Княгиня Ольга. Невеста из чащи
– Не лучше ли прямо сейчас, раз уж мы объявим обручение, отослать девочку к будущему мужу? Олег мог бы сразу взять ее с собой, а уж он, ее родственник, хорошо за ней присмотрит. И как удачно, что с ним едет жена!
– Не думаю, что моя жена это позволит, – Вальгард покачал головой. – И мой тесть – а с ним надо считаться, ведь он князь. К тому же за семь-восемь лет… Ты понимаешь, я желаю твоему брату Олаву долгой и славной жизни, но он уже немолодой человек, и за восемь лет его сын Ингвар может… получить свое наследство. И зачем девочке ездить через весь свет и обратно, когда можно будет отослать ее прямо в будущий дом? Юный Ингвар в некой мере и сам подвергается опасности так далеко от родных мест, и он бы не захотел, если бы все это понимал, рисковать своей будущей женой, пока не может ее защитить.
– А твоя падчерица – она не обручена? – вдруг спросил Житинег.
– Еще нет. Вроде бы жена мне ничего такого не говорила.
– У моего старшего сына молодуха нынешней зимой умерла. А и сам он молод еще, чтобы вдовцом век доживать. Нам бы с Судогостем породниться – лучше не бывает. Ратимер, что скажешь?
– Это ты мне задачу задал! – протянул брат плесковского князя. – Это как Судогость посмотрит и старцы наши… Она хоть девка во всем справная… да ведь поневу только первый год носит, приданого мало скопила. Ей был еще пару зим поработать… Да к тому ж она – старшая внучка моего брата, а дочерей у него, кроме ее матери, больше нет. Сам понимаешь: первая наша невеста ныне, дорого будет стоить…
– Ну, нам-то с тобой спешить некуда, обо всем успеем потолковать! – ухмыльнулся Житинег.
По лицу Ратимера было заметно, что это сватовство ему нравится, но где же видано, чтобы родичи невесты прямо так сразу соглашались! Приди хоть сам Дажьбог на порог – делу не бывать без рассуждений о том, что «девка молода», «приданое не готово», «дома некому работать» и «наше тесто не приспело».
Вальгард не стремился соблюдать эти сложные обычаи, однако взял день на раздумье. И назавтра дал согласие.
– При свидетельстве всех этих свободных людей я, Вальгард сын Асмунда, обещаю во исполнение договора об обмене заложниками между нашим родом – родом Эльга по прозвищу Вещий, и родом Олава сына Хакона из Хольмгарда, отдать мою дочь Эльгу в жены Ингвару сыну Олава, – произнес воевода на прощальном пиру и, по обычаю плюнув на пол и обтерев уста полотенцем, поцеловал меч. – Призываю богов и предков хранить наш уговор. И вы послухи днесь, – добавил он по-славянски, кивнув здешним старейшинам.
Он плеснул немного пива из посеребренного рога в очаг, отпил сам и передал рог Ветурлиди.
– Послухи мы днесь! – поклонились в ответ словене и плесковичи, а потом Ратимер подтолкнул плечом сидевшего рядом Житинега и усмехнулся:
– Ну, одну девку пропили! Скоро нашей черед!
– Мы еще всех обскачем! – поддержал тот. – Уж мы-то с тобой, сват Ратеня, на свадебке-то первые спляшем! А эти пока соберутся – сколько воды утечет!
* * *Больше медлить было нечего, и на следующий же день Олег пустился в путь. Даже такое событие, как обручение в семье, не позволяло особенно задерживаться. Дорога предстояла долгая, а случись оттепель или ранняя весна – придется дожидаться где-нибудь в чужом месте, пока сойдет ледоход.
