Против Сентября

Василиск, которого нет

– Вздор.

Я уже знал, что они это скажут —

– Вздор.

Вот так, ни больше, ни меньше.

– Вздор.

И вскинут ружья.

Жуткое такое чувство, поганенькое такое, это не я, это не я, это не со мной…

С трудом выжимаю из себя слова:

– Я… могу доказать…

– Уж не собираетесь ли вы продемонстрировать нам живого Василиска? – офицер смотрит на меня с презрением.

Мотаю головой:

– Не собираюсь.

– Так что же вы…

– …я могу показать вам доказательства… что он здесь был.

– Здесь? – в голосе офицера первый раз проскальзывают тревожные нотки, – в городе?

– К счастью, не в городе… только на окраине… драконы не дали ему пройти…

– Позвольте, как они могли не дать пройти, если они бесследно пропали?

– Не пропали… они… впрочем, пойдемте, и вы сами все увидите…

Веду их по улицам Лондинуума, дальше, дальше, замираю на набережной.

– Вот… смотрите…

Офицеры оторопело смотрят на каменное изваяние, не понимают, что я, собственно, показываю.

– Это… что вы…

– …то, что осталось от вашего дракона… уж не знаю, какого по счету… по имени…

– Но… но это же…

Договариваю:

– Камень.

– Но…

– …здесь был василиск… здесь… у городских ворот…

– У этих ворот?

– Не только у этих… готов поклясться, он был у всех врат… у всех восьми врат города…

– Откуда вы знаете? Вы видели?

В меня снова целятся.

– Не видел. Но знаю.

– Но… поче…

– …они все окаменели… понимаете… все! Я проверял… Я обходил посты… они все… все…

– Чудовищно… – выдыхает офицер, опускает оружие, – вы думаете… он… вернется?

– Васи…

– …чш-ш, не говорите этого страшного слова…

…драконы…

…вспоминаю крылатых ящеров, которые охраняли город, сидели у врат, закованные в стальные ошейники…

…я учил их обороняться щитом…

…я учил их отдавать честь…

– …Вер ар ю фром? – спрашивал я.

Они отвечали.

Неумело пытался повторить непривычное для нашего слуха название.

– А там как? – спрашиваю я.

Они рассказывают.

Я знаю, что драконы воют по ночам.

Я знаю…

…прислушиваюсь к шорохам ночи за окнами, к шелесту дождя.

Он не придет.

Не прилетит.

Не…

…еще много-много всяких не.

Василиска не будет.

Просто.

Не будет.

Я говорю себе так – я сам не верю в то, что говорю, почему чашка дрожит в моей руке, почему я поворачиваю кресло спиной к стене, почему смотрю в полумрак коридора, почему разглядываю каждую тень на стене, вздрагиваю от шороха занавесок, от стука в дверь…

…показалось.

Нет.

Не показалось.

Стучат.

Смотрю на офицера, думаю, что лучше ответить, к вашим услугам, или имею честь…

– Разрешите осмотреть ваш подвал.

Вот так. Ни здрассьте, ни про погоду, ни про что.

Понимаю, что не могу сказать – не разрешаю. Открываю узехонькую дверь, веду гостя в темноту, бормочу что-то, счас, счас свет найду, этот выключатель еще поискать надо…

– Глина, – офицер щелкает фонариком.

– Глина, – киваю я.

– Вы что… скульптурой увлекаетесь?

Киваю.

Есть такое.

– Так я и думал…

– Почему… думали?

– А вы на ногти на свои посмотрите.

Меня передергивает, заливаюсь краской, чер-рр – рт, надо же было так…

Я так понимаю, драконы…

…не договаривает.

Смотрю в почтовый ящик.

Почему-то надеюсь получить от них весточку.

Хотя знаю – не получу…

– ….слышали, Василиск-то опять сегодня…

– А? – оторопело смотрю на булочника.

– Да василиск, говорю, ночью сегодня объявился…

– Видели?

– Да кто ж его видел, он же в камень обращает! Сегодня на площади офицера нашли окаменевшего… Жуть такая, глаза навыкате, что-то страшное углядел…

Меня передергивает. Еле-еле начинаю приходить в себя, ну еще бы, полночи не спал, потом кое-как продрал глаза в три часа пополудни, разбуженный колоколом на башне…

– Ужас какой… – еле выжимаю из себя, набираю корзину кренделей к чаю.

