Черная вдова
Милли стояла неподвижная, широко раскрыв глаза от ужаса. Одновременно со вспышкой дикой злобы, пришедшей на смену удивлению и испугу, у Делоре мелькнула мысль, что Милли могло задеть камнем или осколками (о себе она в тот момент даже не вспомнила, но вспомнила минутой позже, что еще больше воспламенило ее ярость). Подскочив к дочери, она выволокла ее в коридор, подальше от зияющего пробоиной окна, и внимательно осмотрела ее голову и тело. К счастью, Милли не пострадала, и Делоре вздохнула с облечением.
– Милли, иди к себе в спальню, – сказала Делоре со всей возможной мягкостью, на секунду прижав дочь к себе.
Когда дочь скрылась в комнате, Делоре метнулась к входной двери, резко распахнула ее и выбежала в сад. И, конечно, никого не увидела. Она все же пробежала по тропинке и выскочила за калитку. Безлюдно. Смылся. И только фантик на земле. Обжирающийся конфетами гаденыш умотал прежде, чем она сломала ему шею. Досадно, не правда ли?
– Я еще поймаю тебя! – пригрозила Делоре, хотя слушать ее было некому. Она бы заорала в голос, но ее остановило понимание, что даже крик едва ли достигнет ушей того, кому он предназначен. Следовательно, ее срыв будет не только глупым, но еще и совершенно бессмысленным. – Ну, давай же, разозли меня… и тогда…
А что тогда?
(И тогда я так нафарширую тебя твоими любимыми конфетами, что ты еще неделю будешь ими блевать.)
Внутри Делоре все клекотало. Когда пожарище гнева немного унялось, на нее повеяло холодом. Она стоит на осенней улице в легких джинсах, тонком свитере и носках в бело-зеленую полоску. М-да. Делоре побрела к дому, поджимая пальцы. «Шуточки; да-а, очень смешно», – думала она, запирая калитку. Она поднялась на крыльцо, бросив полный тоски взгляд на разбитое окно, закрыла дверь (два оборота, и потом еще подергала дверную ручку, убеждаясь, что заперто), стянула грязные носки. Ощущение домашнего покоя окончательно разрушено, очень жаль.
– Я прогнала его, Милли! – крикнула она.
Из комнаты Милли не доносилось ни звука. Делоре приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Милли сжалась в комочек под одеялом. Ну ладно, хотя бы не слушать ее плач.
Делоре прошла в кухню. Что теперь делать с разбитым окном, она понятия не имела. Камень обернут бумагой… записка. Ну конечно, просто кинуть камень в окно – этого мало для счастья, нужно еще и словами потравить. Горло Делоре стиснуло от такой лютой злобы, что будь здесь ее обидчик, опасения за его жизнь были бы вполне уместны.
Не тревожась о собственных босых ступнях, Делоре прошла среди осколков и, присев на корточки, подняла камень. Она развернула бумагу. Буквы, накарябанные красным фломастером: «УБЕЙ СЕБЯ, ВЕДЬМА!»
– Разумеется, – произнесла Делоре тонким голоском мультипликационного персонажа. – Прямо сейчас. Как вам будет угодно.
Листок с настойчивым суицидальным призывом Делоре сожгла над раковиной. В своем стремлении уничтожить записку полностью она позволила огню подобраться слишком близко и обожгла кончики пальцев. После она долго и тщательно мыла руки. По поводу камня она сначала задумалась, а потом сказала себе, что это бред, и просто выбросила его в мусорку. Ну что она должна сделать? Зарыть булыжник в землю и, стоя над ним, трижды проклясть его отправителя?
Она собрала крупные осколки, убрала пылесосом мелкие и ушла из кухни, плотно закрыв за собой дверь.
В гостиной Делоре села в кресло возле телефона, потянулась к трубке и тут сообразила, что понятия не имеет, где раздобыть номер стекольщика. В принципе, можно расспросить соседей, но они такие мрачные, едва здороваются с ней, и Делоре не хотелось к ним обращаться. Еще можно спросить Селлу, но… Делоре на удивление хорошо помнила телефонный номер родительского дома Селлы, вот только Селла теперь жила с мужем, в другом месте. Делоре даже приблизительно не знала, где именно.
Она провела ладонями по своим прохладным гладким волосам и сгорбилась. Тишина… Комната заполнена серым полумраком – маленькие тучи давно слились в одну большую, на все небо, надежно скрыв мир от солнца. Потеряв свою иллюзорную безопасность, дом ощущался как-то… мерзопакостно, как будто чужая злоба, проникшая в него, испачкала его собой. Главным образом, кухню, но в итоге заражено все пространство. Ничто не осталось прежним. Вот сейчас ее пугают эти широкие окна, хотя за ними никого, только деревья.