Жена Житинега усердно старалась получше накормить отъезжающих, но Олегу и Мальфрид так не терпелось ехать, что их миска осталась почти полной. И вот Олег вновь усадил жену в сани, закутал в платок, поцеловал в кончик носа и его тоже прикрыл платком. Молодой князь глядел весело: сложное важное дело оказалось улажено быстро, и он счел это добрым знаком. Огорчало только то, что жена, казалось, не разделяет его радости.
– Малоня, ну, что ты такая квёлая! – ласково упрекнул он ее, усаживаясь в сани рядом и делая знак возчикам трогать. – Вот и поехали! А я уж, знаешь ли, боялся, до весны здесь застрянем, пока будем судить и рядить.
– Ой, нет! – Мальфрид поморщилась. – Только не до весны…
– Что ты куксишься? – Олег вдруг осознал, что жена уже давно выглядит больной. Не только же из-за беспокойства! – Ты здорова ли? Может, надо было задержаться? Может, тебе каких травок попить? Хоть и спешим, да уж лучше приедем попозже, чем я с хворой женой на руках в зимнюю дорогу пущусь!
– Нет, поедем! – Мальфрид вцепилась рукой в вязаной варежке в его руку. – Непременно поедем. Поскорее!
– Да что с тобой? – Олег повернулся, тревожась уже не на шутку.
Даже в рассветных сумерках было заметно, что Мальфрид бледна и тяжело дышит.
– Я… нет…
Вдруг она скинула с головы большой платок, отвернулась к борту саней, наклонилась, и ее стошнило. На ходу она подхватила горсть снега почище, потом бросила, мокрой варежкой провела по лицу.
– Ты больна! – Олег схватил ее за плечи. – Зачем молчишь? Вернемся в Будгощ, отлежись, там бабы тебя полечат.
– Нет, мы не вернемся… погоди… лежать долго придется… месяца три…
– О боги, да что с тобой такое? – Олег испугался не на шутку, тем более что крепкая здоровьем жена его к такому не приучила.
Отчаянно морщась и ловя воздух открытым ртом, Мальфрид снова перегнулась через край саней и судорожно закашлялась.
Позывы были напрасны: она ведь почти ничего не ела утром. Молодая княгиня опустила голову на мешок, крепко держа Олега за руку, будто заклиная просто ждать, пока она оправится.
– Потому… и молчала… – отдышавшись, с трудом выговорила она. – Нельзя им знать. Отцу… матери… этим всем… и родичам твоим плесковским.
– Почему? – пробормотал озадаченный Олег.
– Понесла я… затяжелела. Второй месяц знаю… скоро третий, но не уверена была… Хотела сказать, а тут… эти приехали. Ведь если… у нас дитя… его и оставят в залог. Это же твой сын! Старший. И пока единственный. А он им всем нужен! Его еще на свете нет, а они уже слетелись и каркают: нам, нам! Я и думаю: тебя отошлют, меня дома запрут до родов, а потом сына моего отнимут. И останусь я – мать без ребенка, а ты – князь без наследника. А я… нет!
Мальфрид собралась с силами и села прямо. Обеими руками держа руку Олега, устремила ему в лицо решительный взгляд слезящихся глаз.
– Не отдам! Он мой! И он у меня один! Никому не отдам! Увезу, пока не догадались, сама выращу. Хоть до семи лет, пока мать сына растит, он со мной будет! А там… как судьба велит. И решила: начнет меня мутить, молчать буду, терпеть буду, а никому догадаться не дам – ни матери, никому! Хоть умру, а скрою! Но мне и везло покуда – только вот на днях, вчера-позавчера, и впрямь тошнить начало.
– Ох, ты… родная моя… – не зная, что в нем сейчас сильнее, облегчение или потрясение, Олег еще не мог по-настоящему обрадоваться этой вести. – Умирать-то не надо! Нам с тобой теперь только жить!
Утомленная душой и телом, Мальфрид привалилась к его груди и закрыла глаза.
– А они видишь, и без нас справились, – пробормотала она. – Вальгардову дочку к нам привезут за братца Инги выдавать, я за ней пригляжу. И сама нам не чужая, твоя племянница… или кто?
