Краснознаменный отряд Её Императорского Высочества Великой Княжны Анастасии полка (солдатская сказка)

Пустовойт поблагодарил его за ненужную услугу, и Фишер наклонил голову: с делами они покончили.

Разумеется, он знал о связи с его женой, но умудренный опытом, скрывал свое знание и терпеливо ждал, когда Пустовойт уедет из города.

– Нам надо закончить дела, коллега.

Фишер достал ключ из кармана и отпер дверь в зал для заседаний, в тот же миг оазис тишины наполнился шумами из коридора. Потом звуки стихли. После уборки пол блистал мокрой поверхностью, словно уводил вглубь. Неверный шаг, и утонешь навсегда, подумал Пустовойт, раз или два поскальзываясь.

– Сюда! – вел его Фишер.

Он выбрал это прохладное место для себя, разложил на столе медицинские инструменты.

Пустовойт сразу обратил внимание на непорядок: на скальпеле явственно выступала бурая полоска прямо по лезвию. По его мнению, от такого скальпеля следовало избавиться.

– Пустяки, это кровь, надо попросить сестру отмыть. У меня так много пациентов, что я не успеваю следить за пустяками.

– Это не пустяки, – возразил Пустовойт.

– Почему ты интересуешься моим скальпелем? Тебе что, мало моей жены? Кстати, она во всем мне призналась. Сказала, что это ты совратил ее. Что уступила тебе один раз из жалости к твоей умирающей жене, и теперь ты постоянно её домогаешься.

– Это ложь. Мы оба знаем, что Миранда большая фантазерка.

– Я простил её, но не тебя, – изрёк Фишер.

– Этот скальпель не отмыть, в сталь въелась ржавчина. У меня то же самое. Бракованная партия. Тебе надо сменить инструменты, Якоб, – Пустовойт попытался уклониться от неприятной темы.

Залу убрали в белое: у окна с французскими шторами стоял белый рояль. Фишер подошел и взял ноту. Пустовойт встал рядом.

Крышка рояля упала, и в тот же миг раздалась пощечина.

Ми, запоздало подумал Пустовойт, держась за щеку.

Миранда.

Он быстро бежал по коридору. Черт бы побрал эти мокрые полы.

…Дома его ждали. У парадного стоял молодой мужчина, жмурившийся от солнца. На рукав он повязал ленту, словно носил траур, но лента имела коричневый цвет. Доктор хотел пройти мимо, но тут рассеянный взгляд человека сосредоточился, и мужчина произнес вопросительно:

– Николас Пустовойт?

Собака залаяла. Доктор замер.

Глаза незнакомца переливались изумрудами – зеленую тень давал лиственный веер банановой пальмы, которую владелец отеля выставил у подъезда. На самом деле его глаза были серыми. Легкий человек, которого прибило к чужому порогу.

– Для вас – герр доктор. Чем обязан?

– Я брат Софии Геллер.

Он стоял так близко, что стали видны рыжие щетинки на его подбородке. Он старше, но ненамного, нет и тридцати. Лицо у него одно на двоих с Софией. Блондин, мелкие кудряшки волос. Пряди начали грязниться. Доктор вспомнил, что видел его, тот промелькнул раз-другой, но тогда он не придал ему значения.

– Что скажете? – Губы мужчины благоухали вином. Это все и объясняло.

Доктор молчал, молодой человек не вызывал у него доверия.

Они отошли на двор. Там среди громадных лопухов у забора находилась мусорная куча.

– Небольшая сумма денег устроит мою сестру.

Еще ни разу София не заводила речи о деньгах. В лице ее брата доктор имел дело с бесстыдным вымогателем.

– Вы меркантильны, она – нет, – возразил Николай Васильевич.

– Сути дела это не меняет. Ты должен мне заплатить, прежде чем уедешь.

– Снижай на октаву.

Он смотрел враждебно

– Как вас звать?

– Геллер. Адальберт.

Доктор видел перед собой грабителя, который собирался отнять его деньги. Хотя нет, консьерж говорил, что он служит в полиции.

Геллер рассмеялся. Один зуб у него оказался сколотым. Пустовойту показалось соблазнительным выбить ему зуб целиком, но он ограничился одним ударом, ткнул его с тем расчётом, чтобы опрокинуть в помойку.

