Черная вдова
Находясь среди изобилия продуктов, Делоре испытывала скорее растерянность, чем аппетит. За два месяца, прошедшие со смерти Ноэла, она сильно похудела, так как еда растеряла для нее всю привлекательность – ни запаха, ни вкуса, как будто жуешь пластик. Делоре остановилась возле коробки с яблоками. В ее прошлой жизни все яблоки разнились – их отличали цвет, размер, форма, запах, плотность кожуры, вес, твердость. Нынешняя же Делоре утратила способность разбираться в нюансах. В окружающей ее темноте оттенки терялись.
– Красные или зеленые? – спросила она.
– Красные, – решила Милли.
Делоре положила пакет с красными яблоками в корзину.
Женщина в длинном сером пальто отшатнулась, когда Делоре прошла мимо. «Убивающих флюидов от меня не исходит!» – мысленно огрызнулась Делоре. А жаль… Поскорее бы уйти отсюда. Желтый искусственный свет вызывал чувство усталости, и Делоре закуталась в собственную отчужденность, как в одеяло, спряталась ото всех. Вижу лишь то, что мне нужно; слышу лишь то, что хочу слышать. А слышать она не хотела ничего, и поэтому уши словно закрыло ватой.
Суп, последняя банка. Оранжевая этикетка с изображением улыбающихся макаронных звездочек. Когда Делоре потянулась к банке, ее пальцы соприкоснулись с чьими-то пальцами, устремившимися к тому же объекту. Словно маленький ожог. Делоре отдернула руку, и уголки рта незнакомца поползли вверх. Вероятно, его позабавила ее нервозность. Делоре сжала губы, когда против ее воли их взгляды встретились. Его глаза (светло-голубые, смотрящие сквозь толстые стекла очков) так явно выразили улыбку, что даже подтверждения губ не требовалось.
– Забирайте, ладно, – холодно бросила Делоре и отошла, утянув за собой Милли.
Через десять шагов она все-таки оглянулась. Тот тип по-прежнему нагло пялился на нее. Он показался Делоре чрезмерно крупным и неуклюжим, и в ее душе шевельнулось презрение. Мешковато сидящая одежда и спутанные волосы уже говорили о многом – недотепа и неудачник. Она сама удивилась силе ее внезапного раздражения.
Конфеты… она скользнула по ним взглядом и почти сразу увидела нужные. Делоре подцепила пакет кончиками пальцев и ответила невысказанному вопросу дочери:
– Нет, Милли. Это не для тебя.
– Тогда зачем ты их покупаешь, мама?
– Чтобы угостить ими одного плохого человека, – Делоре улыбнулась.
Ей представился растаявший шоколад, размазывающийся по пальцам, и ее передернуло.
Минуту спустя она отсчитывала деньги, стоя у кассы, и, сбившись в третий раз, признала, что взволнована. Какая глупость.
– И еще это, – банка тихо стукнула о прилавок. Снова тот рыжий очкастый парень.
– Оставьте себе, – пробормотала Делоре, не глядя на него. С губ так и рвалась немыслимая грубость.
Он промолчал. Всей обращенной к нему правой стороной лица Делоре чувствовала, что ее пристально рассматривают. Да чего он в ней нашел интересного?
– Посчитайте, – сдалась она. Неважно; лишь бы уйти побыстрее. Она торопливо побросала продукты в пакет.
