Бунтарь ее величества
– Неужели Павел Петрович прибыл? – догадался беглый солдат.
– Нет, не он, – покачал головой Пугачев. – Но от него доверенный человек.
– И что сказал?
– Ругался сильно, что мы бузу начали, его указа не спросясь. «Чудо, – говорит, – что тебя царские люди в Казани после ареста смертию не казнили». Но потом успокоился. Сказал, что не все еще потеряно. Что против меня двинуто сильнейшее войско во главе с генералом Бибиковым, и вряд ли мои казаки против того войска устоят. «Но ты не бойся, Петр Петрович и его соратники тебя не оставят, – сказал посланец. – Сделаем все, чтобы силу того войска ослабить. Нам надо, чтобы ты, главное, продержался еще год, до начала 1775-го». Я тогда спрашиваю: а что, мол, случится в указанный тобой срок? Он отвечает, что то не моего ума дело, но если хочу голову свою сберечь и к вершинам власти вознестись, должен держаться. «Можешь с Яика вовсе уйти, – говорит. – Ты на одном месте не задерживайся, иди в новые места. Ведь пожар, когда займется, в одном месте долго не горит – он, чтобы не погаснуть, в другие места перекинуться должен. Вот так и ты. А еще за окружением своим следи, старайся его менять. Как бы твое окружение тебя не выдало. А мы тебе всяческую помощь оказывать будем». На том и уехал.
– Как, уже уехал? – воскликнул бывший солдат, вскочив с лавки и намереваясь выбежать на улицу. – А я так на его светлость поглядеть хотел!
– Ну, того тебе вовсе не надобно, – сурово ответил Пугачев, преградив ему путь. – Ишь, чего удумал! Я тебя и не пущу сейчас наружу. Пусть посланец из Санкт-Петербурга невозбранно уезжает. Тебе его личность знать не надобно. Я и то мыслю, что зря тебе так много рассказал. Видишь, чего он мне посоветовал: беречься свово окружения. Ты уж довольно много про меня знаешь. Не пора ли тебя, того, сменить?
– Так, я полагаю, посланец тебе про другое окружение толковал, – ответил на это Углов, – он про твоих казаков говорил. Ведь это они в прошлом годе под Оренбургом офицеров поубивали, которые на твою сторону переметнулись, а ты их помиловал. И вдову офицерскую Татьяну Харлову, которая тебе полюбилась, тоже казаки застрелили. Казацкие старшины да атаманы хотят тебя в руках держать. Вот кого тебе надобно бояться!
– Что ж, наверно, ты прав, – согласился Пугачев. – Я вижу, что ты мне истинно предан, да и корней на Яике у тебя нет, ни с кем сговориться не можешь. Ладно, не оставлю тебя без своей царской милости. Вознесешься со мной вместе, а если погибать придется, то и погибнешь со мной. Но лишнего тебе знать все же не надобно!
Однако, проснувшись на следующее утро, «император Петр Федорович» не обнаружил своего верного соратника Григория Углова. Его не было нигде – ни во «дворце» (то есть большой избе) самого «императора», ни среди старшин, ни среди простых казаков. Пугачев заподозрил было, что казацкие старшины добились-таки своего и убили беглого солдата. По сему случаю он даже учинил розыск. Но этот розыск ни к чему не привел – все казаки, как один, клялись и божились, что руку на беглого солдата не поднимали. А когда обнаружилось, что вместе с солдатом пропали и его конь, и сумка, Пугачев пришел к выводу, что верный соратник его покинул, – как ранее покинул его Михайло Белоусов. Впрочем, горевать по этому поводу казацкий император не стал – не до того было. И потом, в том деле, что он затеял, потеря одного человека мало значила. Нечего было о них жалеть, о людях.