Парень не имел навыков в драке, и доктор с легкостью взял над ним верх. Глаза его противника засверкали – точь-в-точь, как блестящие навозные мухи. В довершение ко унижению, мальчишка испытал страх – когда он упал, из-под него выскользнула крыса. На удар Геллер не ответил, согнулся, потом с трудом распрямился. Стер юшку из носа.

– Я бы хотел все завершить полюбовно, герр доктор. Пришел к вам на дом. Осмотрел лестницу, стены, и окна, и даже шкафы. Вы тогда отсутствовали. Ваша жена не знает, где вы. А где? Таскается по бабам? – Тон звучал враждебно. – Снял квартирку, а заодно и спаленку в мансарде. Это моя сестра. А ты не очень-то виноватым себя чувствуешь? Я говорю с тобой по-немецки, понимаешь? Как еще с тобой говорить?

– По-русски, французски, на идише.

– Я хочу денег, ясно? Мне платила сестра из того пособия, что ты ей давал, но ты уезжаешь, и я лишился помощи. Выплати мне отступные, иначе я заложу тебя в полиции. У нас не любят шпионов. Требуется много, но ты найдешь денег. Ты пользовал богатых клиенток.

– И что из того?

– По какому праву офицер русской армии, находится на территории земли Баден-Вюртемберг во время военных действий?

– Ладно, закончили. Можешь идти, рядовой.

– Я не военнообязанный, герр доктор, у меня плоскостопие, – пробормотал тот.

Доктор его не слышал. Он счел его поведение бестактностью и вышел.

Консьерж подслушивал.

Он сидел в своей унылой комнате и смотрел в стену, его грудь колыхалась от быстрого бега. Он взялся сменить воду в тазу для умывания, но приход Геллера его отвлек, и помутневшая вода колыхалась в тазу. Забыв вынести помои, консьерж орудовал ножом, готовя себе обед. Перед ним лежала горка немытых овощей.

Из открытого окна доносились стоны. У жены доктора начался приступ.

– Это почечные камни. Мне надо сделать укол, – и доктор кинулся на помощь.

Когда Пустовойт вернулся, Геллера не оказалось.

– Вы его знаете? – спросил его консьерж.

– Теперь узнал. Он требует от меня денег. Иначе грозится рассказать, что у меня роман с его сестрой.

– Вам надо уезжать. Дальше будет хуже.

Йозеф Регер откинул голову, погружаясь в тень. Теперь, когда все успокоилось, можно было и вздремнуть.

Из глубинной жилы дня выступило золото. Вечер принес облегчение, жара спадала.

К вечеру позвонила Миранда узнать, понравились ли Валерии марципаны. Доктору пришлось успокаивать её.

С наступлением сумерек Пустовойт, как и обещал, вывез жену на прогулку. Сад пах осенними цветами. Он катил коляску по террасе, облицованной бурой плиткой, ей нравилось любоваться балюстрадой. Иногда Лера просилась встать, и он шел с ней рядом, пока она ковыляла маленькими шажочками. Похвалить ее он счел бестактностью и молчал, только смотрел под ноги, обходя вывалившиеся камни. Львы вталкивали обтянутые камнем плечи в постамент, их ступни лежали аккуратно, словно обутые в туфли.

Укол морфия подействовал, и Лера держалась бодро. По дороге она рассказывала, как однажды видела Её Императорское Высочество Великую княжну Анастасию в Крыму, и это напомнило ей о доме.

– Я доставлю тебя домой в целости и сохранности. Я люблю тебя, милая, – пообещал Николай Васильевич.

Она мечтала посетить могилу сызранского старца, который исцелял немощных.

– Вы заблуждаетесь, мой друг, я вовсе не больна. У меня просто слабость, она пройдет.

Пустовойт застыл от неожиданности. Что за странные фантазии. Война же.

– Христос поднимет свою длань и опустит на нечестивцев. Зачем бог забирает людей?

– Возможно, ему видно, когда человек созрел, и он отбирает его для лучшей жизни. Гнилые плоды не нужны ни здесь, ни там.

– Боже, как я счастлива! Коленька, милый, спасибо! Люблю тебя, нет сил сказать. Но как же мне жаль тебя…

У Леры протекала заключительная стадия почечной болезни, когда ее умственная деятельность полностью зависела от физического состояния, но в свой последний час она поразила его вспыхнувшей остротой ума. Много позже Пустовойт вспоминал ее догадку, в которой она разом постигла испытания, ожидавшие его.