Делоре сдвинула шторы и вернулась в кресло. Она должна пойти к Милли или прогуляться-таки до соседей, и вообще – время обеденное. То есть она в любом случае должна подняться и заняться чем-нибудь вместо того, чтобы апатично сидеть в полумраке, делая очевидным тот факт, что эта история с камнем, брошенным в кухонное окно, окончательно выбила ее из душевного равновесия. Был бы Ноэл жив, он бы знал, как все исправить… Всегда знал. Хотя, если бы Ноэл был жив, Делоре не находилась бы здесь и всего этого вообще бы не происходило.
И мама…
Глаза жгло, но слез не было. Проклятье, почему она не может заплакать, когда ей так хочется? Делоре надавила на веки пальцами, и в бархатной темноте засияли белые пятна. Она судорожно выдохнула, и ей стало стыдно за собственное отчаянье.
Иногда, в какие-то минуты, вот как сейчас, к Делоре приходило понимание, насколько ужасно, не представляемо кошмарно она одинока. Как будто ее окружает ледяной купол – ни к кому не прикоснуться, ни до кого не докричатся, хоть горло сорви. Ее муж мертв, родители мертвы, друзей нет и не будет. Селла? Но почему Селла ни разу за шесть недель не пригласила Делоре в гости и с туманной вежливостью отказывалась, когда Делоре звала ее к себе?
Пальцы Делоре снова скользнули в пряди темных волос, спутывая их. Всего-то пару месяцев назад мать сидела в этом самом кресле, разговаривая по телефону с ней, Делоре. Это оказалось их последней беседой. Делоре ощутила слабый укол совести: в безграничном отчаянье, принесенном смертью Ноэла, тоска по матери растворилась бесследно. Делоре даже не участвовала в организации похорон, все сделали горожане, а ей только и осталось что приехать прогуляться вслед за гробом до могилы, будто она и не дочь вовсе, а какая-то дальняя родственница, о которой обычно и не вспоминают. Делоре все еще сердилась за это: кто дал им право делать что-то без ее ведома, почему они даже не потрудились известить ее вовремя?
Впрочем, о гибели Ноэла она тоже не сразу решилась рассказать матери – прошло уже четыре дня. Делоре вспомнила, как дрожали ее пальцы, пока она набирала номер. Она боялась закричать, говоря о случившемся, но не боялась заплакать, потому что слезы уже тогда были заперты в ней.
– Как ты могла? – сурово осведомилась мать, когда больше всего Делоре нуждалась в том, чтобы ее пожалели. – Он любил тебя так, как только возможно тебя любить. Он был лучшим в твоей жизни, твоим подарком богов. Что ты с ним сделала?
– Я?! – выдавила Делоре. Во рту у нее стало сухо и горько, глаза на мгновенье ослепли. – Я не знаю, о чем ты говоришь, мама.
– Ты все знаешь, – возразила ее мать. – Не заставляй меня произнести это вслух.
Молчание растянулось по длинному проводу между ними, и в эту паузу все решилось. Само собой, так просто. Вода устремилась по наклону, теперь ее ничто не удержит…
– Мама… я попытаюсь простить тебя за то, что ты мне сказала… я постараюсь… но если у меня не получится… то это конец. Все. Ты понимаешь? – медленно выговорила Делоре.
Долгое молчание в трубке. Потом мать заплакала. Делоре представила ее себе: полноватая седая женщина, сидящая в кресле возле низенького журнального столика. Мать Делоре была простым человеком, с заурядными интересами и четко сформулированными представлениями о жизни. Для нее все делилось на черное и белое, тогда как для Делоре сливалось в серую муть. «Тебе стыдно за то, что ты сказала мне, – подумала Делоре. – Лучше жалей об этом. Но даже если ты будешь сожалеть изо всех сил, я не уверена, что еще возможно что-то изменить. Я на все решилась. Ты так ранила меня этими словами, что я уже не смогу простить тебя, мама».
– Я знаю, что ты убеждена в обратном, Делоре… – начала ее мать. Ее голос звучал сдавленно, но может, так только казалось из-за искажений на линии.
(Ты НИЧЕГО не знаешь обо мне.)
– … но я всегда любила тебя. Это правда, Делоре. Всегда.