– Она мне… наоборот, двоюродная тетка! – Олег усмехнулся этому родству, которое связывало его с незнакомой семилетней девочкой.
– Вот и хорошо! – для Мальфрид, избежавшей разлуки с неведомым еще родным ребенком, сейчас все было хорошо. – А там и сынок наш подрастет…
* * *Но сколько Мальфрид ни храбрилась, дух не одолел немощи тела. В Зорин-городце за устьем Ловати она все же слегла. Приступы тошноты повторялись раз по десять в день, не давая подняться.
Здешняя хозяйка, княгиня Всевида, поила гостью отваром нивяницы и мяты, утром почти силой заставляла есть. У нее уже было трое подрастающих детей – от двух до шести лет, и она хорошо знала, что и как.
– Это у тебя, пожалуй, дочка будет, – приговаривала она, сидя у лежанки, где распростерлась Мальфрид – бледная, с распущенными волосами, не отодвигаясь далеко от края и лохани на полу. – У меня все четыре раза так было. Когда озноб пробирает – это к девочке, мне еще мать говорила, а нас у нее было пять дочерей. А коли в жар и пот бросает – это к мальчику. Еще если меду хочется или морковки сладенькой – это к девочке, а если все мяса или грибов соленых – к мальчику.
– О-о…
От одной мысли о чем-то из перечисленного Мальфрид снова сморщилась и потянулась к лохани.
Через пару недель Мальфрид полегчало: то ли помогли заботы Всевиды, то ли крепкое здоровье молодой. Она перестала извергать все съеденное и объявила, что готова продолжать путь.
Олег не без пользы провел это время в обществе мужа Всевиды, князя Дивислава. Тот был всего на несколько лет его старше, но правил с отрочества и даже расширил доставшиеся по наследству угодья. Он происходил из тех же вождей, что привели сюда будущих словен три века назад, но не пошли на Ильмень-озеро, а осели на Ловати. Все старинные роды, живущие вдоль этой реки до самой Двины и смолянских волоков, признавали его главой над собою. С князьями западных кривичей он породнился, женившись на Всевиде – дочери полоцкого князя. Его дед поставил городец для защиты от набегов варяжских дружин с Ильменя, и потому владения хольмгардских конунгов не продвинулись дальше на юг. Сам Дивислав, кроме дани со своих подданных, брал десятину с проезжающих через Ловать торговых гостей.
– Вот послушай, я как рассуждаю… – говорил он Олегу, в задумчивости пропуская между пальцами пушистую русую бородку.
Был он довольно хорош собой. Короткий прямой нос придавал мягкости грубоватым внушительным чертам, и портил его только глубокий шрам на лбу, тянущийся почти до затылка, и видный, будто просека, среди волос: след столкновения с каким-то очередным лиходеем, что пытался не только пройти, не заплатив, но и поживиться на счет ловатичей.
– Род жены твоей ведь из Ладоги ведется?
– Так, – Олег кивнул. – Олав рассказывают, будто лет двести назад был в заморских странах такой князь – Харальд по прозвищу Боезуб. Владел он всеми землями, какие только есть на свете…
– Кроме наших! – ухмыльнувшись чужому бахвальству, вставил Дивислав.
– Не поверишь: будто бы и нашими тоже! – улыбнулся в ответ Олег. – Но, я думаю, это для красного словца прибавляют. И вот жил он столько, сколько не живут – лет сто или полтораста. Уже и самому надоело. Тогда велел он всем соседям войско собирать и идти с ним ратиться. Собралось войско великое – столько лодий согнали, что от одного берега моря до другого по ним перейти можно было, будто по суше. Даже боги их варяжские на ту рать явились! Там и погиб князь Харальд, как и хотел, и не к себе домой, а в небесные покои пировать с того поля отправился. И был у него сын по имени Ингвар. Тот после смерти отцовой за море пустился доли искать – и в Ладоге уселся. Там про него тоже много чудного повествуют. Его род в Ладоге лет сто сидел, а потом Тородд, дед моего тестя, от родни подался на юг, Волхов прошел и сел в старом словенском гнезде. И раньше ходили там гости торговые, да было раздоров много: то варяги словен ограбят, то словены варягов побьют. А при Тородде завелся порядок: мирным гостям защита, лиходеям отпор. Тут они и разжились. Через них серебро хазарское с Волги на север идет – чего же не разжиться.