В конце прогулки жена тронула его руку и попросила отвезти её в церковь. Та располагалась недалеко от больницы, и служка помог вкатить коляску с больной дамой в сводчатый портал и ждал, пока Пустовойт покупал и ставил свечи. Лера сама опустила монету в металлическую кружку для пожертвований и прошептала молитву. Зной, который шел от свечей, не нарушал прохладу храма, и Николай Васильевич не отказался бы побыть тут подольше, однако Лера пожаловалась, что от ладана у неё кружится голова.

Пустовойт понял, что она прощается с городом. Он предложил заехать в кафе, но жена не выразила такого желания – все еще дулась за него за газету с запахом духов. Вместо этого она попросила провезти его по пустырю, где он недавно видел дурман. Ткнув острым носком туфли большой подсолнух, выросший здесь неведомо как, она сказала, что это место немного напоминает ей Крым. Там тоже разрастались разные травы, цветы и сорняки, которые под жаром солнца становились колючками. Она все никак не могла успокоиться, пока в своих мыслях не дошла до княжны Анастасии, это воспоминание подарило ей успокоение.

В молчании они добрались до отеля. Консьерж позвал крепких парней, которые перетащили кресло в спальню. Они выглядели опрятно в белых рубашечках, их пшеничные волосы благоухали бриолином.

По возвращении их ждала коробка с марципанами от Миранды, которую Валерия передарила консьержу.

С наступлением темноты Пустовойт отлучился из дома по делам. Жена требовала его присутствия и не отпускала его, но он ждал ответа от консьержа, который еще днем обещал сбегать на почту и отослать телеграмму. Вечер тот проводил в пивной.

Точно так же, как раньше добряк Регер искренне радовался их приезду, теперь он благословлял их скорый отъезд. Увы, он мало чем мог помочь, билетов до Вены в кассе не продавали, и люди посоветовали ему обратиться к перекупщику, но тот задирал цену. Не желая иметь дело со спекулянтом, Пустовойт решил связаться со знакомым офицером. Иван Георгиевич Терентьев оставил телефонный номер, по которому предлагал оставить сообщение, но, когда доктор позвонил в гостиницу «Берлин», ему ответили, что постоялец уехал накануне и до сих пор не давал о себе знать.

К счастью, капитан оставил и другой адрес, на окраине города жил малый по имени Эрик, служивший у него связным, тот сообщил, что Терентьев задержится в Каринтии на два-три дня, и взялся выполнить поручение Пустовойта.

– Николай Васильевич, в данный момент будет лучше. если вы оставите мне деньги, а билеты я оставлю у консьержа, – сказал этот малый.

– Его зовут Йозеф.

– Знаю, фамилия Регер.

Изворотливость связного Эрика наводила на мысль, что подозрения консьержа в отношении шпионов были не столь безосновательны.

По возвращении домой доктора опять учуял аромат жареной картошки на лестнице. Йозеф готовил себе привычный ужин.

– Ваше лекарство подействовало. Вы мне оставите рецепт? – попросил консьерж.

– Сходите на бульвар. Спросите Мартина Зайца, он вам продаст. Только не злоупотребляйте.

– Спасибо. Я пришлю к вам горничную, она поможет собраться.

После драки с её братом София дулась и не показывалась доктору на глаза, так что Йозеф выступал посредником-миротворцем.

Лера поинтересовалась, кто приходил.

– Консьерж, он пытался купить билеты. Принес яблоко.

– Какое оно?

– Маленькое, твердое и горькое на вкус.

– А другого разве нет?

– Нет, моя любовь. Что поделаешь, война. Погода портится. Сезон закончился. Перебои с продовольствием.

Доктор упрекал себя, что не уехал ранее, еще до того, как в Европе начались злобные выпады против России, которые закончились войной. Не сказать, чтобы он не предвидел это, даже в курортном Бадене разгорались страсти и часто вспыхивали ссоры, именно это изменение в умонастроении побудило Пустовойта задуматься о возвращении в Россию. Он уже готовился к отъезду, как одно событие изменило его решение.

Оно произошло в маленьком сельском отеле, где постояльцы собрались за общим столом. Ненастная погода не располагала к прогулкам. У Пустовойта гостил его друг доктор Фишер, который прибыл с женой и гостем, для супругов нашлись свободные комнаты, как и для их спутника, который пожелал познакомиться с доктором из России. Так Николай Васильевич оказался вовлечен в неожиданное знакомство, которое впоследствии определило его жизнь. Новый приятель, капитан Терентьев, находился в Бадене проездом, но уже успел подружиться с Мирандой Фишер. По её словам, присутствие русского офицера скрасило поездку, предпринятую супругами не ради развлечения, но из чувства долга – Якобу Фишеру предстояло навестить пациента, который жаловался на ухудшение здоровья.

Терентьев держался спокойно, почти дружески, и это так понравилось Пустовойту, что тот, невольно подражая доброжелательству офицера, предложил полушутя-полусерьезно располагать его обществом. «Государству вы понадобитесь, вне всякого сомнения, а я здесь для того, чтобы напомнить вам долг, сохранять всюду его интересы», – произнес Терентьев с улыбкой, которая не вязалась с серьезностью его речи, отчего Пустовойт принял ее за шутку. Он так и сказал.

«А я, напротив, считаю, что вы обещали серьёзно, как и подобает военному офицеру», – возразил Терентьев.

Когда же Пустовойт принялся утверждать, что поскольку они оба находятся за границей, всякое государственное правосудие излишне, офицер заверил, что он ошибается и скоро представится случай в том убедиться.

На следующий день доктор Пустовойт забрал жену и съехал из пансиона, перебравшись в город. Терентьев оказал ему услугу с отелем, но более им не докучал.

Ухудшение здоровья Валерии застало их врасплох. В организме больной что-то произошло, и она отреагировала, как на укол, болезненным содроганием, вызвавшим обильное кровотечение. Пустовойт осознавал, что все идет к концу.

– Голова болит, не могу глаз открыть. Что ты видишь? – шептала она.

– Людей в поездах, они поют, словно едут не на фронт, а на праздник, где их ждет развлечение. Бедняги так гордятся тем, что они солдаты. Но почему ты говоришь на улице по-русски.

– Мне так хочется.

Он произнес стишок, который сочинил в первый день их встречи:

Я живу, ни о чем ни скорбя.

Здравствуй, Лера, я рад нашей встречи,

а ведь мог бы не встретить тебя!

Лера привстала и принялась задавать вопросы. «Как ты думаешь, на поезде будет безопасно? А если попробовать по воздуху? Существуют дирижабли». Почему-то в последний день жизни ее интересовали вопросы безопасности, и не существовало ничего важнее, достигнет ли мира Россия в противостоянии с европейскими державами. «Странно. Мы же поддерживали хорошие отношения с Германией. Во всем виновата Сербия, она вечно что-то затевает. Я горжусь тем, что русская. Почему ты говоришь по-немецки. Нелегко тебе будет, Николушка», – прибавила она.

Отведя доктора в сторону, Регер предложил позаботиться о гробе. Пустовойт сказал, чтобы он делал, что считает нужным.

– Прислать священника?

– Нет.

Валерия бредила. Потом тяжело дышала. Потом отошла. Как медсестра она знала, что за порогом ждать уже нечего, но у неё не хватало сил, чтобы вынести это.

Доктор закрыл ей глаза.

Его жена происходила из пензенских старообрядцев беспоповцев, дома высокого класса сызранские иконы. Доктор сам прочел молитву.

Покой Господи, душа усопшей рабы Своей Валерии, (поклон). И елика в житии сем яко человецы согрешиша. Ты же яко человеколюбец Бог прости их и помилуй (поклон). Вечныя муки избави (поклон). Небесному Царствию причастники учини (поклон). И душам нашим полезная сотвори.

Спаси Бог!

Несмотря на долгое ожидание предстоящего события, Николая Васильевича потрясла внезапной кончина жены. Хотя признаков улучшения он не наблюдал, по его расчётам, она могла прожить дольше. Он волновался и нервничал, подозревая криминальную подоплёку ее смерти, в которой винил Софию. Требовалось сделать химический анализ.

– Никого не пускайте, – наказал он консьержу перед уходом.

Он объяснил, что прикасаться к телу умершей запрещает ее религия. Ни в чем нельзя было быть уверенным, имея дело с таким боязливым стариком, как Йозеф, но к религии тот относился с почтением.

В больнице Св. Андрея доктора Пустовойта хорошо знали. Он сразу отправился в лабораторию. Его спросили, помочь ли ему. Нет, он справится сам.

В тканях жены он нашел следы рвотных орешков – семян чилибухи. Она умерла от стрихнина.

У подъезда аптеки со стеклянными шарами стоял аптекарь, он поднял глаза на Пустовойта и вопросительно замер, ожидая вопроса. Пустовойт спросил про Софию – нет, горничная сюда не заходила, потом про Миранду – нет еще раз. Лицо аптекаря изменилось. На нем появилось выражение брезгливости – он понимал, к чему клонит доктор. Уж не был ли он осведомлен о том, что после смерти жены вдовец кинулся в лабораторию делать анализ? Он открыл рот, собираясь сделать какое-то замечание, но доктор уже шагал по улице.

В эту тайну оказался посвящен только доктор Воглер, который работал в лаборатории больницы, но он занимался своей диссертацией и едва ли интересовался действиями коллеги, который часто пользовался услугами больницы, поскольку тут проходила лечение его жена.

Николай Васильевич осматривал личные вещи покойной Валерии и не мог найти ее записную книжку, которую она звала картой назначений. Ей, бывшей медицинской сестре, казалось вполне естественным записывать название лекарств, назначаемых доктором Фишером, и когда муж предлагал ей испробовать средство, которое имело хорошие отзывы, она также вносила их в свой журнал. Сам Пустовойт не раз пользовался ее записями, чтобы убедиться, являются ли совместимыми лекарства, которые принимала Валерия. Вот эта книжка нигде не находилась. Исчезнуть она не могла, в доме не появлялись посторонние, значит, записи украл кто-то свой. Пустовойт понял бы, если бы пропало что-то из посуды или ювелирных украшений, однако отсутствие карты назначений могло означать, что в последнее время Валерия приняла новый препарат, который усилил течение болезни и привел к летальному концу. Памятуя дисциплинированность Валерии, доктор предполагал, что она не забыла записать название лекарства.

Якоб Фишер, которого он расспросил о лечении, ответил, что никаких новых назначений он не делал, и дальнейшие разговоры на эту тему он пресек, объявив, что переживает смерть пациентки ничуть не меньше вдовца. Глядя на туповатое лицо с неподвижными глазами, Пустовойт мон с трудом предположить в нем глубокие чувства. Нет, его лицо ничего не выражало. Единственное чувство, которое уловил доктор, это раздражение от расспросов.

Результат своего анализа Пустовойт не решился обнародовать. Он уяснил для себя, что в этой ситуации является главным подозреваемым, и следователь не найдет оснований вникать в его версию о причастности Фишера, у которого отсутствовал мотив, тогда как у самого Николая Васильевича он выглядел очевидным. Служащий банка подтвердил бы получение значительных денежных средств на имя Валерии Львовны, которыми распоряжался ее супруг.

Для Пустовойта оставалось непонятным, зачем потребовалось умерщвлять человека, стоявшего на пороге смерти. Или эта акцию, направленная против него? Он ожидал решительных действий со стороны Фишера или еще кого-нибудь, но их не последовало. Пока у полиции не возникло к нему вопросов, следовало побыстрее покинуть город.

Консьерж сообщил, что в его отсутствие приходила фрау Фишер выразить соболезнования.

– Откуда вы ее знаете? Разве она бывала раньше?

– Да, она помогала вашей супруге отодвигать шкаф. Незадолго до смерти нашей страдалицы. Принесла ей марципан.

– Лера съела марципан? Почему вы мне об этом не сказали? Вы же мне докладываете всякую мелочь, а такую важную вещь не сообщили.

– Я боялся, что вы меня отругаете.

Доктора окружали безответственные помощники.

Соблюдая приличия, он заглянул к фрау Фишер выразить благодарность за соболезнования. Она восседала за антикварным столом с медальоном из ценных пород дерева, и перед ней лежал на блюдечке марципан. Выслушав Николая Васильевича, она встала с места и принялась расхаживать по комнате.

Доктор обратил внимание на ее неуклюжую покачивающуюся походку и решил, что у Миранды что-то со зрением: она постоянно напрягала свои глаза серовато-голубоватого оттенка, а в темноте и вовсе видела неважно.

Она положила ему ладонь на запястье, таким образом объявляя свои права на него. Ее коротенькие пальчики отличались ухоженностью, а ноготки – идеальной формой, причем для каждого пальца имелось свое кольцо.

– Теперь ты мог бы остаться. В больнице для тебя найдется место. Муж не справляется…

– Ее тело ждут в России, – резко перебил ее Пустовойт.

Миранда пожала плечами, не стоило принимать всерьез слов, сказанных сгоряча. Вечером или завтра утром он передумает. Она решила подождать.

По ее словам, что полицейский врач хотел осмотреть тело, но консьерж никого не впустил в дом. К счастью, в это время она зашла с визитом и уверила, что смерть Валерии засвидетельствовал ее супруг, доктор Фишер из больницы Св. Андрея. Йозеф Регер также подтвердил, что постоялица умерла после продолжительной болезни и находилась под постоянным наблюдением врачей из больницы.

Эти двое обращались с Пустовойтом с фамильярностью, словно они являлись заговорщики, и это доктору не нравилось.

В дверь постучала горничная София, попросила разрешения забрать одну чашку из кофейного набора. На память, объяснила она.

– Забирайте все, – крикнул доктор.

Мнению Леры он доверял, ка она говорила, что на горничную не стоит полагаться.

Пустовойт побросал в чемоданы вещи, какие не попадя. Туда же отправился пистолет. Консьерж вызвался принести тяжелые шубы со двора, где они проветривались. С рынка привели извозчика, с которым договорились на утро ехать на вокзал. Он осмотрел багаж и сказал, что сможет уместить на одну пролетку, но консьерж с ним не соглашался.

– Дайте слово не злоупотреблять кофе, – сказал доктор на прощание Йозефу, когда тот явился за чаевыми. – И помните про минеральную воду. Это ваше спасение.

В ответ консьерж только кисло улыбнулся, его улыбка не обещала ничего хорошего.

Когда маленький Коля прогуливался с матерью по улице, где так палило солнце и высокие каштаны не давали тени, то в золоте дня он постигал материнские наставления быть честным, добрым и сострадательным, а также другие законы человеческого братства. Гораздо больше его привлекали двери парадных, которые генерировали сквозняки, достигавшие кожи мальчика – их прохлада казалась божественной. Будь его воля, он бы спрятался в подъезде и оставался там до конца дня, но вместо того он вместе с матерью шагал по улице, ведущей к площади с оперным театром, по пути встречая знакомых женщин, стариков и детей, с которыми его мать раскланивалась. Таким образом Колю приобщали к сокровенной тайне Таганрога – театральной элегантности, которая была не менее важной для самочувствия, нежели мусака к завтраку и пирожные из греческой кондитерской ко дню рождения.

В эти последние дни пребывания в Бадене доктор хотел разобраться со всем, что его мучило и, разрубив узлы, почувствовать облегчение, даже если для этого требовалось повиниться. Однако все это оказалось грёзами, а действительность такова, что он и есть тот наглый порочный тип, выглядывающий из чужого парадного.

И если всей пользы от меня, что консьерж стал следовать диете, то следует признать, что прок все-таки есть, подумал Пустовойт.

Консьерж принес неутешительные известия: поезда отменены, ибо дорога занята военными эшелонами. Извозчик заломил несусветную цену и мог подать только часам к двенадцати дня. Автомобиль не везет гроб, да и грязно, распутица.

Однако человек Терентьева помог, и на следующий день на вокзал отправились две пролетки. Валерия Львовна Пустовойт следовала за ними в телеге, в гробу. В тот день впервые похолодало. Принеся вдовцу соболезнование, начальник поезда сообщил, что он найдет для его покойной супруги место в вагоне со льдом, предназначенном для бочонков с устрицами.

С собой доктор Пустовойт взял саквояж с инструментами, мундир военврача и шубу.

За хлопотами, связанными с отъездом, он не попытался уяснить причину отсутствия доктора Фишера. Якоба вызывали в полицию, чтобы ответить на вопросы, связанные со смертью Валерии Пустовойт. Основанием для допроса явился донос доктора Воглера, который изложил полиции свои подозрения в отношении лечения больной, которую постиг фатальный конец.