(Ты НИКОГДА не любила меня.)
– И папа любил тебя.
(Ну уж он-то ТОЧНО НЕТ. Признайся – вам иногда, или даже часто, хотелось, чтобы меня не было. Лучше остаться бездетными, чем получить такую дочь. Не отрицай. Я постоянно чувствовала ваше сожаление, весь наш дом был отравлен сожалением, и ваши горькие мысли жгли меня, как крапива.)
– Мы твоя семья, и мы останемся твоей семьей, что бы ни случилось.
(Вы никогда не были мне семьей. Вы все меня отвергли. Я сама по себе.)
– Какой бы…
Делоре заметила нерешительность матери.
– …какой бы ты ни была, ты моя дочь.
А какая я, мама? Делоре стояла, прижимаясь спиной к холодной стене позади нее, и молча слушала далекие всхлипывания. Ей казалось, что эта женщина незнакома ей, но и она сама для себя незнакомка. Сердце ощущалось как маленькая, крошечная льдинка, не оттаяв и после того, как Делоре положила трубку. И сутки спустя. И еще сутки спустя. По ночам Делоре просыпалась оттого, что этот ледяной холод жег ее изнутри. А на третий день холод внезапно исчез, и на Делоре навалилось безразличное спокойствие… затишье перед бурей.
Сознание Делоре вернулось в настоящее. Когда она с усилием усмирила свои руки, на голове было уже гнездо вместо прически. «Меня преследует смерть, – устало подумала она. – Вгрызается в меня глубже и глубже. Пока однажды от меня совсем ничего не останется».
Все, хватит уныния. Это уж слишком даже для тебя, Делоре.
В кухне она взяла хлеб, масло, сыр, посуду. В разбитое окно вливалась осень, и Делоре задрожала от холода. Начинало темнеть; значит, в своей тоске она проплавала долго. Подготовив все необходимое, Делоре выцапала Милли из-под одеяла и отвела ее в гостиную.
– Мы будем ужинать здесь. Возле телевизора. Посмотрим мультики. Тебе так нравится, Милли? – Делоре села на пол.
– Нравится, – безрадостно согласилась Милли. – Когда мы вернемся домой, мама?
Положив на колени разделочную доску, Делоре сосредоточенно намазывала масло на хлеб.
– Скоро, Милли.
– Это плохой город, – Милли скривила губы, но не заплакала.
– Может быть, – уклончиво пробормотала Делоре. Она потянулась к телевизору и включила его. Давящую тишину разрушила веселенькая мелодия анимационной заставки, и жесткий ком в груди размягчился. – Мы свободные птицы, нас ничто не держит, – она протянула Милли бутерброд. – Мы не задержимся тут надолго.
– Честно-честно? – по-роански спросила Милли.
– Честно, – ответила Делоре по-ровеннски.
ПН. 9 дней до…
Делоре разбудила пронзительная трель будильника. Очередной понедельник… она со вздохом подняла голову с подушки. Одеваясь, она вспоминала свой сон. Ей снилось, что она мужчина. Ну мужчина и мужчина, ничего особенного в этом сне не было. Только почему-то припомнилось как нечто важное, что, даже при другом теле, ее глаза были по-прежнему фиолетового цвета.
Все как обычно: Делоре накормила Милли завтраком, отвела ее в садик и пошла на работу. Утро выдалось серенькое, мутное, и даже лимонно-желтые листья, усеявшие землю под ногами, казались потускневшими.
Едва Делоре шагнула на порог, как Селла разрушила сонливость утра, сообщив:
– Знаешь, о тебе выспрашивает какой-то тип.
– Какой еще тип? – подчеркнуто равнодушно осведомилась Делоре, хотя у нее мороз прошел по коже.
– Такой большой, в очках. Торикинец. Ну, может, и не торикинец, но приехал из Торикина.
– Я его видела.
– Вот оно что, – оживилась Селла. – И как он тебе?
– Мне? – удивилась Делоре. – Никак. А что он выспрашивает?
– Да вроде того, какое у тебя обычно настроение и как ты вообще живешь. Как к тебе относятся. Есть ли у тебя друзья. Какую-то ерунду, в общем, – Селла исчезла под столом, втыкая в удлинитель шнур от электрического чайника. – Похоже, ты ему понравилась.
– Глупости какие, – сказала Делоре. – Я никому не могу понравиться.
На это Селла ничего не сказала, и Делоре ощутила неприятный укол, будто своим молчанием Селла согласилась с ее утверждением.