Глава 7
«Ну вот, еще мазок, еще… Пожалуй, дворец выходит неплохо. Теперь можно заняться прудом. Какое хорошее освещение, так и хочется передать эти блики солнечного света на воде… Но нет, нельзя: нельзя писать слишком ярко, в эту эпоху так никто не делал. Возникнут вопросы…»
Так размышлял Ваня – то есть, разумеется, не Ваня, а французский живописец Жан Полье, сидя за мольбертом и работая над картиной. Он так увлекся, что ничего вокруг не слышал и не видел, и потому даже вздрогнул от неожиданности, когда вдруг услышал рядом нежный девичий голосок, произнесший:
– Ах, смотрите, тетя, как мило! Какие краски!
– Ты находишь? – отвечал другой голос, пожестче. – Как-то уж слишком ярко все. Хотя недурно, да, недурно.
Жан обернулся. Позади него стояли две женщины – совсем юная девушка, лет семнадцати, с волосами соломенного цвета, в нежно-бирюзовом платье, и дама постарше. Пожалуй, ей было уже за сорок, но это неважно: дама оставалась писаной красавицей. Чувствовалось, что она знает о своей красоте и привыкла к тому, что ей расточают похвалы.
Жан приподнялся со стула и учтиво поклонился. Будучи французом, только недавно приехавшим в Россию, он, разумеется, не мог понять того, что говорили подошедшие дамы, поскольку говорили они по-русски, а потому был избавлен от необходимости отвечать. Но такая необходимость тут же и возникла.
– Ты кто? Назови себя, – спросила его старшая дама.
Жан Полье еще раз поклонился и ответил на языке Вольтера:
– Меня зовут Жан Полье, мадам, я только что прибыл из Франции. Императрица Екатерина милостиво разрешила мне работать в парке.
Надменная дама слегка смутилась – за то, что приняла иностранца, гостя самой императрицы, за лицо подчиненное и незначительное, какими были все русские художники того времени.
– Ах, так ты… так вы француз… – сказала она, не очень правильно выговаривая слова чужого языка. – Вот как… – И замолчала.
Ее юная спутница тут же пришла ей на помощь:
– Меня зовут Катерина, или, по-вашему, Катрин, – прощебетала она. – Я – княжна Щербацкая. А это моя тетя, графиня Прасковья Александровна Брюс.
В отличие от своей старшей родственницы, юная графиня говорила на чужеземном наречии совершенно чисто, как на родном языке. Она принадлежала к новому поколению знати, начиная с которого знание французского языка сделалось в России нормой.
Услышав, кто перед ним, юный живописец вскочил, да так резво, что чуть не уронил свой мольберт.
– О, я много слышал о графине Брюс! – воскликнул он. – Самые знатные люди моего отечества слышали о ее красоте! Счастлив лицезреть столь знаменитую особу, а также ее юную родственницу!
– Вы учтивы, как все французы, – милостиво улыбнулась графиня. – Только француз может сказать самый обычный комплимент с таким чувством.
Пока они таким образом обменивались любезностями, на дорожке парка показался человек лет тридцати, невысокого роста, в мундире офицера Преображенского полка. На умном, полном достоинства лице его была видна некоторая тревога. Подойдя, он отвесил общий поклон и собирался пройти дальше, но графиня Брюс его остановила:
– Куда же вы так спешите, Гавриил Романович? Даже не хотите остановиться, побеседовать с нами…
– Прошу прощения, графиня, – ответил офицер, останавливаясь. – Я не смел мешать вашей беседе.
– Да у нас никакой особой беседы и не было. Мы с Катей только что познакомились с молодым художником и вот смотрели на его начатую картину.
Офицер искоса взглянул на Полье, на его картину и сказал:
– А, вижу, молодой человек прибыл из Франции. Полагаю, он будет иметь успех при дворе – ведь великая императрица жалует иностранных художников, к тому же и пишет он неплохо.
– Но как вы смогли так сразу угадать, что молодой человек – иностранец? – удивилась юная княжна.
– Ну, в этом нет ничего хитрого, княжна, – ответил офицер. – Немного наблюдательности, немного знания жизни и людей – и вы так же легко сможете угадывать, кто находится перед вами.