– Этот-то, говорят, офицера резать собрался…

– Кто этот?

– Да этот этот… следователь там какой-то… Картман, кажется…

Киваю.

– Вот, говорят, разрезал, а там внутри нет ничего, ни сердца, ни легких… вот он и думает теперь…

Молчу. Думаю, что скоро окаменевших фигур станет больше…

Не наша память

Хочу увидеть, как я родился.

Не успеваю.

Хочу хотя бы увидеть, как встретились мои родители – на этот раз смотрю пристальнее, внимательнее – все равно не успеваю, еле-еле вижу краешком глаза, как мой отец бросает в лужу палки…

Ты не так смотришь… не так…

Гедда лучше знает, как смотреть, Гедда умная, Гедда показывает мне – не понимаю, снова не понимаю, и еще раз не понимаю, и уже когда отчаиваюсь что-нибудь понять – до меня доходит, как надо смотреть, чтобы увидеть во всех направлениях.

Молчу.

Все равно не вижу, как встретились мои родители, мне кажется, они были вместе всегда, с того момента, как вместе бросали в лужу палки, а то и раньше…

Хочу увидеть самого себя, например, в тот момент, когда не сказал Гедде, что люблю её – снова смотрю и не нахожу, снова хочу спросить у Гедды, где этот момент, снова не спрашиваю – ищу сам, давай же, давай…

…нет….

…как будто его и не было никогда…

…никогда…

…не было…

И меня самого как будто тоже никогда не было в бесконечном потоке прошлого, напрасно смотрю тропинку за тропинкой, дорожку за дорожкой, по которым ходил до школы, здесь вот дрался с бандой Сысого, помню день в день, час в час, – нет, ничего, Сысой идет со своей бандой, а меня нет, нет…

Хочу спросить у Гедды – почему так.

Не спрашиваю.

Хочу спросить у Гедды, живые мы еще или уже мертвые – тоже не спрашиваю.

Мне кажется, она не знает.

Не знает.

Я хочу отвлечь внимание Гедды от пятнадцатого сентября – отвлечь любой ценой, нц пцсть даже не от всего пятнадцатого, хотя бы от трех часов пополудни, когда все случилось. Не успеваю, не могу – Гедда видит, Гедда смотрит, я еще надеялся, – отвернется, закричит – нет, нет. Пристально смотрит, я бы даже сказал – с интересом…

– Значит… значит, я…

Она хочет сказать – умерла, она не договаривает.

Не выдерживаю:

– А я? А мы все?

Хочу спросить, что будет с нами, когда мы вытянемся в бесконечные спирали – не спрашиваю.

Я все равно не могу увидеть прошлое от и до, стоит мне зацепиться за прошлое – и взгляд сам тянется в бесконечность, дальше, дальше, дальше…

…я жду.

Я жду, когда пришлые начнут строить города.

Время отматывается бесконечно назад, я вижу пришлых – за какие-то ничтожные годы до того, как они придут на нашу землю – или наоборот, уйдут с нашей земли, так будет правильнее, когда смотришь в прошлое? – но города все так ж стоят на побережьях, гордые и величественные.

Города…

…все так же…

…стоят…

Наконец-то я вижу – вижу, как пришлые возводят города из руин, из пепла, я вижу уникальные технологии, высочайшее мастерство, как пришлый одним ударом камня собирает из осколков окно…

…собирает…

…стоп…

…я смотрю, я не понимаю, вернее – понимаю, но не хочу понимать…

…пришлые уходят, оставляют после себя величественные города – уже без намека на руины, и то, что когда-то лежало в обломках, теперь возвышается во всей красе.

Я хочу снова посмотреть на пришлых – и снова не могу, время тянет меня дальше, дальше, дальше, города сжимаются, становятся все скромнее, ниже, меньше, вот уже маленькие деревушки ютятся там, где были дворцовые площади…

Я спрашиваю – почему все не так, как нам рассказывали – спрашиваю никого, в никуда, уже знаю, что мне не ответят.

Хватаюсь за единственное, что мне еще понятно, за настоящее – если в этом обезумевшем мире еще есть какое-то настоящее. День, когда небо стало черным. День, когда черное небо потянуло на себя землю. День, когда мы прыгали в поле – выше, выше, взлетали до верхушек тополей. Я говорю – мы, потому что рядом была Гедда, я даже не удивился, что рядом была Гедда – была по-настоящему, не во сне, не в мыслях, а вот так.