– Селла…
– Да, – Селла достала из ящика стола две чашки.
– Мне нужно вызвать стекольщика.
– А что у тебя случилось?
– Окно разбилось.
– Как это ты его?
– Да вот так, – уклончиво ответила Делоре.
– Я не знаю… я у мужа спрошу.
– Хорошо.
Делоре прислонилась к краю стола и ссутулилась. Селла обеспокоенно посмотрела на нее.
– У тебя ничего плохого не произошло? Выглядишь подавленной.
– Все в порядке.
– Ну… – Селла пожала плечами. – Не хочешь, не говори.
– Было бы что рассказать, я бы рассказала, – зачем-то соврала Делоре и расправила складку на своей длинной черной юбке.
– Там новые книги привезли. Два ящика. Нужно будет разобрать их сегодня.
– Угу. Вот скукотища.
Разбирать книги действительно занудно: каждую нужно пронумеровать, зарегистрировать в каталоге, наклеить кармашек для бланка… Но сегодня Делоре было приятно это монотонное занятие. Она подняла со дна коробки справочник по анатомии, и под ним обнаружилась еще одна книга, на обложке которой было нарисовано море после шторма – умиротворенное, усталое, темно-синее. Автор решил соригинальничать, и вместо названия красовались несколько непонятных символов.
– И как мне занести ее в списки? – растерялась Делоре.
– Просто перерисуй.
Делоре перерисовала название, записала имя автора, год издания, издательство, дату поступления в библиотеку. Открыла книгу на первой главе, тридцать секунд читала, а потом ее взгляд стал острым-острым.
– Такое чувство, что некоторые писатели пишут лишь для того, чтобы портить людям настроение, – сказала она, впихивая книгу на полку с мелодрамами.
Делоре села в кресло, и Селла протянула ей чашку с чаем. Делоре взяла чашку и поставила на стол справа от себя, обхватила ледяными пальцами горячий фарфор. Такое приятное щекочущее ощущение согревания… Опять тоска? Нет, вроде бы. Пока все держится в рамках.
Стекольщик пришел в семь вечера. Он был мрачным, грубым на вид человеком и смотрел на Делоре с холодным пренебрежением, что заставляло ее отвечать ему тем же. Она едва ли две фразы произнесла, он так вообще только кивал, и Делоре услышала его хриплый голос лишь когда он уведомил, сколько она должна заплатить ему. Впрочем, работу он сделал хорошо и быстро, так что плевать на его манеры.
После его ухода Делоре протерла пол (стекольщик не удосужился снять уличную обувь), приготовила простенький ужин и помыла посуду. Когда в дверь позвонили, Делоре и Милли играли на ковре в гостиной. Свет был выключен, комнату освещал только экран телевизора. Делоре замерла, сжимая в кулаке игральные кубики (был как раз ее ход) и прислушиваясь.
– Кто-то пришел, – пропищала Милли, и они посмотрели друг на друга, как две преступницы, скрывающиеся от полиции.
– Мы никого не ждем, – возразила Делоре.
Звонок повторился. Длинная трель в тишине. Делоре бросила кубики. Четыре и три.
– Семь, – и по глянцевому полю передвинула свою фигурку на семь кружочков.
Снова звонок.
– Как невежливо, – пробормотала Делоре, передавая кубики Милли. – Запомни, так делать нельзя. Навязчивость – дурное качество.
Милли бросила кубики.
– Вот что у меня.
– Сосчитай, сколько всего.
– Раз-два-три-четыре-пять-шесть. Шесть.
– Хорошо. Ходи.
Напряжение все еще не оставляло Делоре, хотя звонки прекратились. Она легла на бок и подперла голову ладонью.
Спустя два часа она лежала теперь уже в постели и думала, как хорошо, что понедельник завершился, не успев причинить вреда.
Делоре щелкнула по выключателю, закрыла глаза, и в бархатной темноте под веками вспыхнули белые буковки… Единожды увиденный, текст книги накрепко застрял в ее памяти.
«Оставь меня грустной, надломленной, жалкой. Там, где я лежу. Тебе кажется, я просто умру без тебя. Но так только тебе кажется. Меня заметет песок… с приливом меня захлестнут волны. Я буду лежать неподвижно, не дыша, как мертвая, ожидая момента, когда мое тело перестанет болеть, когда силы восстановятся. Однажды я привыкну к твоему отсутствию, как прежде привыкла к присутствию. Здесь лишь вопрос привычки, не так ли?