На улице Делоре обернулась, но тот парень не шел за ними. Делоре выдохнула, и Милли бросила на нее странный взгляд – настороженно, искоса. «Как давно мне не смотрели в глаза», – вдруг подумалось Делоре. Кажется, с самой смерти Ноэла. Все испуганно отводили взгляды, будто в ее зрачках свернулись змеи, готовые ужалить любого, кто их потревожит. И когда тип в магазине так и впился в нее, она даже не знала, как отреагировать…
Все же Делоре падала в беспокойство. Нет, медленно опускалась по спирали, виток за витком, слишком убаюканная скукой, чтобы замечать это. Время текло уже иначе, не как прежде, и жизнь Делоре преображалась в чью-то чужую, которая принесет ей что-то…
Дома Делоре разогрела суп. Но Милли не хотела суп, а хотела печенье. После смерти Ноэла Делоре начала терять контроль над дочерью: Милли отказывалась от еды, не соглашалась ложиться спать в десять вечера и в принципе слушать ничего не желала. Иногда Делоре казалось, что их отношения ухудшаются с каждым днем. Конечно, Делоре никогда не научится готовить так, как Ноэл, и у нее нет его интонаций – одновременно мягких и беспрекословных, которым Милли не могла не подчиниться. Куда уж Делоре до Ноэла. Он был добрым и хорошим и всегда знал, что делать и что правильно. Но Ноэл мертв. А Делоре хмурая и вечно усталая особа, и ей проще отшлепать или поставить в угол, чем уговаривать, так что лучше тебе позабыть о твоих маленьких надоедливых капризах, Милли.
– Если ты… – начала Делоре с раздражением в голосе. А что ты сделаешь, Делоре? Придушишь ее? Нет уж, милая – родила ребенка, вот и мучайся с ним до конца своей жизни. Делоре усмехнулась. – Только не рассчитывай, что я пожалею тебя, когда у тебя зубы разболятся от сладкого. Отправишься к врачу как миленькая.
– Ладно.
– Ладно, – Делоре пожала плечами, с легким недоумением разглядывая маленькую девочку напротив себя. Женщины должны любить своих детей, свою плоть от плоти, и Делоре, конечно, любила. Но иногда, вот сейчас, она этого совсем не чувствовала, как будто Милли значит для нее не больше, чем любой другой ребенок, увиденный впервые в жизни.
– Я пойду на улицу? – спросила Милли.
– Иди, только ненадолго. Пока снова дождь не начался.
День пасмурный и темный. Делоре нажала на выключатель, и свет лампы призрачно отразился на гладком оконном стекле. Она положила руку на стол (приятно гладкая поверхность, но несколько колючих крошек от печенья). Вот реальность, здесь, в этих вещах, в эту минуту, и ты в ней. Держись за ощущения. Все поблекло на секунду, затем цвета и яркость вернулись.
Делоре проводила Милли, но сама выходить не стала. Помыла посуду, протерла поверхности. Надо бы убраться в доме, но она не находила на это сил. Если бы она дала себе волю… если бы… но Делоре была заперта в свое здравомыслие.
Тихо-тихо… и только часы навязчиво тикают. Что там делает Милли?
(Девятая суббота без него.)
Если дочь выйдет за калитку, что запрещено, Делоре рассердится.
(Но я переживу; хотя бы потому, что деваться мне некуда.)
Стол под ладонью сместился, и Делоре отдернула руку. Показалось, только показалось. Делоре распрямила спину. Ее глаза распахнулись шире, когда пол колыхнулся под ногами. Движение; казалось, дом поплыл по волнам. Ее качнуло еще пару раз, и все успокоилось. Делоре стояла испуганная, дрожащая с головы до ног. Но ощущение движения не исчезло полностью, ее словно все еще уносило куда-то – медленный дрейф по спокойной воде. Да что с ней? Делоре положила холодные ладони на теплые щеки. Посмотрела сквозь пальцы: цвета изменены, едва уловимое мелькание. Все чувства обострились – кажется, ощущается даже прикосновение воздуха к коже. «Хватит, – мысленно попросила Делоре. – Стоп».
– Ничего не происходит, – сказала она вслух – и почти поверила себе. Дрейф… и все же не больше, чем ощущение. Если бы она могла, она бы заплакала.
Делоре взяла с подоконника маленькую лейку для комнатных растений и наполнила ее водой. Цветок умирал… Он поник, поблек и вряд ли уже поднимется с земли. Не то чтобы Делоре это так уж огорчало, но все же в этой упорной гибели вопреки всем ее заботам было что-то раздражающее. Не нужно обращать внимания.
«Я была так счастлива, когда-то», – отчужденно подумала Делоре. Но все прошло, признай – все потеряно, Черная Вдова. От окна сквозило холодом. Делоре наклонилась к стеклу, положила на него ладони, осторожно прислонилась лбом. Было так приятно ощущать этот твердый холод, когда внутри нее все плавилось и болело…
Милли играла в саду перед домом. Сад… да так, пять яблонь. Теперь, когда некому стало им заниматься, он будет дряхлеть и зарастать. Делоре и Милли уедут… дом останется – пустой и пыльный. Никто не выглянет из этого окна в сад, где яблоки будут падать на землю. Никто не подберет их, и они сгниют впустую. «Вот так же и со мной, – думала Делоре. – Я упала совсем недавно, но уже начала гнить. Может, я просто была испорчена с самого начала?» Она закрыла глаза и открыла их. Слезы были бы уместны в этот пасмурный день, но уместность была недостаточной причиной для них прийти.
Делоре не тешила себя надеждой, что в будущем все наладится, стоит только перетерпеть. Смерть Ноэла оставила пустоту в сердце, и не верилось, что эту зияющую дыру возможно заполнить когда-либо, чем-либо. «Ты смотришь на жизнь безрадостно, как старуха, для которой все в прошлом», – сказала ей Селла несколько дней назад. Мысли Делоре не отличались от ее рассуждений вслух. Она понимала, что ее слова звучат холодно, но ей и хотелось быть холодной и разумной. Она уже не считала, что счастье – это нечто обязательное в жизни. Можно существовать и без него, сколь угодно долго. В прошлом у нее было достаточно разноцветных и хрупких иллюзий, и она пока еще не простила себя за то, что верила в них. Обломки заблуждений все с острыми краями, и обращаться с ними нужно осторожно, как с разбитым стеклом: собрать и выбросить, все до одного, чтобы никто не поранился.
Наблюдая за Милли, Делоре в очередной раз отметила, насколько та похожа на отца. Волосы Милли русые, темнее, чем у Ноэла, но серые глаза точно такого же оттенка, как были у него. Черты лица… и какие-то жесты, которые вдруг напомнят о нем… Ничего, совсем ничего от матери, будто у них и нет общей крови.
Милли запрыгала, как воробей. Она играла с отстраненностью и замкнутой сосредоточенностью ребенка, привыкшего развлекаться одному. Может быть, Милли одинока только потому, что Делоре рядом, просто поэтому… Пока Ноэл был жив, черная тень Делоре жалась к ее ногам, а сейчас распростерлась так далеко, как только смогла.
Ноэл…
Делоре попыталась найти в своей памяти тот момент, когда между ними возникла трещина, которая позже, расширяясь, разделила их навсегда. И не смогла. Прошлые дни ее жизни захлопнулись, как двери. Хотя какой смысл размышлять о том, что невозможно исправить. Это бессмысленно, как и сожаление, ни на час не оставляющее ее в покое. Что было – то было, что сделано – то сделано. Если повторять эти слова каждый день, однажды их смысл станет привычен настолько, что не сможешь не принять его.
Ты знала с той минуты, когда впервые легла с ним рядом, а, может, с той, как только его увидела: однажды тебе станет нестерпимо плохо, Делоре. Нет историй, которые не заканчиваются. Ты можешь держать душу подальше, отдавать лишь часть, не всю себя, но после того, как тебя отвергнут, ты все равно ощутишь ненужность каждой клеткой. А с твоей-то лишенной разума, ненасытной любовью – это смертный приговор.
Делоре положила ладонь на стекло и одновременно с противоположной стороны застучали капли. Она вышла на улицу и увела разочарованную Милли в дом.
