разбор полетов будет не после ужина, а прямо сейчас.
Терпеть этого не могу.
Мое настроение опускается еще ниже и практически пробивает дно, но я стараюсь не показывать этого, принимаю максимально веселый и беззаботный вид и иду в коридор.
– Привет, – говорю я, и мама тут же демонстративно сует мне пухлый пакет.
– Твоя куртка. Номерок принесешь завтра, я договорилась.
– О, супер! Спасибо, что забрала, мам.
– Не за что. Но ты меня очень удивила, Лия. Как можно было забыть куртку? В марте! Да что вообще с тобой?
Блин, когда я звонила маме и просила ее забежать в гардероб, это казалось самым удобным решением проблемы. А сейчас я запоздало понимаю, что лучше бы сама смоталась за курткой в колледж. Меньше было бы поводов для вопросов.
Черт, моя жизнь последние два дня – это сплошное «лучше бы я». И непохоже, чтобы дальше стало легче.
– Было тепло днем, и я просто забыла, что в куртке пришла, – не очень убедительно объясняю я.
По взгляду вижу, что мама мне вполне ожидаемо не верит, но, видимо, решает, что это сейчас не так существенно. Есть проблемы и посерьезнее.
– Что ты делала рядом с Захаром Громовым? – продолжает она допрос, снимая сапоги и аккуратно ставя их на полку для обуви. Потом мельком смотрится в зеркало, поправляя растрепанные от ветра светлые волосы.
Я молчу и вместо того, чтобы отвечать, наблюдаю за мамой. Она красивая. Очень красивая. Даже в самой простой одежде. Когда я была маленькой, то ужасно гордилась тем, что моя мама похожа на принцессу. А вот сейчас думаю, что будь она как все остальные мамы, нам с ней жилось бы намного проще.
Мама с детства твердила мне, что красота для девочки – это проблема. И что гораздо лучше быть умной, чем внешне привлекательной. Ну что тут скажешь? Мне природа не отсыпала ни того, ни другого. В школе я не блистала в учебе плюс считалась самой страшной в классе, потому что имела полный подростковый комплект из прыщей, очков и брекетов. И вдобавок ко всему этому у меня была грудь, которая начала расти раньше, чем у всех остальных девчонок, а к старшим классам вымахала в солидную четвёрку. И это было ужасно! Постоянные насмешки от одноклассников «у Истоминой дойки как у коровы» и бесконечное унижение на уроке физкультуры, потому что обтянутая спортивная футболкой грудь привлекала всеобщее внимание, особенно когда весело подпрыгивала при беге и прыжках – в общем, сплошной кошмар.
Именно поэтому я была невероятно рада, что школа кончилась, а еще больше радовалась снятым брекетам и линзам, заменившим очки. Прыщи вообще прошли как-то незаметно, просто в какой-то момент я поняла, что их нет, и все. И вроде ничего мне не мешало теперь чувствовать себя если не красавицей, то хотя бы не уродиной, но у меня не получалось. Может, если бы я поступила на худграф, как изначально мечтала, то там удалось бы начать новую жизнь: перекраситься в розовый, носить необычные вещи, улыбаться и флиртовать, но здесь, в этом колледже, где я и так была белой вороной, такое поведение было бы равносильно самоубийству. И я решила, что лучше не привлекать к себе лишнего внимания. Поэтому я по-прежнему не красилась, собирала свои светлые, как у мамы, волосы в удобный пучок на затылке и носила широкие пиджаки, которые очень удачно скрадывали мою грудь.
Лучше быть незаметной, лучше быть никакой – это спасает от многих неприятностей.
Но, как сегодня выяснилось, не от всех.
Я все равно умудрилась влипнуть.
– Лия. Я жду ответа! – напоминает мама, строго прищурившись.
– Ответа? – растерянно спрашиваю я, потому что слишком глубоко ушла в свои мысли.
– Что ты делала возле Громова?
– Ничего, мам. Честное слово! Просто случайно так получилось! Он шел мимо меня, сказал что-то нецензурное, я сделала ему замечание, а рядом оказались вы и вышло… не очень хорошо. Прости, я не хотела! Правда, не хотела!
– Лия… – мама вздыхает, идет в зал и устало опускается на диван. Я плетусь за ней следом. – Родная, ну ты же понимаешь, что не должна допускать такие вещи. То, что другим простят, тебе может грозить отчислением.