– Позвольте, однако же, вам представить, – сказала Катерина Щербацкая. – Это господин Жан Полье из Франции. А это – наш известный поэт господин Державин.
– Державин?! – воскликнул художник и тут же осекся: это было сказано слишком эмоционально, к тому же по-русски. И этот факт не скрылся от глаз наблюдательного поэта, который удивленно взглянул на молодого человека.
– Что, разве во Франции так известно имя Гавриила Романовича? – спросила графиня Брюс. – Он ведь совсем недавно стал бывать у императрицы со своими стихами…
– Мне просто рассказывал один русский… русский путешественник… – начал оправдываться Жан. – Он отзывался о господине Державине весьма восторженно.
– Вот как? – сказал поэт. – Рад, что моя слава шагнула так далеко. Приятно было побеседовать с вами, графиня, с вами, княжна, и с вами, господин живописец, однако мне и в самом деле пора во дворец. Императрица милостиво соизволила назначить мне прием. Я должен читать ей свою оду «Фелица», посвященную превосходным результатам ее царствования. Одновременно со мной прием также назначен и господину Сумарокову, нашему, так сказать, Еврипиду. Пора бы ему уже подойти. А вон, кстати, и он!
Действительно, к воротам парка подъехала карета, из которой вылез величественного вида господин в парике. Он был значительно старше Державина и держался более уверенно. Впрочем, это было объяснимо: Александр Сумароков, прозванный «отцом русского театра», автор девяти трагедий и двенадцати комедий, сочинитель ряда од и шуточных стихов, был любим императрицей, которая тоже пробовала сочинять для театра. В отличие от Державина, он был частым гостем Екатерины – как в Царском Селе, так и в Петербурге.
– А, Гаврила Романыч, ты уже здесь! – подходя, приветствовал он поэта. – Мое почтение, графиня, и вам поклон, прекрасная Екатерина!
На художника Сумароков даже не обратил внимания – просто скользнул по нему взглядом, но здороваться не стал.
– Да, я уже здесь, Александр Петрович, – ответил Державин. – И удивляюсь на твою беспечность. Как бы нам не опоздать к сроку, что назначила нам императрица!
– Пустяки! – махнул рукой драматург. – Великая императрица знает, что мы, люди искусства, любимцы муз, не можем жить по часам. Опаздывать для нас – дело естественное. Напротив, было бы странно, если бы мы были точны, словно немцы какие. Впрочем, уже и правда пора идти. Идем, Гаврила Романыч! Простите нас великодушно, дамы, что мы покидаем ваше прелестное общество!
С этими словами он подхватил Державина под руку, и они вместе направились к дворцу. Жан Полье проводил их взглядом, в котором можно было прочитать глубокое уважение, даже восторг. Ведь перед ним были два человека из трех, с которых, можно сказать, начиналась великая русская культура. Третьим был Ломоносов, и его Ваня Полушкин, волею судьбы превратившийся в француза Полье, хотел увидеть сильнее всего. Но не удалось. «Эх, поговорить бы с ними! – размышлял Ваня, глядя вслед двум поэтам. – Или хотя бы послушать, что они говорят!»
Между тем два поэта действительно беседовали.
– Так что ты будешь читать, Гаврила Романыч? – спросил Сумароков.
– Новую оду «Фелица», – ответил Державин. – Кажется, мне удалось воплотить в ней некоторые новые приемы, которые до сих пор не встречались в русском стихосложении. А еще, если таково будет желание государыни, прочитаю и другую оду, «Бог». И еще кое-какие стихи имеются про запас. А ты с чем выступишь, Александр Петрович?
– Я намерен зачесть отрывок из своей новой трагедии «Хорев», – с важностью произнес Сумароков. – А еще стихи шуточные – императрица их весьма любит. А скажи, Гаврила Романыч, эти твои оды, я так надеюсь, не похожи на сочинения покойного Михайлы Ломоносова? А то, я помню, как начнет он императрице Елизавете свои оды читать да вопить – хоть из дворца вон беги! Нехорошо так говорить о покойном, но я, признаться, его терпеть не мог.