После ужина Милли начала плакать, не объясняя причины, и Делоре не знала, как ее успокоить. Каждый раз, когда она приближалась или говорила что-то, плач только усиливался. Осознав бесполезность своих попыток, Делоре устроилась в кресле, поджала ноги и так безмолвно сидела, впав в растерянное оцепенение, пока Милли не утихомирилась сама по себе.
Одно хорошо: растратив много сил на крик и много печали на слезы, дочь заснула мгновенно.
Делоре осталась в тишине. Она включила телевизор, но ощущение сдавленной тоски, комом собравшейся в груди, не исчезло. Она боялась одиночества, все-таки да, боялась. Это ненормально: быть предоставленной самой себе в субботний вечер, не способной придумать никакого развлечения, кроме как побродить по темному дому, где слово сказать некому.
(И даже мамина кошка убежала; глупое животное.)
В итоге Делоре решила отсидеться в ванной – помещении, где одиночество вполне нормально. К тому же шум воды отлично заглушает гулкость пустоты.
Пока старомодная, размещенная на высоких вычурных ножках, ванна наполнялась водой, Делоре ощутила первую пульсацию головной боли. Прислонившись животом к краю раковины, она рассматривала себя в запотевающем зеркале, иногда протирая его ладонью. Она старалась не замечать последних изменений в своей внешности, но когда замечала, они пугали ее. Она похудела, и черты ее лица стали резче, что совсем ей не шло. Плотно сжатые губы были такими бледными, что захотелось немедленно пройтись по ним помадой. Но больше всего Делоре не понравился собственный взгляд: пустой, будто в ее голове нет ни единой мысли, усталый, хотя с чего бы ей так утомиться. Их цвет…
«Я уникальная, – усмехнулась Делоре. – Единственная в мире женщина с фиолетовыми глазами. Одинокая, как инопланетянка, упавшая на эту землю со сгинувшей планеты».
Воды уже набралось достаточно. Делоре стянула одежду, равнодушно бросая ее на пол. У нее не было никакого желания видеть свое жалкое тощее тело, покрытое мурашками от холода, и она отвернулась от зеркала. Все же странное состояние, как будто она пьяна немного. Боль в голове усилилась.
Делоре легла в ванну, и от слишком горячей воды защипало кожу. Она не двигалась, пока тело не привыкло. Да пусть хоть кипяток; внутри ее лава, но еще глубже лед, до которого никакое тепло не доберется.
(Как же я ненавижу субботы.)
Делоре провела руками по влажному от пара лицу, по волосам. Запрокинула голову.
(Ты говорил, что не бросишь меня. Обманщик.)
Она глубоко вздохнула, и внутри лениво шевельнулась боль.
(А я так любила тебя. Ты же понимал, что, любя тебя, я не смогу тебя не возненавидеть, да?)
Делоре попыталась выжать из своих сухих глаз хоть слезинку, но тщетно.
(Я надела темные очки на твои похороны – чтобы никто не увидел, что мои глаза сухи.)
Слезы есть – где-то их так много, что ей больно дышать из-за них. Но они не хотят быть пролитыми. Боль ходит по кругу… круг… круг… круг… я хочу заплакать… но как найти время, если ты вечно блуждаешь, завершая один круг и сразу начиная следующий. Закрыть глаза… только на секунду… золотистый свет и потом – темнота.
Сначала возникло жжение, затем запястья и грудь мучительно заныли. Делоре попыталась открыть глаза, но веки были тяжелыми, точно из золота, и она только приподняла их немного, рассмотрев сквозь ресницы: черные змеи в воде… Она вскрикнула, хрипло и тихо, приподнимаясь. Не змеи, разводы крови, хлещущей из ее разверстых вен и изрезанной груди. Делоре вскочила, охваченная ужасом, и прохладные потоки устремились с ее тела к поверхности замутненной кровью воды и покрытому красными разводами кафельному полу.
И погасло. Все. Ничего. Нет боли; кровь разошлась в воде бесследно, как дым в воздухе. Делоре неровно задышала, растирая свои руки, ключицы. Нет порезов, только мокрая холодная кожа. Кончики пальцев сморщились от долгого пребывания в воде. Как она умудрилась заснуть? Сколько она проспала? Вода совсем остыла, и Делоре дрожала от холода.
Она неуклюже выбралась из ванны, закуталась в полотенце и вышла в темный коридор. В своей спальне она посмотрела на часы: половина второго. Почти три часа прошло… Ей стало совсем не по себе. Никогда прежде у нее не было такого, чтобы просто взять и отключиться… упасть в странный сон, который был реалистичен, как… как сама реальность.
Делоре легла в постель, но все возвращающийся образ кровавых разводов не позволял ей уснуть. Она переворачивалась с боку на бок, однако желанное забытье не приходило. Снова этот плиточный окровавленный пол и призрачное ощущение боли в изрезанной коже. Делоре прикасалась к себе, пытаясь убедить себя, что порезов нет, но видела красные сочащиеся кровью полосы так отчетливо, даже сквозь мрак, что не могла не верить в их настоящесть. Если бы у нее было кому позвонить, она позвонила бы. Но некому. И только почему-то вспоминался тот парень из магазина.
ВС. 10 дней до…
Делоре проснулась около одиннадцати, но встала не сразу. Вроде бы ничего не болело. Голову заполняли обрывки смутных снов, слишком невнятных, чтобы припомнить. Давно такого не было, чтобы сны две ночи подряд…
Раскрыв шкаф, Делоре вспомнила про одежду, оставленную в ванной комнате. Вчерашнее происшествие поблекло в памяти и больше не вызывало тревоги – подумаешь, задремала в ванной. Она схватила первые попавшиеся свитер и джинсы и оделась.
Милли отыскалась на полу в гостиной. Давно проснувшись, она сидела тихо, чтобы не разбудить мать, и что-то рисовала в разложенном перед ней альбоме.
– Милли, – позвала Делоре, но дочь не оглянулась. «Хватит сердиться, – сказала себе Делоре. – Тебе плохо, но и ей тоже, или даже еще хуже. Ей всего-то пять лет».
Делоре опустилась на четвереньки и тихо поползла по ковру, прогибая спину, как кошка. Она ткнулась носом в шею Милли.
– Муррр.
Милли молчала. Продолжая мурлыкать, Делоре потерлась щекой о нежную щечку ребенка. То ли Милли смилостивилась, то ли ее просто щекотали волосы Делоре, но она рассмеялась. Давно Делоре не слышала этот смех. Она села, обвив Милли ногами, и сгребла ее в объятия. Волосы уже не щекотали, но Милли по-прежнему смеялась.
Делоре улыбнулась. Улыбка преобразила ее серьезное лицо, привыкшее к угрюмому выражению. Плотно сомкнутые губы разжались, лоб разгладился, брови перестали хмуриться.
– Все хорошо? – спросила Делоре.
– Да! – бойко ответила Милли.
Делоре поцеловала ее. Ее дочь. Маленькая, хрупкая и теплая, как крольчонок. Какой смысл им воевать друг с другом, когда они одинаково брошены и одиноки.
Они позавтракали вполне мирно (никто не плакал, не отказывался есть и не швырял тарелку на пол, что тоже иногда бывает), и после Делоре разрешила Милли взять печенье. Пока Делоре мыла посуду, дочь прыгала рядом. «Да все будет нормально, – увещевала себя Делоре. – Нельзя даже сомневаться, что однажды, с какого-то дня, будет». Ощущение дрейфа исчезло. Ясное небо за окном, и голова не болит, и вообще вроде как не о чем особо беспокоиться, и только изможденный цветок на подоконнике немного портит общую картину.