– Теперь вы и с Плесковом родня будете, и с Будгощем. Я слышал, тамошний князь за своего сына высватывает внучку Судогостя плесковского. Боярин рассказывал, – Дивислав кивнул на Честонега. – А я со всеми соседями в родстве: моя мать была из рода смолянских князей, а жена – полоцких. Видишь, какая связка собирается? Если бы мы все, князья, что на реках живем, были бы единым родом – никакие варяги бы… никакие враги бы нам были не страшны! – поправился он, не уверенный, что его собеседника можно исключить из этого полезного, но и опасного племени. – Ты пойми: от руси, конечно, пользы много, но ведь наша эта земля. Пути торговые мы и сами теперь ведаем, и чужим людям платить, чтобы наших же купцов на нашей же земле охраняли, нам без надобности. Мой отец держал воеводу варяжского, а я его отпустил с честью. Сами справляемся. А вы с дедом, хоть родом из руси, правите полянами как князья, вот и думайте, как князья. В нас друзей ищите, в тех, кто на земле сидит крепко. А не в руси, что сегодня здесь, а завтра за Хазарским морем.
– Да… Правду говоришь… – задумчиво согласился Олег.
Уехав из Киева отроком, он слабо представлял себе те далекие земли, которыми ему предстояло править, точнее, не мог уверенно отличить настоящие детские воспоминания от образов, навеянных чужими рассказами. В глубине души он вдруг ощутил зависть к этому человеку – такому уверенному, сидящему возле могил дедов и прадедов, которому никуда не нужно уезжать: ни ребенком, ни взрослым мужем.
О родных краях деда Олег знал лишь по преданиям – найдя новую родину в земле полян, Вещий не особенно любил их вспоминать. Дед пришел когда-то в Гарды, вероятно, намереваясь найти себе место одного из тех дружинных вождей, что сидят на перекрестках торговых путей. Но судьба повела его дальше и сделала полноправным князем. А ему, Олегу-младшему, предстояло утвердиться и укрепить род, дав ему продолжение.
Его дед и станет для будущих далеких потомков тем богоравным предком, в честь которого сооружают святилища, дают названия городам и о подвигах которых рассказывают предания по большим праздникам. Для них, потомков, он сойдет прямо с неба, ступая по облакам и не оставляя следа на земле…
– О чем размечтался? – зять, Острогляд, подтолкнул его локтем. – Небось, уже семерых сыновей перед собой выстроил и учишь мечом орудовать?
– Вроде того! – Олег потряс головой и с облегчением рассмеялся.
Наконец Мальфрид обрадовала его известием, что готова к дальнейшему пути.
Велев слугам собираться, Олег вышел из городка посмотреть дорогу.
Несколько дней перед этим продолжался снегопад, и теперь вся округа была укрыта сплошным пушистым покрывалом. Сияющая белизна простиралась во все стороны, только вдали нарушаемая черным очерком леса.
Но Олег смотрел на русло Ловати. Его еще не успели разъездить, прочертить санные колеи в желтых и бурых пятнах; на белом одеяле реки под солнечными лучами горели жаркие искры – больно смотреть.
Путь Серебра звал его, своего нового хозяина.
Глава 2
Вояна всегда предводительствовала над всеми нами. Братья находились под ее началом до семи лет, после чего переходили на руки мужчинам; мы же, девочки, должны были оставаться в ее власти до тех пор, пока нас не разлучит замужество.
Об этом – далеко ли нас увезут к мужьям? – мы не могли не думать, хотя не любили говорить. Чем знатнее невеста, тем меньше у нее надежды остаться вблизи родительской семьи, и нас с ранних лет приучали к мысли, что замужество неизбежно разлучит на с родными и обречет на жизнь среди чужих.
Моя мать сказала однажды, трепля меня по затылку: «Хорошо, хоть ты у меня не княжья внучка!» Она намекала на Эльгу: будучи дочерью плесковской княжны, та почти наверняка должна была выйти за какого-нибудь князя. Мысль об этом запала в наши головы так рано, что мы совершенно сжились с ней. Но знатную невесту должны сопровождать родственницы, и мы с Эльгой всегда знали: когда она поедет выходить замуж, то возьмет меня с собой. А там, среди родни и дружины ее мужа, наверняка найдется кто-нибудь для меня, и так мы с ней сможем не разлучаться всю жизнь.
Первой, как старшей, идти замуж предстояло Вояне. Но вот наши отцы вернулись из Будгоща, куда ездили знакомиться с родичем, будущим киевским князем, и принесли важнейшую новость: Эльга теперь обручена.
Правду сказать, мы нисколько не удивились. С прошлой зимы мы обе учились прясть. Для того же дела к нам, на «малую беседу», ходили по вечерам все девочки, еще не надевшие поневу, начиная от шестилетних. Взрослые девки собирались на свои отдельные «большие» супрядки, и к ним туда приходили парни. Наши матери давно запрятали в свои укладки по первой ниточке, спряденной каждой из нас: неказистые, они, однако, должны были остаться нашими оберегами в будущем замужестве и на всю дальнейшую жизнь. Моя мать свою первую ниточку так и носила на шее в мешочке с каким-то особым корешком, который ей дала ее собственная мать.
С этой зимы Вояна обучала нас делать тканцы[1] на дощечках, заправленных пока лишь в две дырочки, и на бердышке – без узоров, гладкие, в простую полоску. Мы уже соткали себе по мутовозу – тесемке, которой кудель привязывают к лопаске прялки.
Словом, по нашему мнению, мы уже вполне годились если не в жены, то в невесты. Конечно, до свадьбы мы сначала должны были надеть поневу и походить на «взрослые» супрядки, но ведь и замуж нам еще не завтра! Это простых девок, бывает, уводят прямо с купальских игрищ, если окажется, что в роду жениха некому жать или сгребать сено. Судьбу знатных невест решают заблаговременно, и почти все они оказываются обрученными, едва им впервые заплетут косу. Чем дольше обручение – тем почетнее брак.
Мы с Эльгой приняли новость как должное. Эльга лишь уточнила:
– А он, этот Ингвар, будет князем?
– Будет, когда умрет его отец, – пояснила ей ее мать, Домаша. – Станет править в Холм-граде.
– А там у него большие владения?
– Его род сидит на Волхове близ Ильмень-озера и собирает дань со словен и чуди окрестной. С гостей торговых подать берет, сами купцов рассылают к и хазарам, и к грекам, и к свеям. Они богаты очень.
– Их пращур – Харальд Боезуб! – вставил мой брат Аська, с лихим видом опираясь о свой деревянный меч, который везде таскал с собой. – Он целых сто лет прожил и с самим Одином вышел в поле сражаться!
И воинственно взмахнул своим оружием.
– Не сто, а сто пятьдесят! Ута, правда же? – Эльга взглянула на меня. – Я помню, отец рассказывал про Харальда. Но у него под рукой было столько разных земель… Нет, молчи, я сама помню: он владел Данией, Вестфольдом на Северном Пути, и Сконе, Нор…там-бер-ландией, и Эстландией, и Зеландией… и еще другими. Если Ингвар от него происходит, почему он не князь во всех тех странах?
– Потому что там свои князья сидят! – засмеялась Домаша. – Это же так… басни одни.
– Нет, это правда! – горячо воскликнула Эльга. – Если его деды половиной всего света владели, он тоже должен половиной света владеть! Иначе он просто дурак и растяпа, мне такого в мужья не надо! Встречу его, так и скажу: он должен собрать войско и захватить все земли, где были князьями его деды! И пока не захватит, пусть даже не думает, что я за него пойду!
– Хорошо! – Домаша погладила ее по голове. – Когда придет пора, поедешь к нему в Холм-град и все это скажешь. Но ты понимаешь, когда он захватит весь белый свет, ему же понадобится жена, чтобы умела шить, и прясть, и ткань, и узоры брать лучше всех на свете! Так что подите-ка к Вояне, она себе пояса ткет, и вы рядом садитесь.
– Пойдем! – Эльга, признав справедливость этого довода, тут же вскочила и схватила меня за рукав.
И мы пошли к Вояне.
Она сидела в избе-беседе, где стоял ткацкий стан: его собирали здесь каждую зиму. По вечерам, когда начинались настоящие супрядки, нас сюда не допускали, но Домаша разрешала нам заходить, когда хотела, чтобы Вояна нас чему-нибудь поучила.
Сегодня для Вояны выпал особенный день. Вместе с нашими отцами приехал Житинег из Шелонь-городца со своим сыном Видятой, и за него Вояну сватали. Поломавшись ради обычая, Судогость дал согласие, а значит, согласилась и Домаша. Дядя Вальгард только двинул бровями: когда он женился на молодой вдове, Судогость поставил условие, что право выдавать замуж внучку Воиславу останется за ним. И это было чуть ли не единственное условие, которое он сумел поставить: в то время без помощи наших отцов с их дружиной князь не уберег бы ни своей город, ни семью, ни, пожалуй, голову.
Сколько ни ждешь своей судьбы, а она всегда приходит неожиданно. Вояна, взбудораженная и потрясенная, дрожащими руками расправляла нити для заправки бердышка. Причитать еще не пришла пора, но ей позволили в оконце глянуть на жениха, пока он проходил мимо, и первая встреча так ее потрясла, что к более сложной работе она сейчас была неспособна. Однако и сидеть без дела не могла. До свадьбы оставался год, а то и два, однако казалось, они пролетят мгновенно, а у нее ничего не готово!
– Ох, да не кручинься! – успокаивала Домаша старшую дочь. – Не бывать свадьбе, пока не запасешь всего полные укладки: сорочек, рукавиц, поясов, рушников, постельников, настилальников, семь понев, и вершников, и завесок, и убрусов! Все у тебя будет!
И Вояне хотелось, чтобы все это появилось как можно быстрее! О том и поют на «взрослых» супрядках девушки-невесты:
Сестрицы мои, подруженьки!Как же мне быти,Как же мне быти, чем свекра дарити?Подарю я свекра шитою рубашкой,Шитою,Белою,Тонкою льняною!Когда мы вошли, Вояна вскинула глаза, будто от каждого ожидала новостей. Мы с Эльгой тоже видели ее жениха, и нам он не слишком-то глянулся: рослый молодец, худощавый, с выступающим длинным носом и глазами цвета желудя. Ему тогда было восемнадцать, но нам он показался староват – не только для нас, но и для Вояны. Не хуже других, но и позавидовать нечему. Так рассуждали мы в семь лет, когда будущий муж представляется красным солнышком, наряженным в шелковый кафтан.
Однако старики – Судогость и его княгиня – женихом остались довольны. Он был старшим сыном будгощского князя, а значит, под стать старшей невесте нашего рода.
Весь прошлый вечер мы корпели над заправкой бердышка нитями трех цветов, чтобы сделать узорные пояски. Их нужно заправлять в известном порядке, по счету: две желтых, зеленая, желтая, зеленая… В щели – еще куда ни шло, но засунуть нитку в дырочку нашим детским пальчикам было не так легко. «Ужо я вас!» – угрожающе бормотала Эльга, склоняясь над бердышком и в третий раз облизывая лохматый кончик нити. Нас утешало то, что это самая трудная часть работы, потом думать не нужно: знай, просовывай челнок туда-сюда и меняй зев, а узор будет получаться сам собой.
У меня поясок был из нитей желтого, бледно-зеленого и бурого цвета: четырнадцать, двенадцать и одна. Летом мы с матерью и Эльгой красили белую пряденую шерсть крушиной, толокнянкой и дубовой корой с ржавиной – водой, настоянной на разных мелких железных обрубках из Радульвовой кузни. Радульва мы любили: закопченный и страшный, с черными руками, он был добрым человеком и охотно разрешал нам набрать всяких кусочков, хотя мог бы вновь пустить их в дело.
У Эльги заправка была еще лучше моей: из белой шерсти, бруснично-красной и синей. Это две Домаша красила дорогой привозной краской – соткала себе большой платок на голову, а остаточки отдала дочери. Прочие сестры уже заранее завидовали Эльге, которая будет носить такую красоту.
В беседе обнаружилась старая княгиня Годонега, бабка Вояны и Эльги.
Она сидела напротив старшей внучки и смотрела на нее, подпирая подбородок, будто пригорюнясь, но морщинистое лицо ее было радостным. Услышав, с чем приехал зять, князь и княгиня явились к нам в Варягино, хотя обычно это дядя Вальгард ездил к ним.
– Авось доживу я, старая, до твоей свадебки, а там и помирать пора, – говорила бабка. – Успею, дадут боги веку, тебя в мужний дом снарядить, а сама к дедам отправлюсь.
И взгляд ее светлых глаз был при этом таким отрешенным, что нас пробрало морозом.
Мы не сомневались, что княгиня Годонега – для нас баба Годоня – и правда знает дорогу «к дедам», то есть к предкам своего рода. Вот так однажды утречком выйдет за ворота, в платочке, с палочкой и котомочкой, и пойдет туда, где они живут с тех пор, как умерли… Сперва по земле, потом – по небу…
– Вас уже не успею проводить… – она посмотрела на нас с Эльгой (мы поспешно поклонились) и покачала головой. – А жаль! Вас отцы-то как еще снарядят замуж…
Она помрачнела, свет ее лица угас, сменился тенью недовольства.
Мы мало что об этом знали и еще меньше понимали, но улавливали из обрывков разговоров, что у взрослых нет согласия насчет нашего воспитания и подготовки к замужеству. Что мы должны учиться прясть и всему прочему – это само собой. Расхождения касались чего-то загадочного, что имело отношение к лесу.
Однажды мы услышали, как кто-то произнес странные слова «медвежья свадьба». Эльгин отец тогда вскипел, что для него было редкостью, злобно выругался и сказал, что придушит каждого, кто еще хоть раз заговорит об этом. Нас это успокоило: мы выросли на страшных сказках о медведе – лесном хозяине, хотелось держаться от этого подальше.
Вояны споры не касались: как воспитывать ее, решал князь. Обсуждали только нас с Эльгой и еще Володейку с Беряшей. Но их срок должен был наступить на три-четыре года позже, а вот с нами уже подходила пора что-то решать.
Наши отцы не хотели пускать нас в страшный лес, и это радовало. Но было и смутное впечатление, что этот пугающий поход – немалая честь, что в него снаряжают только лучших дочерей самых знатных старинных родов. Тех, что происходят от пращуров племени и сами в будущем станут владычицами и жрицами.
Эта честь была опасна, но уклониться от зова предков – стыдно. Однако мы были слишком малы, чтобы во всем разобраться и решить, как для нас лучше. Да и зачем: мы знали, что решать будут другие.