– Мне трудно судить, похожи ли мои сочинения на стихи Михаила Васильевича, – сказал Державин. – Однако же я с тобой в сем пункте вовсе не согласен. Стихи покойного Ломоносова величавы и торжественны. Да, они немного устарели, но это не лишает их величия.
Наступила пауза, оба собеседника молчали. Они уже подходили к дворцу, когда у Державина вдруг вырвалось:
– И подумать только, что за все свои труды такой человек, как Ломоносов, не имел почти никаких наград! А ведь заслуги перед Отечеством имел огромные. Или взять, скажем, художника Антона Лосенко. Преотличный живописец! А живет, можно сказать, в нищете, от императрицы никаких заказов не получает. А приедет какой-нибудь заморский хлыщ – вот вроде этого, что сейчас перед Брюс хвост распускал, – и будет обласкан и осыпан милостями. Обидно это!
– Что ж, такова участь человека искусства! – вздохнул Сумароков. – Но ты не кручинься, Гаврила Романыч, – глядишь, за сегодняшнюю оду государыня тебя как-нибудь наградит.
– Увидим, – мрачно проговорил Державин.
Глава 8
Новый, 1774 год в Санкт-Петербурге отметили, как никогда, пышно. Устраивались гулянья, театральные представления, немецкая забава – фейерверки, на площади перед Зимним дворцом для простого народа были поставлены бочки, из которых всякому желающему наливали чарку водки. До поздней ночи продолжалось веселье.
Трудно понять, почему с такой пышностью встречала столица Новый год, ведь дела в империи шли не слишком хорошо. Прошедший год был неурожайным, то из одной губернии, то из другой приходили сообщения о голоде. Процветало мздоимство и даже откровенный разбой. Так, следователь Крылов, посланный в Иркутск для расследования злоупотреблений, стал захватывать местных купцов и вымогать у них деньги, а их жен и дочерей склонять к сожительству. Подобных примеров было множество, и никто из мздоимцев не был наказан. А самое тревожное – начались волнения среди казаков. До столицы доходили слухи, что на далекой реке Яик какой-то самозванец сколотил целую армию, казнил множество дворян и едва ли не захватил Оренбург. Однако императрица запретила все разговоры на эту тему.
Три человека, встретившиеся на постоялом дворе в районе Нарвской заставы, в общем веселье не участвовали и на представления не ходили. Вообще эти трое были довольно странной компанией. Двое – высокий господин с черными усами и бородкой, записавшийся в книге как дворянин Игорь Дружинин, и прибывший с ним юноша, которого звали Иван Полушкин, – походили на иностранцев и одеты были богато, по самой последней моде. Третий же, среднего роста крепыш, записанный как однодворец Углов, приехал на постоялый двор в мещанской одежде и только потом переоделся в господское платье, которое висело на нем, как на вешалке. Этот третий совершенно не походил на обитателя салонов и богатых домов – ходил широко, кожа на лице и руках у него была задубелая от ветра, и говорил он громко, как человек, привыкший жить на открытом воздухе.
В новогоднюю ночь эти трое собрались в комнате Дружинина. На столе, как и полагается в праздник, стояло угощение, впрочем, довольно нехитрое, и вино. Прежде чем сесть за стол, три товарища крепко заперли дверь, а затем, для верности, еще и завесили ее одеялом – чтоб уж точно нельзя было из коридора ничего услышать. После этого сели, наконец, за стол и разлили по стаканам напитки. При этом «однодворец Углов» отказался от превосходного французского вина и налил себе водки. Подняв стакан, он провозгласил:
– Ну, друзья, выпьем прежде всего за то, что мы наконец встретились, за то, что можем снова видеть друг друга. С Новым годом!