– Издыхаешь? – спросила Делоре, но цветок, к счастью, ничего не ответил.
Единственный выживший. Мама бы расстроилась, узнав, что сталось с ее растениями. Первые несколько дней после похорон Делоре прожила будто в трансе, ей было ни до чего и уж тем более не до цветов, а к тому моменту, как она спохватилась, спасать было почти что некого. Она поливала их прилежно, но они увядали и гибли, даже если у них уже было столько воды, что она не впитывалась в землю. Вот и этот – будто месяц не видел и капли. Делоре потрогала дряблые листья. Вот что с ним делать? Она совсем, совсем не разбиралась в цветах, они ей даже не нравились, но все же… все же как-то неприятно ощущать себя причиной чьей-то смерти, пусть даже всего-то бессловесных растений.
– Не хочешь прогуляться, Милли?
Милли хотела.
Делоре поленилась переодеться. Она попыталась подкраситься перед выходом на улицу, но пальцы почему-то были непослушными и негибкими, так что получалось так себе. Тогда Делоре смыла результаты своих неудачных попыток и впервые за десять лет вышла на улицу без макияжа. Да кому она нужна, красивая ли, страшная ли – никому. И сейчас подобные размышления ее почти веселили.
Небо решило, что хорошего помаленьку, и опять собирало тучи. Но солнца пока хватало, лучи струились в просвет между темными облаками, и так было, пожалуй, даже красивее. Когда Делоре поднимала голову, она видела яркие вспышки света среди ветвей высоких елей, выстроившихся вдоль дороги. Лужи, отражающие небо, поблескивали, как синее стекло.
После Льеда, по сравнению с которым и Торикин казался провинциальным, городок производил впечатление игрушечности: узкие улицы, низенькие дома, мелкие магазинчики. Можно пешком пересечь весь город всего-то часа за два. Хотя Делоре прожила здесь до семнадцати лет – большую часть ее жизни, ощущение узнавания возникало нечасто. Город забылся с легкостью, будто не реальный, а явившийся ей во сне, и, кажется, ничто не способно восстановить детские воспоминания о нем. Возвратившись полтора месяца назад, Делоре словно увидела его впервые. Ничем не примечательное местечко, разве что море рядом. Чисто, спокойно и красиво, но для Ровенны это норма. Совершенно нечего делать – как они с тоски не свихаются? Вероятно, убивают время в сплетнях… Делоре наморщила нос.
Милли отпустила ее руку, затем сжала снова.
– Я не слишком быстро иду? – спросила Делоре.
– Нет, мама.
Иногда Делоре думала о том, как много в Ровенне подобных городков, и почему-то ей становилось жутко. Странно. Вроде бы, чего в этом плохого? Но, вдыхая чистейший воздух, она чувствовала, что задыхается. Даже среди жарких потоков, в летние дни поднимающихся с раскаленного асфальта Льеда, ей дышалось лучше (все же она любит Роану, страну Ноэла, а в Ровенне она вечно чужая дочь). А здесь почти нет асфальта. И разноцветных мостовых, как в Торикине, тоже нет. Просто гладкая утоптанная земля.
Где-то в конце этой улицы вроде бы был магазин для садоводов… Делоре сомневалась в этом вплоть до той секунды, как заметила вывеску с нависающим над ней большим желтым гладиолусом, сделанным из пластика (может, это был не гладиолус; Делоре плохо разбиралась в цветах). Приблизившись, она присмотрелась к цветку. Вот уж чудо дизайнерской мысли. Выглядит дешево и провинциально.
Ее встретили привычно настороженными взглядами. Делоре почувствовала, как Милли напряглась, крепче стискивая руку матери. Пока Делоре объясняла, что ей нужно, девушки-продавщицы рассматривали ее такими круглыми испуганными глазами, будто напрашивались на грубость. Что, у Делоре две головы? Зеленые зубы, торчащие изо рта? Или она просто ест маленьких детей на завтрак? Что? Ну что не так? И к чему эти глупые переглядывания?
– Деньги не отравлены, – заверила Делоре – просто чтобы они не тревожились попусту. Стянув тонкую замшевую перчатку, она провела кончиками пальцев по купюре, которую только что положила на прилавок. – Видите? В этот раз все-таки нет.
Девушки покраснели. Делоре сердито сгребла сдачу и, выходя из магазина, хлопнула дверью. Хорошее настроение улетучивалось. Делоре посмотрела на Милли.
– Не кисни. Все в порядке.
(В этом городе хоть вообще не выходи из дома.)
Только Делоре так подумала, как появилась та старуха – возникла перед ними, будто из-под земли выскочив. Делоре видела ее прежде. Мало вменяемая особа, если судить по манере одеваться. Один этот оранжевый шарф не по сезону – длинный, болтающийся, едва не метущий землю, – чего стоит.
Делоре едва коснулась взглядом злого сморщенного личика и брезгливо сжала губы, ускоряя шаг. Милли едва поспевала. А старуха вдруг развернулась и пошла следом. Делоре расслышала невнятное бормотание за спиной. Затем бормотание стало отчетливее (видимо, старуха спустила шарф со рта), и Делоре разобрала:
– Проклятая, проклятая…
Делоре подавила желание оглянуться. Нет уж, не дождешься, старая гадина.
– Проклятая! Порождение смерти и сама причиняющая смерть, – старуха повысила голос и зашагала с нестарческой быстротой, пока не приблизилась к Делоре впритык.
Милли испугалась. И только поэтому Делоре остановилась и обернулась. Необходимо прервать это злобное пыхтение.
– Что за чушь вы несете?
Старуха отступила на один маленький шаг, исподлобья рассматривая Делоре.
– А то говорю, что перчатки не снимай. У тебя руки в крови.
Делоре будто ледяной водой плеснули в лицо. Конечно, от горожан в принципе хорошего не жди, но таких диких случаев еще не было.
– Отвяжись, – сказала Делоре (то есть не это слово, а другое, похуже, но близкое по смыслу) и сама удивилась собственной грубости. Отлично, Делоре, такой стиль речи очень подходит к этим линялым джинсам. Прямо-таки дворовая девушка. Да все равно…
Старуха замерла, хотя бормотать не перестала, но Делоре и Милли уже покинули пределы слышимости. Делоре была вне себя от злости, но это все же лучше, чем расстроиться. Она остановилась, чтобы успокоить дочь. Опустилась коленями на асфальт, прижала Милли к себе, обняла за плечи.
– Та старуха просто сумасшедшая, Милли. Забудь ее слова…
И тут ее кто-то окликнул по имени.
Делоре недоуменно оглянулась. Тот неуклюжий верзила из магазина… Он стоял под елью, руки в карманах, и невозмутимо рассматривал Делоре. Вероятно, ждал, когда она ответит, тем самым дав повод приблизиться. Он знает ее имя? Вряд ли. Ей только послышалось. Делоре взяла Милли за руку и молча потянула ее прочь. Какое мне дело до твоих окликов? Да кто ты такой вообще?
Они точно решили достать ее сегодня.
Захлопнув за собой дверь и заперев ее на ключ, Делоре глубоко вздохнула. Наконец-то дом. Убежище, где их всех нет.
– Сомневаюсь, что ты стоишь этих неприятностей, – пробормотала Делоре, поливая цветок прозрачной жидкостью из пузырька, приобретенного в магазине для садоводов. – Если это тебе не поможет, то, наверное, ничего уже не поможет.
Стекло взорвалось возле самого ее лица, и Делоре отпрыгнула, ударившись бедром об обеденный стол. Осколки рассыпались по полу. Пробивший оконное стекло камень пролетел через всю кухню, стукнул в дверь, оставив на ней вмятину, и грохнулся на пол.