Когда ты вернешься подобрать меня, ты обнаружишь, что подбирать тебе уже некого. Я никогда не вернусь к тебе. Ты пожалеешь… но ты не найдешь меня.
Прощай».
Что здесь – усталость, сила? Или просто безразличие? В любом случае Делоре никогда не смогла бы так сказать… ей бы просто не хватило смелости, ведь она точно знала, что за ней не вернутся.
ВТ. 8 дней до…
Делоре проснулась с ощущением тревоги. Сон еще висел над ее головой серым облаком, но быстро таял, и после его исчезновения Делоре уже не смогла вспомнить, о чем он был. Она вылезла из-под одеяла и задрожала – за ночь резко похолодало, и комната остыла. Пора принести с чердака обогреватели, хватит, уже давно не лето.
Зеркало отразило ее, неодетую, белую. Контрастируя с кожей, волосы казались темнее. Пряди тянулись до груди, касаясь сосков, напрягшихся от холода. На минуту собственное отражение захватило все внимание Делоре, и она смотрела на себя будто впервые, как на другую женщину, не понимая, какое чувство сильнее – влечение или отторжение. Фиолетовые глаза смотрели спокойно и холодно. В этой неподвижной женщине в зеркале была какая-то тайна… которую Делоре не могла разгадать… и это создавало ощущение, что она чужая… сама себе… иногда… немного. Кто ты, скажи мне, кто? Все, что я знаю о тебе, – что ты мне неизвестна. И внутри беспокойство… как будто собственное отражение способно причинить ей вред.
Делоре отошла от зеркала и начала одеваться. Ей ничего не пришлось покупать специально для похорон, потому что и так почти вся ее одежда была черной. Она любила этот цвет (и еще темно-зеленый). Одевшись, она продолжала дрожать, не согреваясь.
По дому гулял сквозняк. Он просачивался из-под двери кухни. Странно, ведь окно же починили. Делоре распахнула дверь, и на нее хлынул поток холода. Она застыла, всматриваясь в полумрак (еще не совсем рассвело), а холод вонзался в ее кожу, пронзал, как тысячи тончайших игл. Делоре провела пальцами по стене, нащупала выключатель и нажала на него. Свет мгновенно заполнил маленькую кухню; холод исчез. «Непонятно…» – подумала Делоре, и ее качнуло. Дрейф. Она чувствовала его снова. Ее маленькая жизнь подчинилась чему-то большему, уносящему ее с легкостью, как река подхватывает упавший лист.
По дороге в сад Милли опять раскапризничалась. Вскоре терпение Делоре лопнуло, и она сердито приказала дочери замолчать. Вспышка гнева сменилась уже хорошо знакомым ощущением унылой опустошенности. Раньше она не срывалась на Милли так часто… но раньше и Милли не позволяла себе закатывать истерики посреди улицы.
Деревянные фигуры во дворе садика всегда вызывали у Делоре неприязнь, а сегодня показались особенно мерзкими. Боги… проходя мимо, она старалась не смотреть на них, потому что горло сразу сжималось от отвращения. Насмотрелась в свое время, довольно. Деревянные уроды, покрытые дешевой краской, вот кто они для нее, и ничего больше, что бы ни внушал ей когда-то папочка и прочие мракобесы. Вот к чему эти идолы на территории детского сада? Забивают детский разум фанатизмом. Ей следует подойти к руководству и высказаться… но только не сегодня, когда ее переполняет тревога. Она ощущала себя кошкой, скребущей когтями входную дверь, прося выпустить ее наружу. То же нетерпеливое желание выбраться… скрыться ото всех в зеленых джунглях. Двигаться свободно… вне дома, стены и потолок которого давят на тебя… вне этого холодного страха, который сковывает, как лед.
Делоре шла на работу быстрее обычного, но все же недостаточно быстро. Ей хотелось мчаться сломя голову. Когда она бегала в последний раз? Не вспомнить.
Рабочий день выдался на редкость занудным. Время тянулось еле-еле, а движения Делоре были резкими и суетливыми. Все валилось из рук.
– Да что с тобой? – спросила Селла.
Если бы Делоре сама знала ответ на этот вопрос… Она взяла Селлу за руку, рассматривая часы, висящие у той на запястье (у Делоре никогда не было часов). Как же долго до пяти.
Делать было совершенно нечего, и в половине пятого Делоре не выдержала. Заявив, что у нее болит голова (пусть это и прозвучало неубедительно), она оделась и ушла. Ей хотелось прогуляться, прежде чем идти за Милли, и она кружила, удлиняя путь. В какой-то момент она заметила боковым зрением того типа из магазина, про которого Селла сказала, что он торикинец, но среди ее спутанных мыслей размышлениям о его подозрительной навязчивости не нашлось места, и Делоре просто убыстрила шаг, отдаляясь. Преследовал он ее сейчас или нет, ей было настолько безразлично, что она не стала оборачиваться. Все, чего она хотела, – потратить эту ненужную энергию, от которой вскипела и быстро-быстро побежала по венам ее обычно заторможенная, холодная кровь.
Делоре свернула в парк и стремительно зашагала по аллее, вдоль пустующих лавочек – кому захочется сидеть здесь в промозглый осенний день. И тут торикинец окликнул ее:
– Делоре!
Делоре не собиралась останавливаться, даже не оглянулась. Он нагнал ее в два счета и пошел рядом, сунув руки в карманы широкой куртки.
– Вы разузнали, как меня зовут, – угрюмо констатировала Делоре, не глядя на него. – С чего такой интерес?
Он мягко улыбнулся, посматривая на нее. Его взгляд щекотал ее щеку, как солнечный зайчик, и Делоре все же неохотно повернула голову.
У него были выпуклые глаза сильно близорукого человека, растрепанные волосы спадают на лицо. Делоре снова подумала, что он ей очень, ну просто очень не нравится. Ее привлекали хорошо одетые, собранные, серьезные мужчины, каким был Ноэл, а этот производил впечатление разгильдяя, не заботящегося о мнении окружающих. Его расслабленная манера держаться действовала ей на нервы.
«Наверняка холостяк, – решила Делоре. – Кому такое сокровище нужно». Она представила, как с утра он разыскивает свои носки, устраивает разгром в кухне, готовя себе завтрак, и уходит, оставив кровать незаправленной, – и наморщила нос. А вообще… пора прекратить это… нечего вообще о нем думать.
– А вы считаете, что не заслуживаете интереса? – спросил торикинец.
– Не большего, чем любой обычный человек, – Делоре пожала плечами. Может, просто взять да и послать его подальше?
– Ну-у, вас сложно назвать обычной, – протянул торикинец, и Делоре внезапно разозлилась.
– Чего вы пристали ко мне?!
Он слегка удивился ее вспышке.
– Ничего. Просто поговорить.
– Я имею полное право не разговаривать с вами, если мне этого не хочется.
– Конечно, – согласился он примирительно. – Но, пожалуйста, уделите мне время. Вы, конечно, со мной не согласитесь, но я именно тот человек, которому вы можете довериться.
«С чего бы?» – фыркнула мысленно Делоре, но вслух ничего не сказала.
Минуту они шли молча, и Делоре вдруг подумала – а почему бы и не поговорить? Он хоть и большой, как шкаф, но кажется простодушным. Чем навредит ей минута-другая пустопорожней болтовни?
– Если вы спросите, я отвечу, – буркнула она, и торикинец растерялся от неожиданности. Что, не ожидал, что будет так легко?
– Вы замужем?
Делоре насмешливо поджала губы.
– Вам прекрасно известен ответ на этот вопрос.
– Ну да, – признался он.
Долгая пауза.
– А что случилось с вашим мужем?
«Если он мечтает получить по носу, то движется в правильном направлении», – мрачно отметила Делоре.
– Несчастный случай, о чем, я уверена, вам также прекрасно известно.
– Мне просто хотелось услышать, что об этом скажете вы. Знаете, – начал он, и осторожная вкрадчивость в его голосе царапнула Делоре, как наждачная бумага, – в этом городе о вас ходят своеобразные слухи…
– И, как последняя сплетница, вы собрали их все, – сладко проговорила Делоре, и на ее губах появилась едкая усмешка.
– Собирать не запрещается, распространять – грех. И потом, у меня свои цели.
Если торикинец рассчитывал, что Делоре начнет выяснять, какие именно, он был разочарован. Она просто молчала, угрюмо глядя на него. В отличие от их первой встречи, когда его подбородок покрывала рыжеватая щетина, сегодня он был гладко выбрит. Как мило. Делоре заподозрила, что торикинец ошивался где-то возле здания библиотеки, ожидая, когда она выйдет на улицу. Странно, что она его не заметила.
– Вас считают ведьмой, – пояснил он. – Не в том смысле, что вы занимаетесь ворожбой и варите в котле мышей и жаб. А потому, что вы способны… вызывать некоторые события. Можете наслать на человека болезнь, просто посмотрев на него. Так здесь говорят.