– С Новым годом! – повторил за ним изящный шевалье де Ружен, подняв бокал вина. – Целиком и полностью поддерживаю твой тост и понимаю твое настроение. Мы-то с Иваном всегда вдвоем, могли обменяться мнениями, а ты там, в своих степях, был совсем один.
– Если бы один! – воскликнул Углов и тут же спросил: – И где у нас селедка? Ты, Иван, вроде говорил, что селедка обещается.
– А вон, ты ее за чугунком не видишь, – ответил Ваня Полушкин. – Давай я тебе подвину.
– Благодарствую. Так вот, если бы я был там один, среди волков и медведей, это еще полбеды. Но я никогда не думал, что мне придется увидеть столько пролитой крови, столько бессмысленной жестокости, как за эти полгода в войске Пугачева. Как прав был Пушкин, когда написал про русский бунт, что он «бессмысленный и беспощадный»!
– Я чувствую, что тебе требуется значительное подкрепление, – сочувственно взглянул на товарища Дружинин. – Давай вторую налью. Ну, теперь выпьем за успех нашего дела.
– Да, давайте за дело, – согласился Углов. – Если бы я там, на Яике, каждую минуту не напоминал себе о своей задаче, я бы, наверное, с ума сошел. За успех!
Все трое выпили по второй, закусили, после чего Углов уже совсем другим, деловым тоном произнес:
– Ну, о деле так о деле. Давай, Игорь, ты у нас самый информированный, с тебя и начнем. Расскажи, что успел узнать при дворе.
– Если все слухи считать информацией, то я действительно самый информированный, – улыбнулся Дружинин. – За последние восемь месяцев я слышал столько сплетен, столько домыслов разного рода – голова кругом идет. Что во всем этом самое существенное? Самое существенное – упорные слухи о заговоре. О нем говорят все и везде – и на приеме у английского посла Гуннинга, и на балу у всесильного князя Потемкина, и в самом дворце. Самая серьезная беседа у меня была с Ваниным знакомым, Степаном Шешковским.
– Это который у Екатерины Тайной экспедицией ведает? – уточнил Углов.
– Он самый. Так вот, этот верховный дознаватель большую часть сил тратит на поиски заговорщиков, которые вознамерились лишить Екатерину трона. И он по секрету сообщил мне, что выполняет приказ самой императрицы: она весьма опасается заговорщиков и приказала Шешковскому искать их неустанно.
– И что, неужели не нашел?
– В том-то и дело, что не нашел. Правда, кое-что ему удалось узнать. Так, он выяснил, что кто-то минувшим летом вел переговоры об участии в заговоре с рядом генералов. Но с кем? Все полководцы – и Румянцев, и Суворов, и другие, менее известные, – это отрицают.
– А кто может поддержать заговорщиков? Разве среди дворян много недовольных?
– Нет, недовольных немного. Поэтому и не удались первые заговоры, возникшие в самом начале царствования Екатерины. Очень показательна в этом смысле история поручика Мировича. Он хотел освободить из Шлиссельбургской крепости содержавшегося там уже двадцать лет, со времен Елизаветы, законного государя Ивана Антоновича. Склонив на свою сторону группу офицеров, Мирович уже стоял на пороге камеры, в которой содержался узник, однако начальник караула остался верен Екатерине и предпочел убить Ивана Антоновича. Заговорщики были схвачены, Мирович казнен. Так что недовольных немного, но они есть, – повторил Дружинин. – Прежде всего их надо искать среди деятелей прежнего царствования, времен Елизаветы. Они ставят в вину Екатерине не только ее немецкое происхождение, но и плохое управление, хищение средств, – в общем, то, что в наше время назвали бы словом «бардак».
– То есть это такие законники?
– Есть законники, а есть и честолюбцы. Те, кто думает: «Почему этой немке удалось, а мне не удастся?» Екатерина подозревает, что все они ставят на наследника.
– То есть на Павла?
