– Да, давно не было тебя видно, сударь, – сменил, наконец, тему пан Рыгор, отставив наполовину опустелый бокал с потёками пены на тонких стенках синеватого стекла времён династии Ваза[15 - Династия Ваза в Речи Посполитой царствовала в 1587 – 1648 гг.] – позолота на краях бокала полустёрлась, едва заметным стал серебряный узор на стенках. – Когда приехал?
– Да дней пять уже, – равнодушно, как и полагалось среди людей света, ответил Невзорович, прихлёбывая пиво небольшими глотками и чуть морщась от стелющегося по комнате табачного дыма – серо-голубая пелена слоями плавала по комнате. – Пока с дороги отдохнул, пока обжился… в Минск вот надо бы ещё съездить, сестру навестить.
– Верно сделал, что заехал, – пан Спакойны отложил трубку – дым иссякал, табак заканчивался. – Мы с твоим отцом дружили… и с паном Виткевичем – тоже.
Слово было сказано. Рыгор Негрошо глядел чуть вприщур и выжидательно, словно говорил – я своё слово сказал, теперь ты говори – по те ли грибы пришёл, которые у меня есть, или просто так языком почесать.
– То я знаю, – всё так же спокойно кивнул Глеб, глядя на стол, словно его больше всего интересовал причудливый узор дерева на гладко отполированной буковой крышке стола. – Слышал я, что вы и секундантом на той дуэли были, когда мой опекун убил пана Викторина.
– Был, – горестно вздохнул пан Рыгор, снова подхватил со стола бокал и осушил его в три глотка. В глазах его мелькнуло что-то, словно он одновременно был и доволен, и раздосадован. Может быть, так оно и было. Поставил бокал обратно, щёлкнул пальцами. – Янек!
Пахолок вернулся, не скрипнув дверью, словно только того и ждал (а может и правда ждал), осторожно наклонил кувшин над бокалом. Тёмно-коричневая струя рванулась в бокал, наполнила его, поднялась над краями толстой пенной шапкой. Янек ловко поднял кувшин обратно, вопросительно повернулся к Глебу. Невзорович, помедлив мгновение, подставил бокал, хоть в том не убыло ещё и половины.
Он приехал к пану Рыгору полчаса назад, застигнутый холодным, совсем не летним дождём в лесах над Двиной. Один, верхом, благо следить за ним опекун не следил – должно быть, полагал его ещё несмышлёным или достаточно покорным. И в самом деле – согласился же воспитанник, виленский бунтовщик (бунтовщик, да… какой он бунтовщик, так, случайная мелкая сошка в деле филоматов и филаретов!), поехать учиться в Петербург.
Долив в бокалы, пахолок заглянул в кувшин, удовлетворённо кивнул, вопросительно глянул на господина. Пан Спакойны коротко кивнул – со слугами он предпочитал обращаться, тратя как можно меньше слов – и пахолок всё так же бесшумно исчез за дверью вместе с кувшином.
– Вот, собственно, про ту дуэль я и приехал с тобой поговорить, пане Рыгор, – сказал Глеб, проводив пахолка взглядом. – Мне ведь пан Миколай ни слова, ни полслова не рассказывал, хоть я и так, и сяк у него выспрашивал – и напрямик, и околицей. Молчит, как будто рот зашил себе.
– А спрашивать ты умеешь, сударь Глеб, – задумчиво сказал пан Рыгор, сузив глаза. – Вон как меня разговорил. Да… про молодые годы всегда поговорить хочется, особенно про такое. А ему ещё бы не молчать…
– Ну вот ты и рассказал бы мне, – продолжал Невзорович.
Вернулся Янек, так же молча поставил на стол кувшин – видно было, что полный по тому, как пахолок его держал обеими руками – не маленький кувшин, с полугарнец. Знал слуга своего господина.
– Ну что ж… – помедлив несколько мгновений, пока пахолок вновь не исчез за дверью, сказал пан Рыгор. – Расскажу, раз просишь…
3
– Так есть, – отставил опустелый в очередной раз бокал пан Рыгор. За время его рассказа пахолок раз или два молча возникал в комнате, словно нюхом чуял, когда бокал господина опустеет. Молча подливал пива и хозяину, и гостю, так же молча исчезал. Глеб его почти не замечал, слушал жадно, едва ли не раскрыв рот, словно простолюдин. Спохватывался, напускал на себя невозмутимый вид.
Ненадолго.
Когда пан Рыгор умолк, оба несколько времени сидели молча, словно в каком-то оцепенении, потом Невзорович встряхнулся, отводя глаза и поставил на стол бокал, в котором на дне плескалось ещё несколько глотков пива – затекла рука, окостенела, на синеватом стекле остались жирные отпечатки пальцев с запотелым ореолом вокруг них. Ещё немного – и он раздавил бы этот стакан, лопнуло бы богемское стекло прямо в руках.
– Вот, стало быть, как оно было, – процедил он, вспоминая, как опекун выходил из коляски, когда вернулся с дуэли – спокойный, величавый, довольный даже – сюртук нараспашку, нагая сабля в правой руке. Словно только что бился, минуту назад. Величался, чтобы видели, что бился на дуэли. А то вдруг кто не заметит?
– А ты, стало быть, раньше про то и не слышал? – переспросил пан Рыгор.
– Да откуда? – махнул рукой Глеб. Пальцы понемногу отмякали, в них забилась, застучала кровь, началось покалывание. В горницу снова молча проник Янек, наклонил кувшин над бокалами. Вновь качнул опустелый кувшин, покосился на господина. Пан Рыгор вопросительно глянул на Глеба, который уже научился понимать мимику пана Спакойнего и его пахолка. Невзорович отрицательно качнул головой – хмель почти не брал, но по телу разлилась густая давящая тяжесть. Вдосыть было выпито, хватит, пожалуй. – Он же сразу, как с дуэли вернулся, мне заявил – едешь в Петербург. Я и поехал.
Помолчали.
Пан Рыгор Негрошо задумчиво кивал. Покачал на весу носком сапога.
– А из-за чего вообще дуэль-то завязалась? – удивлённо спросил вдруг Невзорович, поднимая голову. – Нет, я понимаю, что пан Викторин хотел быть нашим с Агнешкой опекуном, да только ведь это причина, а не повод. Повод какой-то нужен. Был же он?
– Как не быть, – криво усмехнулся пан Рыгор. – Был и повод.
В лужах ещё плавали пластинки льда, и тальник на угорах щетинился голыми ветками, а на проталинах среди прошлогодней пожухшей травы уже выглядывала едва заметная молодая зелень. Над озером многоголосо орали утки – горяча весенняя птичья любовь.
Пан Викторин Виткевич спешился, осторожно выбирая место, чтобы ступить начищенным сапогом. Одёрнул плотный охотничий сюртук, принял из рук дворского длинное, инкрустированное серебром ружьё – испанский дробовик с кремнёвым замком. Передал дворскому поводья и повернулся к остальным участникам охоты.
Пан Рыгор Негрошо в лихо сбитой на бок охотничьей шляпе с пером, в таком же сюртуке, как и у Виткевича, стоял чуть в стороне, забросив ружьё на плечо стволом вверх – тульский дробовик, почти такой же, как и у Виткевича, только работа намного проще, без украшательств – не любил пан Спакойны излишних финтифлюшек на оружии. И сабля его, которая сейчас висела дома на стене и которой он в своё время рубил русских и негров, итальянцев и испанцев, австрийцев и пруссаков, тоже была простой, без малейшего завитка серебра на рукояти или гравировки.
Пан Миколай Довконт внимательно разглядывал своё ружьё работы шотландского мастера Форсайта – так, словно нашёл на начищенном до блеска стволе пятнышко ржавчины и собирался сейчас соскоблить его ногтем.
– Идёмте, господа?
Берега озера густо поросли тальником и к открытой воде подойти было почти и негде. Очень скоро все трое убедились, что выбрали неподходящее место для охоты – птицы на озере было множество, там и сям – кряканье и гогот. Да только попробуй к ним подступись!
Внезапно кусты расступились, открывая пологий бережок. Широкий, в два десятка сажен, плёс, у берега густо поросший прошлогодним сухим камышом – длинные прямые стрелы камыша пробили заснеженный подталый лёд. С пронзительным горловым воплем с воды взвился негустой выводок гусей, ритмично засвистели крылья.
– Первый, – спокойно сказал Виткевич, вскидывая ружьё и заслоняя прикладом красивое лицо – виден был только выпуклый лоб, да внимательный глаз, на переносица над римским носом.
– Второй! – торопливо и сумрачно сказал Довконт, тоже вздымая ружьё и не торопясь целиться.
– Пас, – мгновенно оценив, что третьему выстрелу в этой стае не светит почти ничего, хладнокровно уронил пан Негрошо.
Грянул выстрел Виткевича, роняя перья, крупный гусак обрушился в воду, вздымая брызги. Стая, напуганная выстрелом, внезапно изменила полёт, метнулась к дальнему краю озера, и выстрел Довконта пропал впустую. Он несколько мгновений глядел на улетающую стаю, полуоткрыв рот, потом в гневе топнул ногой – брызнула из лужи грязная вода вперемешку с кусочками льда.
– Потише, пан Миколай, – с едва уловимой усмешкой заметил Виткевич. – Так можно и самому испачкаться впустую, и остальных забрызгать.
– Это всё вы! – с внезапно прорезавшейся ненавистью выкрикнул вдруг в ответ Довконт, поворачиваясь к пану Викторину. – Вы нарочно спугнули стаю!
– Да вы в уме ли, пан Миколай?! – изумлённо спросил Виткевич, чуть отступая. – Это ж гуси! Безмозглые животные! Кто может сказать, что им взбредёт сделать?..
Рыгор Негрошо оторопело переводил взгляд с одного товарища на другого, словно пытаясь понять, какая муха их обоих укусила – похоже, пану Спакойнему изменила-таки его известная всем соседям выдержка.
– Нееет, – с тихой ненавистью выдавил Довконт. – Нет, вы это нарочно! Вы – мелочный корыстолюбец! Вы и опекунство у меня отнять хотите только для того, чтобы наложить лапу на наследство Невзоровичей!
Виткевич вспыхнул, словно собираясь что-то сказать, но не успел – стянув с руки бурую замшевую перчатку, Довконт вдруг швырнул её пану Викторину прямо в лицо. У Виткевича мгновенно пропали все слова, лицо словно замёрзло, чуть обвисли усы.
– Пан Миколай! – воскликнул Негрошо, наконец обретя дар речи. Поздно. Всё поздно.
– Что ж, – с ледяным спокойствием сказал Виткевич, опуская ружьё – только едва заметный дымок курился около дула, мгновенно рассеиваясь. – Назавтра ждите к себе моих секундантов.
– Пан Негрошо, я надеюсь, вы не откажете мне? – немедленно повернулся Довконт к пану Спакойны. Рыгор вздрогнул и, помедлив мгновение, всё-таки кивнул – давняя дружба обязывала к тому, даже если ты не согласен.
– Вот и отлично, – процедил Виткевич, круто поворотился через плечо и зашагал прочь, к лошадям, не обеспокоясь даже поднять с воды подбитого гуся.
Да и до гуся ль теперь?
– Из-за гуся?! – потрясённо спросил Глеб, приподымаясь в кресле. – Из-за какого-то гуся?!
– Ты сам сказал, сударь, что гусь был только поводом, – невозмутимо ответил пан Спакойны, снова откидываясь на спинку кресла и чуть прикрывая глаза. – Мы с твоим отцом и паном Довконтом были побратимы, а про побратимов плохо не говорят, а только сложилось у меня такое ощущение, что пан Миколай заранее хотел ссору затеять, ему бы любой повод сгодился. Гусь так гусь. Не было бы гуся, он бы крикнул, что пан Викторин ему солнце заслоняет. Мало ли…
– Побратимы? – переспросил Невзорович.