Понимаю, что даже это воспоминание о настоящем не вернет мне душевного покоя, что горизонт, который лихо закручивается в спираль, – не лучшая картинка, чтобы успокоиться.

Смотрю вперед – не вперед, а вперед. Почему я вижу будущее, спрашиваю я себя, я не должен его видеть, его уже не будет – после того, что случилось, случится, случается сейчас. Почему я вижу, как мы с копьями и пиками бросаемся на пришлых, почему я вижу, как наш народ гонит пришлых, почему я вижу самого себя, рассекающего горло Гедде, почему пришлая, как пришлая, почему я её… она же еще пятнадцатого сентября… тогда… почему… почему…

Не проходящий врата

Он сведет меня с ума.

Он.

Я даже не знаю его имени – ведь он так и не показал мне пропуск. Иногда мне кажется, что у него нет имени, ведь у мертвых не бывает имен.

У мертвых…

С чего я решил, что он мертвый…

С того, с чего…

.

– Пропуск ваш.

Нет, не так, сначала было:

– Здравствуйте.

Когда он пришел и сказал вот так:

– Здравствуйте.

А потом уже:

– Пропуск ваш.

Он беспомощно разводит руками, человек в странных одеждах:

– А у меня… нет…

Закрываю врата.

– На нет и суда нет.

Посмеиваюсь сам себе, раньше перебежчики были куда ловчее и изворотливее, пряталисб под тележками, среди мешков с мукой, подделывали пропуска, да так ловко, что уже и не знаешь, в каком спектре смотреть, чтобы увидеть подлог…

А тут просто.

– А у меня… нет.

На что надеялся, думаю, на что надеялся. Особенно сейчас, когда нет бесконечного потока идущих, где толком и проверить не успеваешь, только хлопаешь штампики, особенно сейчас, когда людей нет уже…

…уже…

.

…думаю, сколько уже не было ни одного человека.

День.

Неделю.

Месяц.

Почему-то кажется – дольше, но это полная ерунда про дольше, так что скорее всего, что-то около недели.

Не сезон, говорю я себе.

Не сезон.

.

Он мертвый, говорю я себе.

Мертвый.

Потому что.

Живые так не делают.

– Как… черт возьми, как это вам удалось?

Он улыбается. И молчит. Ему нравится, что он так ловко провел меня, вот ведь черт…

– Как, черт возьми?

Я готов присягнуть, что он не проходил через врата.

Не проходил.

И все-таки он пришел с другой стороны.

С другой.

Стороны.

Туннеля.

.

– Здравствуйте.

Снова смотрю на него по эту сторону туннеля. Снова спрашиваю:

– Пропуск?

– А у меня нет.

Закрываю врата, – он покорно отступает назад.

– Давно работаете?

Строго смотрю на него, в странных одеждах:

– На личные вопросы не отвечаю.

Он снова пожимает плечами.

– А как вообще пропуск выглядит-то?

Догадываюсь:

– Подделать хотите?

– Да ну вас…

.

Сегодня он пришел с той стороны.

Вчера с этой.

Он чередует, он будто издевается надо мной.

И говорит:

– Здравствуйте.

.

Не выдерживаю:

– Как вы ходите через море?

Снова тихий смешок.

И молчание.

.

Хватаюсь за соломинку, за какие-то воспоминания, привычные мне.

Остров, говорю я себе.

Крепость, говорю я себе.

Крепость, окруженная волнами студеного моря.

Туннель, говорю я себе.

Туннель, прорытый веками и веками, хотя другие легенды говорят – людьми.

Врата.

Грифон и Центавр на вратах.

Крепость.

Неприступная крепость.

.

Сегодня я попросил его всегда приходить со стороны континента, а не острова. Он смеялся. Но пообещал.

Снова хотел спросить у него, как так.

Снова не спросил.

.

Никто не может двигаться по воде, говорю я.

Никто не может обойти туннель, говорю я.

Никто.

.

– Какой сейчас год?

– Простите?

Смотрю на него, не понимаю.

– Какой. Сейчас. Год.

Называю год.

Он кивает.

Бормочет что-то про семь тысяч лет.

Уходит.

.

Успокоиться.

Пересчитать запасы.

Пересчитать.

Пере…

…оторопело смотрю на пустые полки, пустые сундуки.

Послать запрос на базу, говорю я себе.

Послать запрос на базу.

.

Говорить с ними про туннель.

Не забыть.

Говорить с ними про туннель.

Смотрю на это – не забыть, говорю сидящим передо мной:

– Туннель.

Они вопросительно смотрят, что туннель, почему туннель, какой туннель, зачем туннель.

– Туннель… нельзя его… подрывать.

Я думаю – надо объяснить, почему нельзя, надо втолковать, надо приводить доводы, про него, про этого, который там… там… слова куда-то теряются, какие здесь вообще могут быть слова, люди смотрят на меня бесцветными глазами, люди не поймут, не захотят понять…

– Туннель, – повторяю я, сам не знаю, зачем.

– Рухнет со дня на день.

– А?

Нет, я этого не говорю, у меня даже не хватает сил на это вот – А.

– Рухнет.

– Так вы не собираетесь… взрывать…

– …собираемся.

– Но…

– …а то кто его знает, или еще лет двадцать простоит, или сейчас рухнет… люди туда полезут, ребятишки…

– Он их не пустит.

Уже жду вопросов, кто – он.

Ну, с той стороны полезут… со стороны острова…

Вздрагиваю.

Даже не спрашиваю их, откуда они знают.

Говорю то, что хочу успеть сделать до того, как своды туннеля рухнут.

Мотают головами:

И речи быть не может.

Не вздумайте даже.

.

– Уважаемые туристы, наверное, вас уже смутило название нашего городка – Остров? Какой же остров может быть в чистом поле? Как вы думаете, с чем это связано?

– Тут острое едят, вот и остров!

Смех.

– Ось какая-нибудь… травяная!

Смех.

– И снова мимо. Ну, давайте я вам подскажу немножко, вот сами смотрите, времена текут, меняются, горы и те не стоят на месте, и моря…

– А-а-а, ясно!

.

Он снова приходит со стороны острова.

Со стороны крепости.

Он ходит по туннелю, он ищет что-то с палкой, похожей на колдовской посох, ищет, не находит…

– Сюда нельзя, – напоминаю я у врат.

– А…. да… да…

Он обшаривает землю до самых врат. Снова уходит куда-то – на остров.

Мне становится страшно.

Я снова спрашиваю себя – да человек ли это.

Человек не ходит по морю.

Человек не может пересечь море.

Человек или там, или здесь, а чтобы перейти из там в здесь, нужно пересечь врата.

По-прежнему не знаю его имени.

Да может ли быть имя у того, кто не пересекает врата…

.

Снова хочу послать запрос в Крепость.

Спросить про еду.

Спрашиваю себя, когда я ел последний раз.

Не помню.

Считаю дни, путаюсь, сбиваюсь, говорю себе, что если бы не ел столько дней, давно бы умер.

Что происходит, спрашиваю я в пустоту.

Пустота не дает ответа.

.

Он приходит со стороны континента.

Он снова ищет что-то в пустоте земли.

Он роет землю.

Здесь.

У самых врат.

Здесь нельзя, говорю я.

Он делает вид, что не слышит.

Роет землю.

Ищет.

Ищет…

…не выдерживаю:

– Ни с места!

Вздрагиваю – когда из земли показываются полуистлевшие кости.

Чер-р-рт….

Он осторожно обметает веничком песок, вытаскивает то, что осталось от черепа, вынимает из земли позвонок за позвонком…

– Это… это в полицию надо…

Сам пугаюсь своего голоса.

Он складывает останки в корзину.

Уходит.

Туда, в сторону континента.

– Стойте… – срываюсь на крик, – стойте!

Иду за ним. Вот это я хорошо понимаю, что я не хочу идти за ним, не хочу, какого черта, я должен быть здесь, здесь, у врат, я не должен идти за ним – и ничего не могу поделать….

Он спешит, прислушивается к шорохам вокруг. Еле сдерживается, чтобы не бежать.

– Стойте… да стойте же! Вы… вы арестова…

Мелкие камушки бегут по стенам, мелкий песок…

Нарушитель бежит.

Уже и сам понимаю, что надо бежать, что туннель дрожит, рушится, доживает последние секунды…

.

…смотрю на то место во дворе крепости, где теперь закопаны кости.

В который раз пытаюсь покинуть крепость.

В который раз не могу.

В который раз поднимаюсь на крепостную стену, чтобы увидеть бескрайнее море.

В который раз – не вижу.

Нет, так-то мне хорошо, они говорили что-то про заслуженный отдых и пенсию от Крепости. И особенно хорошо от осознания того, что туннель рухнул, и ни один враг больше не проникнет сюда.

Приходят люди, говорят что-то про города на континенте, я не понимаю – зачем говорят.

Приходят люди с темными глазами, не понимаю, откуда они здесь – в крепости.

У него тоже темные глаза.

Так и не знаю его имя.

По вечерам играем в картматы.

Иногда проходим мимо того места на дворе, где теперь закопаны кости.

Там есть еще одно надгробие.

Иногда он спрашивает меня – что это. Я аккуратно перевожу разговор на другую тему.

Начал замечать, что он тоже ловко меняет тему, когда я спрашиваю, почему за крепостной стеной не видно моря…

Не мертвая

Она живая, говорит Дэн.

Она живая, вторю я за Дэном.

Не хочу спорить, просто не хочу возражать.

Отступаем назад. Бережно-бережно, шепотом-шепотом, похрустывают ветки под ногами, черр-ррт, она слышит нас, она разворачивается, она подкрадывается.

Отступаем.

Дэн шепчет, не смотри ей в глаза, не смотри, не слушай, не слушай, не слушай, что она говорит, не слушай…

Пригибаем головы.

Бежим в заросли леса, скорей, скорей, лес ставит подножки, лес хватает за ноги, лес не пускает.

Вырываемся из чащоб, ветви хлещут по лицу – только когда вдалеке проклевываются огоньки домов, я перевожу дух.

Переглядываемся с Дэном.

Хотим спросить у самих себя, что это было

Начинаю:

– Она была жи…

…Дэн обрывает меня, не дает договорить.

Уже когда добираемся по шуршащей листве до первых фонарей у леса, уже когда чуем тепло очагов, Дэн говорит в пустоту:

– Ничего не было.

Киваю:

– Не было.

– Совсем ничего.

Киваю:

– Ничего-ничего.

И надо обернуться, и страшно обернуться, и домой, бегом-бегом-бегом…

Я жду.

Я даже приглушаю пламя в камине, она не любит пламя.

Я жду.

Она придет.

Я знаю.

Придет.

Она появляется без пяти минут полночь – появляется мертвая, ну, еще бы не мертвая, когда это видано, чтобы она была живая. Я вижу её – мертвую, сшитую из кусочков.

Мне не страшно.

Я опускаюсь на колени.

Я задаю свой вопрос.

Она думает.

Она подбирает ответ.

Наконец – отвечает.

Я сомневаюсь – и в то же время запрещаю себе сомневаться, ведь она не может сказать неправду.

Я поправляю её – готовую развалиться на части – я скрепляю швы…

Я покажу её тебе, говорит мне Салли.

Я обнимаю Салли.

Думаю, что если кто-то узнает, что мы встречаемся, нас казнят.

Думаю, кто казнит – мои или её.

Я тебе её покажу, говорит Салли. Хочешь?

Хочу, говорю я.

Она мертвая, говорит Салли.

Знаю, говорю я.

– Откуда?

– Ну как же… наша тоже мертвая. Все они мертвые… Мне Дэн показывал, у них тоже мертвая в деревне…

Кулаки сжимаются сами собой:

– Это что за Дэн?

– Да ну, дурак он…

– А про меня потом тоже скажешь, что дурак?

– Да ну тебя совсем… Пойдешь ты смотреть?

Иду смотреть. На неё, которую хочет показать мне Салли. Она действительно мертвая, ну еще бы она была живая, они живые не бывают.

Задаю вопрос.

Просто так.

Проверить.

Она отвечает.

Вздрагиваю.

Наша бы так не ответила.

Ну, на то она и есть не наша, чтобы не так отвечать….

…иду домой.

Через лес.

Салли, говорю себе, Салли. Если бы не Салли, в жизни бы не поперся туда, в глухую деревушку, в жизни бы не поперся назад по бездорожью, по беспросветью леса…

…замираю.

Вижу его.

Здесь.

В двух шагах.

Совсем рядом.

Говорю цитату, обрываю на полуслове.

…он дополняет.

Отлегло от сердца, понимаю – наш.

Протягиваю руку.

Называю свое имя.

Он отвечает:

– Дэн.

Идем через глушь леса, что-то не нравится мне, что-то настораживает, что-то…

Начинаю еще одну цитату.

Не договариваю.

Жду.

Дэн отвечает – но отвечает совсем не то, что я ожидаю услышать.

Совсем не то.

Успокоиться, говорю я себе.

Не подавать вида, говорю я себе.

Я успею заколоть его.

Сейчас.

Или, еще нет, не сейчас.

Лес обступает со всех сторон.

Наваливается.

Подкрадывается.

Вот тогда-то мы видим её.

Она живая, говорит Дэн.

Она живая, вторю я за Дэном.

Не хочу спорить, просто не хочу возражать.

Отступаем назад. Бережно-бережно, шепотом-шепотом…

…Захлопываю за собой дверь.

Не сразу понимаю, что все семейство в сборе, что все смотрят на меня, не сразу понимаю, что тут делает книгочей, зачем он положил руку на мертвую книгу…

– …что… что ты им рассказал? – Салли кричит мне в лицо, кричит во весь голос.

– Да я им про книгу рассказал…. Мы с Дэном живую книгу видели, ты прикинь, а? Живую!

– Да ты хоть понимаешь, что это значит вообще? Ты хоть понимаешь, что лучше бы миллион раз рассказал, что со мной встречался, и с Дэном подружился…

– …да не подружились мы…

– …ну все равно… им же… им же книга эта живая… как красная тряпка на быка…

– Но почему? Почему?

Салли снова хочет вспыхнуть, рассердиться, тут же давится словами, понимаю, сама ничего не знает.

– Ну… э… Ну то мертвые книги, а то живая…

– И… и что?

– Ну, где ты видел, чтобы книга живая была? Вот они и перебесились все…

…потрескивают угли костра, пляшут тени на ветках деревьев.

– А я что заметил… – Дэн настораживается, смотрит в чащу, – эта…. Которая живая… На ней ни одного шва не было, ни одного разреза. Она… целая была…

– Ой, да молчи уже!

– А… а что такое?

– Да что… а если сюда явится?

Смотрим на хитросплетение зарослей, оглядываемся – что-то подсказывает мне, что она рядом, совсем рядом, она уже видит нас…

Думаю, о чем я её спрошу…

И что она мне ответит…

Голод о городе

Меж этими событиями нет никакой связи…

…или есть?

Он спешит, он торопится, он боится не успеть – и даже нет, даже не так, он знает, что не успеет – но все-таки бежит, надеется непонятно на что. Он крутит педали, он подгоняет старенький байк – откуда-то прицепилось это слово к велосипедной цепи – байк, и не оторвешь. Он торопится, он смотрит в темноту подступающей ночи. Знать бы, сколько осталось – но этого никто не скажет.

Успеть.

Любой ценой.

Успеть.

Хотя бы увидеть огни далекого города в серых осенних сумерках, хоть бы последний проблеск заката на высоком шпиле. Холод окутывает, холод оковывает тело, но это не первые заморозки октября, это что-то другое…

Путник догадывается.

Вот оно, началось.

Земля вырывается, выпрыгивает из-под колес, её приходится придерживать ногами, потом и руками тоже.

Ползти.

До города, до которого он не успеет добраться.

Поднимает голову.

Просто так.

А вдруг.

…откуда…

…откуда мостовая в свете фонаря, откуда вывеска какого-то уже закрытого на ночь кафе, откуда, откуда…

…неважно.

Он смотрит, жадно впитывает каждый штрих, каждый вдох, каждое мгновение незнакомого города, в изнеможении опускается на скамейку, понимает…

…он спасен…

Между этими событиями нет никакой связи…

…или есть?

– Ну а теперь, может, будете так любезны, объясните нам, как это остановить?

– Никак не остановить.

– И что… вас не смущают сорок восемь умерших?

– Сорок восемь? Нехило.

– И вас не пугает эта цифра?

– Очень пугает.

– И, тем не менее, вы отказываетесь что-то делать?

– Я этого не говорил. Я сказал так – я уже не в силах изменить что-то…