– Да. И потому в последнее время стала относиться к сыну не только хуже, чем раньше, но и установила за ним постоянную слежку.
– Понятно. А у тебя, Иван, какие сведения? – спросил Углов, повернувшись к Полушкину.
– Ну, я на приемах не бывал, – усмехнулся Ваня. – Я все больше времени проводил за мольбертом. Правда, рисовал портреты знатных особ – фрейлин императрицы Дашковой и Брюс, княжны Щербацкой, графа Плещеева, дочерей маршала Румянцева. А они не просто позировали – собирали вокруг себя подруг, а женщины – обожателей. Временами вокруг моего мольберта собиралось до дюжины знатных особ, и они живо обсуждали самые различные проблемы. Мои, так сказать, клиенты не стеснялись разговаривать в моем присутствии, считая, что я русского языка не понимаю. В основном, конечно, говорили о всякой чепухе – кто на кого как посмотрел на последнем балу, кто может составить хорошую партию, кто – продвинуться по службе, и тому подобное. Но иногда удавалось услышать и серьезные вещи. Так, Плещеев говорил при мне графу Лебедеву, что имеется некое лицо, замыслившее свергнуть Екатерину и возвести на трон Павла. Потому-то, дескать, императрица в последнее время и удалила сына от себя.
– Вот, и здесь говорили о Павле! – воскликнул Дружинин. – Ну а у тебя, мон шер, какие сведения? Что говорили вольные сыны степей?
– Вольные сыны? – усмехнулся Углов. – В основном они хвастались своими подвигами во время последних стычек с войсками, говорили, кто сколько солдатских голов срубил да сколько дворян повесил. А еще предавались мечтаниям, как они будут Москву грабить да со всякими вельможами расправляться, когда ее возьмут. Надо сказать, их мечтания дальше Москвы не идут, о Петербурге при мне ни разу разговор не заходил, словно его и вовсе нет. А что касается интересующего нас вопроса, то есть контактов казаков со знатными заговорщиками… Да что мы все «по-сухому» разговор ведем, будто у нас не Новый год?! И раз уж заговорили о казаках, то надо соблюдать казацкий обычай – раньше третьей не закусывать. А мы третью даже не наливали, а кушанья трескаем без остановки!
С этими словами Углов налил себе еще водки. Дружинин только покачал головой на такую речь начальника, но возражать не стал и последовал его примеру.
– За что пить будем? – спросил он.
– Давай Катю помянем, Катю Половцеву, – сказал Углов, вновь ставший серьезным. – И других хороших людей, погибших на наших глазах. Ну, не чокаясь – за помин!
Они молча выпили.
– А все-таки ты не договорил. Что было слышно насчет загадочного «посланника от знатного лица»? Прибыл он на Яик или нет? – нарушил молчание Дружинин.
– Да, посланник был, мне об этом сам Пугачев сказал, – ответил Углов. – Посол был и велел восставшим продержаться до начала следующего, 1775 года. Но мне этого посла увидеть не удалось – «император» не дал из избы выйти. Но вот что я скажу. На данном этапе расследования мы можем сделать один вывод. Один, но зато крайне важный. Знатные круги действительно участвовали в восстании Пугачева. Заговор против Екатерины существует! Теперь нам предстоит раскрыть детали этого заговора, состав участников, их мотивы, выяснить, как заговор развивался.
– И как мы это будем делать? – спросил Дружинин. – Опять разойдемся по своим «участкам»? Ты поедешь на Яик, мы с Иваном будем крутиться в Петербурге?
– Нет, способ действий надо менять, – покачал головой Углов. – Мне на Яик возвращаться незачем. Скорее всего, посол от знати там больше не появится – нужды в том нет. Они дали толчок, побудили Пугачева поверить в то, что он в самом деле император. Теперь процесс идет сам собой – без их руководства и даже без руководства самого «императора Петра Федоровича». Фактически он в последнее время мало управлял своей армией. Честно сказать, мне его даже жалко, он не самый большой злодей.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги