Один на один с металлом

В памяти всплыли события, произошедшие в Венгрии в феврале сорок пятого года – последнее крупное наступление нацистов. Тогда у озера Балатон на наш фронт обрушилась целая танковая армия войск СС. Идейно мотивированные, прекрасно вооруженные фанатики, которые даже накануне своего краха продолжали искренне считать нас «недочеловеками» – унтерменшами по-немецки. Наша разведгруппа тогда шла на бронекатере Дунайской флотилии, кубрик которого был заполнен ранеными бойцами с передовой. Я тогда помог подняться на верхнюю палубу пожилому подполковнику, командиру самоходного артиллерийского полка. Он был тяжело ранен в плечо – осколком ему раздробило кость, и его левая рука, укутанная в гипс, висела на перевязи.

– Спасибо тебе, лейтенант. А то там, внизу, среди стонущих и бредящих раненых сил больше нет находиться, – хрипло произнес он. – Тут, на палубе, и воздухом подышать можно, без запахов йода и нашатыря. – Эх, поздно товарищ Сталин Тухачевского с его камарильей к стенке поставил. Лет на пять бы пораньше, глядишь, было бы у нас чем тот «Хейнкель» встретить, – непонятно для меня выразился этот офицер. Он был ранен осколками снаряда, выпущенного из автоматической пушки немецкого самолета, штурмовавшего колонну наших танков и самоходок СУ-76. – А у немцев еще в сорок первом были самоходные зенитные установки на гусеничном шасси для защиты колонн бронетехники от атак с воздуха. Да и по наземным целям, по пехоте, броневикам, автомобилям их автоматические зенитные пушки тоже неплохо работали. Я первый раз летом сорок первого с этим под Минском встретился, когда мы из окружения выбирались… Из нашей автоколонны с пушками на прицепах мало кто сумел тогда вырваться. – Подполковник платком вытер вспотевший лоб. – Это была самоходная установка с одним зенитным автоматом, а потом у немцев пошли «Мебельвагены» и «Вирбельвинды», с многоствольными зенитными автоматами. Вот так и было, лейтенант – мы немецкие штурмовики и пикировщики винтовочными залпами встречали, а наши «Ил-2» напарывались на лавину стали из многостволок. Это все заслуга замнаркома обороны по вооружению Тухачевского и начальника Главного мобилизационного управления РККА Павлуновского. Ну и в артиллерийском управлении у них тоже были приспешники… Так вот, все эти гады оставили перед войной нашу армию, да и флот, без зенитных автоматов, – подполковник зло скрипнул зубами. – В тридцать девятом, еще до войны, «эрликоны»[47] были на вооружении не только в самых сильных армиях, но и в румынской, финской, польской… Только когда этих гадов расстреляли или повыгоняли, уже перед войной, наши конструкторы создали образцы 37-мм и 45-мм автоматов. Их наши просто содрали со шведского сорокамиллиметрового автомата Бофорс. Поскольку калибры другие, автоматика вышла нерациональной, да и скорострельность ниже, чем у Бофорса. Но, как говорят французы, за неимением лучшего спят со своей женой, – криво усмехнулся подполковник. – Ты очень удивишься, лейтенант, но в начале семнадцатого года, когда я после школы прапорщиков попал на фронт, в царской армии более чем хватало зенитных автоматов. В Первую мировую войну по немецким аэропланам стреляли 37-мм автоматами Обуховского завода и 40-мм автоматами Виккерса. Вот такие пироги, лейтенант, – подполковник, тяжело вздохнув, замолчал.

Я посмотрел на зарешеченное окно, встал с табуретки и начал вышагивать взад-вперед по камере. А ведь кроме уничтожения зенитных скорострелок еще царской армии Тухачевский хотел вообще уничтожить наш флот как вид вооруженных сил. Он доказывал, что хватит полевой артиллерии на берегу вместе с минными постановками у своих берегов. Причем минными постановками в море должна была заниматься авиация. Но, поскольку морскую авиацию как часть Военно-морского флота предполагалось ликвидировать, то эта задача возлагалась на ВВС. Вот здесь более чем понятно, чьи уши торчат. Для того чтобы нести в Европу или Азию идеи мировой революции на штыках Красной армии, флот точно не нужен. Товарищ Троцкий к нам в семнадцатом прибыл на пароходе из Америки. Ясно, чьи интересы он представлял. А у англосаксов флот – это основной вид Вооруженных сил. Англия и Америка – это морская цивилизация, и им конкуренты в виде мощного советского флота были как кость в горле. А в Штатах кроме ВМС[48] есть еще Корпус морской пехоты, фактически еще один морской вид Вооруженных сил, да и Береговая охрана, силовая структура, не входящая в состав Министерства обороны. А что Тухачевский? Музыку заказывает тот, кто платит деньги… И заместитель народного комиссара Обороны СССР действовал в интересах тех, кто платил по счетам и содержал товарища, хотя вернее было бы сказать мистера, Троцкого. Кстати, белогвардейцев содержали тоже они. В этом вся хитрость англосаксов – ставить на двух игроков сразу. Тогда они всегда будут в выигрыше.

А насчет боевого искусства… Тут все очень даже просто. Боевую подготовку в РККА курировал тот же Тухачевский и его последователи. А Михаил Тухачевский был потомственный дворянин, в худшем понимании этого слова. К русскому народу он относился так же, как и его предки, – как к быдлу, которое продают на базаре или проигрывают в карты. И вполне естественно, что дворяне, которые лучше говорили по-французски, чем по-русски, были поклонниками английского бокса, французского боя ногами сават, а с конца девятнадцатого века именно в офицерской среде в моду стало входить джиу-джитсу. Так что семена, посеянные в Красной армии Василием Ощепковым, легли на уже подготовленную двухвековой русофобией почву. А наши пластуны-характерники из СГОН[49] при НКВД были для них хуже горькой редьки.

Я снова вспомнил нашего инструктора Ивана Павловича. Зимой сорок третьего, когда мы прощались со своим командиром роты старшим лейтенантом Саданшоевым, я кое-что узнал о его старшем товарище. Мы тогда вечером допоздна засиделись в гостинице при штабе Закавказского фронта. Обмывали полученные ордена и медали. Утром мы улетали из Тбилиси в Москву на транспортном «Дугласе». Ни я, ни Саня Пинкевич еще не знали, что через неделю мы продолжим службу в отряде водолазов-минеров. Но то, что я услышал от Нурика, меня весьма удивило.

Оказывается, после окончания Гражданской войны в двадцатых годах, когда товарищ Сталин занимал еще не самую высокую должность в иерархии ВКП(б)[50], его охрану составляли терские казаки-пластуны. Был тогда среди них и этот хмурый дядька. Все эти люди ненавидели Председателя Реввоенсовета, министра обороны по-современному, Льва Троцкого и его приближенных. Автор указа о кровавом расказачивании подобрал себе таких же последователей. Один из них был бывший поручик Михаил Тухачевский, погубивший сотни тысяч красноармейцев во время советско-польской войны. Но близость к Льву Давидовичу спасла того от военного трибунала, а реабилитировать себя смог вчерашний «Ванька-взводный» из гвардейского Семеновского полка, жестоко подавив крестьянское восстание на Тамбовщине, будучи командующим армией. Причем до этой генеральской должности Тухачевский взлетел, минуя все промежуточные ступени. Учиться в академии Генерального штаба, как Семен Михайлович Буденный, сделавший это заочно, он не стал, несолидно это… Так вот, оказалось, что этот Иван Павлович хорошо знал самого Сталина! А после прихода к власти Иосифа Виссарионовича преподавал русский рукопашный бой и пластунскую науку в разведывательно-диверсионной школе [51] при «группе Яши».

Мне вспомнилось наше последнее занятие, которое Иван Павлович проводил вместе с Нуриком. Мы тогда группой стояли на берегу лесного журчащего ручья с прозрачно-чистой водой и внимательно слушали лейтенанта Саданшоева.

– Вы должны научиться дышать и слушать. Вдыхать запах этого ручья и ветра. И слушать, что говорят цветы, вот эти одуванчики, – Нурик указал на отлогий берег ручья, – лесные птицы, ветер, деревья и камни на берегу. Они все живые, только не такие, как мы. Не белковые, не биологические, – лейтенант сбился, подбирая нужные слова. – И если вы научитесь понимать и чувствовать их, то природа будет помогать вам и всегда предупредит об опасности. О засаде на вашем пути, о вражеском снайпере, сидящем на скале… – Нурик замолчал, снова подбирая слова, и тут глухо заговорил младший лейтенант:

– Но помогут и подскажут, только если на душе смертных грехов нет, – не совсем понятно проговорил пластун.

– Точно, Иван Павлович, мне мой дед то же самое объяснял, – скороговоркой выпалил лейтенант. – Только он про харам[52] говорил.

– Это одно и то же, – махнул тогда рукой младший лейтенант, – главное, чтобы смертного греха на душе не было…

Помню, что я тогда даже удивился – этот пластун Первой мировой, воевавший в Гражданскую и за белых и за красных, а потом, в тридцатые, оставивший свой след в виде подорванных мостов в тылах фашистов в Испании и сгоревших японских самолетов на приграничных с СССР аэродромах оккупированной части Китая, нам говорит о грехе. То есть о том, чего делать нельзя. А сколько на нем самом крови – своей рукой зарезанных часовых, застреленных из «нагана» с «брамитом» старших офицеров противника? Но на политрука и на попа он точно не похож.

Хотя то же самое нам с Кайратом втолковывал Егор Иванович Подкидышев. Значит, здесь главное, ради чего ты все это делаешь… «За други своя» – вспомнилась фраза Егора Иваныча. За баб и детишек, чтобы они остались живы, нам нужно резать и взрывать все во вражеских тылах – так я понял тогда эту христианскую заповедь.

Но тогда ведь у нас получилось! Мы победили, сломали всю западную цивилизацию, закончив войну в Берлине. А как же сейчас у них получилось? У тех, кто, дергая за ниточки, организовал в нашей стране военный переворот. «А использовали они нашу разобщенность», – ответил я сам себе, вспомнив Великую Отечественную. Ведь даже мы, младшие офицеры, знали о неприязни между нашим руководством НКВД, маршалом Берией, генералом Судоплатовым, с одной стороны, и руководством контрразведки Наркомата обороны Смерш, которым руководил генерал Абакумов, – с другой.

Я медленно начал мерить свое узилище шагами от одной стены до другой и вспоминать все, что я знаю об абакумовском Смерше.

В апреле сорок третьего были созданы три совершенно независимые друг от друга спецслужбы, носившие это гордое название. Причина была в том, что за два предыдущих года войны Особые отделы армии и флота, входящие в состав НКВД, не смогли нанести сокрушительный удар врагу на невидимом фронте. В НКВД появился свой Смерш, в основном выполнявший те же задачи, что и расформированные Особые отделы – недопущение проникновения агентуры вражеских спецслужб в части и соединения войск НКВД, помощь командованию в поддержании боеготовности, ну и вскрытие преступлений, совершаемых военнослужащими войск НКВД. Хотя в наши части и был очень строгий отбор, но, как говорится, в семье не без урода, тем более на войне. А вот в самостоятельном Наркомате Военно-морского флота и в Наркомате обороны Смерш хотя и величались контрразведкой, но фактически были специализированными разведывательно-контрразведывательными службами. Причем ни в коем случае не подменяя ни органы госбезопасности, ни военную разведку. Кое-кто тогда даже из числа старших офицеров и генералов не сразу это понял. Хотя все, как и все гениальное, оказалось просто. Военная разведка собирает информацию о войсках противника, его силах и средствах, а если получится, то и о его замыслах.

Наше разведывательно-диверсионное управление НКВД занималось в немецких, румынских, финских и прочих тылах в основном своей работой. Уничтожение стратегически важных объектов, диверсии на железнодорожных и шоссейных путях и организация партизанского движения. А вот флотский и армейский Смерш были созданы для работы по спецслужбам противника. Причем если в своем тылу это по-прежнему была агентурно-оперативная работа в частях Красной армии, оперативно-розыскные мероприятия и радиоконтрразведка, то не менее интенсивно смершевцы начали действовать во вражеских тылах. Для этого при каждом фронтовом управлении имелся батальон, а при армейском управлении рота. Бойцы этих частей не только занимались разведывательно-поисковыми действиями в своем тылу, но и активно работали за линией фронта. Там диверсионно-штурмовые группы возникшего, как черт из табакерки, Смерша захватывали картотеки разведшкол абвера с данными вражеских агентов и вывозили на Большую землю захваченных сотрудников немецких и прочих спецслужб. Вражеская разведка начала тогда пробуксовывать, все больше и больше работая вхолостую. А в разведшколах абвера и «Цеппелина»[53] появились преподаватели и технический персонал, имеющий офицерские звания в контрразведке «Смерш». Кроме этого весной 1943 года именно Смерш, а не военная разведка добыл данные о подготовке немцами удара на Курской дуге. Причем в зафронтовой работе подчиненные Виктора Семеновича Абакумова работали намного результативнее своих флотских коллег из ведомства генерал-лейтенанта береговой службы Гладкова [54]. Для Абакумова это стало пиком личной славы, он сумел создать и грамотно руководить спецслужбой, составившей достойную конкуренцию НКВД и военной разведке. К тому же, поскольку Наркомом обороны был сам товарищ Сталин, Виктор Семенович оказался его заместителем! То есть он сразу стал на равных, а порой и выше своего недавнего начальника – Лаврентия Берии. И хотя стараниями Виктора Семеновича Абакумова и его команды Смерш стал самой результативной спецслужбой в мировой истории, у него появилось много завистников и недоброжелателей. Как в наркомате госбезопасности, так и в Разведывательном управлении Генштаба, позже более известном как ГРУ. И Виктор Семенович зачастую сам рубил сплеча, как говорится, подливая масла в огонь.

Особую нишу в работе советских контрразведчиков занимали радиоигры, выполняющие задачи по систематической передаче врагу как оперативно-тактической, так и стратегической военной дезинформации. Но если до весны 1943 года все радиоигры были в ведении НКВД, то позже по требованию Абакумова они из Управления Судоплатова были переданы Смершу. Этим шагом Виктор Семенович испортил личные отношения с генералом Судоплатовым и его начальством. К сожалению, только враждой между генералами дело не ограничилось. Как говорится, паны дерутся, а у холопов чубы трещат. Когда уже после войны генерал Абакумов стал министром госбезопасности, то на все ключевые должности в министерстве назначались бывшие смершевцы. Об этом мне рассказывал Саня Пинкевич, пришедший в контрразведку после тяжелого ранения на Западной Украине. На выходцев из НКВД в это время в госбезопасности посматривали косо. И что было для нас всех самым горьким ударом – это подписанный в сорок шестом году министром Абакумовым приказ о расформировании нашей особой бригады. Мы же все для него были люди Берии и Судоплатова…

Повторив про себя последнюю фразу, я с горечью усмехнулся. Вечный риторический вопрос – почему русские люди не могут между собой договориться? Даже такие достойные и умные люди, как Судоплатов, Берия и Абакумов. А наши враги всегда весьма умело этим пользуются. Генерал Абакумов, насколько я знаю, был снят с министерской должности два года назад и арестован. Его обвинили в нарушении социалистической законности. Как оно там было, я, естественно, знать не могу – не мой это уровень. Но вот то, что люди из управления генерала Судоплатова за него и не подумали вступаться, это я хорошо знаю. А могли бы замолвить словечко, напомнив о его боевых заслугах. Эх, если бы да кабы…

Сначала наш невидимый враг устранил команду Абакумова, а теперь пришла наша очередь. Проанализировав все известные мне факты, я пришел к выводу, что мы не знаем, кто истинный заказчик военного переворота. Кто же так грамотно сейчас координирует действия недовольных военных, генералов госбезопасности, вроде Серова и части партийной верхушки во главе с Хрущевым? Тогда, сто пятьдесят лет назад, перед убийством Павла Первого, за военными стояла английская резидентура…

– Подследственный, встать! Выходи на прогулку! – оборвал мои мысли голос надзирателя. Уже второй день меня начали выводить на получасовую прогулку на тюремном дворе. Как говорится, нет худа без добра, все же это лучше ночных допросов со «стоянками».

Так прошло еще три дня, наступила суббота, и меня повели в тюремную баню. Конвоир был один, и его лицо мне показалось смутно знакомым. Потом меня словно молния пронзила – ведь это Андрей, земляк Сани Пинкевича, служивший в нашей бригаде. Поняв по выражению моего лица, что я его вспомнил, старшина чуть улыбнулся и приложил палец к губам. Мы вышли в тюремной двор, пересекли его и вошли в одноэтажное здание тюремной прачечной и бани, где я увидел заключенных, перетаскивающих какие-то мешки. Это были те, кто здесь, в хозяйственной обслуге, отбывает срок. Когда мы вошли в раздевалку, где, кроме нас, никого не было, Андрей нарочито громко скомандовал:

– Заключенный, раздевайтесь! Новое нательное белье получите после помывки. – После этого он плотно закрыл дверь, ведущую в коридор.

– Слушай меня внимательно, Витя, – зашептал мне в ухо Андрей. – Берию Лаврентия Павловича и его охрану, когда он подъезжал на своей машине к дому, расстреляли из двух бронетранспортеров! Это было, когда еще войска в Москву ввели… Потом Серго Берию арестовали… Вроде бы вместе с семьей, – подумав, добавил Андрей и, переведя дух, зашептал снова: – Уже потом, через несколько дней, арестовали генерала Судоплатова. Его сначала во внутренней тюрьме в подвале Лубянки держали, а недавно в Бутырку перевели. Знаю, что он в одиночке сидит и его допрашивают Генеральный прокурор Руденко и полковник Цареградский из военной прокуратуры. Еще знаю, что все руководство вашего девятого отдела под следствием… Но тут, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло… Ты для них человек маленький, поэтому про тебя пока забыли, – Андрей оглянулся, посмотрев на дверь. – Поэтому Саня переговорил кое с кем в своем управлении… В общем, тебя должны будут передать тому следователю, кто ведет следствие по делу одного изменника Родины…

– При чем здесь я и изменники Родины? – перебил я Андрея.

– Не перебивай, – недовольно посмотрел он на меня. – Этот следователь нормальный парень, Саня ему про тебя все объяснил… В общем, так, соглашаешься на сотрудничество со следствием, и тогда следователь сумеет сделать так, что твою семью оставят в покое. Понял? – требовательно посмотрел на меня Андрей. – Не зря же мы целую спецоперацию провернули, чтобы тебя, как важного подследственного, одного в баню привести.

– Угу, понял, – буркнул я, хотя, если честно, мне было мало что понятно.

– Тогда давай в баню, – махнул рукою Андрей.

Тюремная баня оказалась довольно сносной для такого рода заведений. В помывочной было тепло, через зарешеченные окна проникал солнечный свет, а из кранов лилась как холодная, так и горячая вода. На помывочной полке лежал кусок хозяйственного мыла и грубая мочалка из лыка, тут же стояли тазики. Я долго, с наслаждением стирал с себя намыленной мочалкой тюремную грязь, чередуя это обливаниями холодной водой. Андрей меня не поторапливал, пока я сам не решил, что пора, как говорится, и честь знать. Андрей ждал меня в раздевалке. Пока я вытирался и одевался, он все так же тихо рассказал о себе.

– Осенью сорок третьего в госпитале, где мы с тобой и Сашкой вместе лежали, меня после тяжелого ранения признали ограниченно годным. В немецкий тыл я уже больше не летал, и на фронте тоже побывать не пришлось… В общем, служил я в нашей бригаде, в роте десантного обеспечения, парашюты укладывал. После окончания войны остался на сверхсрочную службу. Мне возвращаться-то некуда было, – криво усмехнулся Андрей. – Нашу деревню вместе с людьми хохлы из карательного батальона сожгли, – при этих словах лицо старшины дернулось. – Ну, ты это знаешь, – продолжил он, подбирая слова. – Когда в сорок шестом нас расформировали, я на Лубянку в комендантскую службу перевелся. Тут спасибо Павлу Анатольевичу, душевный он человек, наш генерал Судоплатов. Кроме того, он помог мне получить комнату в коммуналке. У меня жена уже была с ребенком. А она моя землячка, из эвакуированных. Тоже, как у меня, ни кола ни двора и вся родня на войне погибла, – пояснил Андрей, поглядывая на дверь. – А тут Саня после бандеровщины приехал и начал почти рядом служить. В общем, он меня еще и учиться заставил, – улыбнулся Андрей. – Сначала я вечернюю десятилетку окончил, потом в юридический институт Саня помог поступить. Две недели назад я его окончил и диплом получил. Со дня на день должен прийти приказ о присвоении офицерского звания. Вот такие пироги, Витя, – Андрей внимательно посмотрел на меня. – В общем, в будущем чем смогу – помогу, как говорится. Омсбоновцы своих не бросают, – он многозначительно посмотрел на меня.

– Спасибо тебе, Андрей, – только и смог произнести я в ответ. Хотя хотелось многое сказать и как-то в будущем отблагодарить этих людей. Ведь Саня Пинкевич не побоялся помогать мне, нынешнему без пяти минут государственному преступнику, да и Андрей… Я понял, что они помогут не только мне, но и Айжан с Машей. По моей щеке предательски потекла горячая мокрая капля.

Взглянув мне в лицо, Андрей все понял и, положив руку мне на плечо, тихо сказал:

– Пошли, Витя. Пора. Минут через двадцать других подследственных на помывку поведут.

В ту ночь я спал как убитый, без всяких сновидений и ночных кошмаров. Воскресный день тоже прошел ровно. Я намеренно гнал от себя любые мысли и, чтобы отключить голову, вышагивая по камере, я вслух начал читать стихи. Я многое помнил из поэмы «Василий Теркин» Твардовского, потом читал стихи Симонова. А когда прочитал «Жди меня», открылось окошко в двери, и голос надзирателя смущенно произнес:

– Извините, а можно это стихотворение еще раз прочесть?