Только теперь все увидели, что у него нет одной ноги и из штанины торчит деревяшка с резиновым наконечником.
– Ну, это другое дело, – сказал Дюрица, взял стакан и, откинувшись на спинку стула, повернулся к Кираю: – Будьте любезны, перестаньте на меня таращиться!
– Как вам только не стыдно? – в третий раз произнес книжный агент, который не мог простить Дюрице, что это из-за него он не закончил свой рассказ о грудинке. – У вас никакого почтения. Ни к чему.
– Ну вот, опять безответственное заявление. Между тем я не меньше, чем вы или супруга нашего друга Белы, почитаю грудинку – с чесноком или без оного! Ну что там, на улице, – густой туман? – обратился он к новому посетителю, который, постукивая протезом, направился к стойке, расстегивая на ходу пальто.
– Да уж, честно сказать, – улыбнулся тот, – мог бы быть и пореже.
– А вот я как-то раз в такой туман попал, – начал Ковач, столяр, – пальцев вытянутой руки не видел. Было это в 1929 году, в то время я в Бекешчабе, на юге работал. И самое интересное, что это случилось в августе.
– Да какие, простите, туманы в августе, – возразил Кирай, поворачиваясь на стуле к новому посетителю.
– Уж коли я говорю, значит, так и было. Погодите, я объясню. Шел я ночью домой, и пришлось проходить мимо речки. Ночь была довольно прохладная, и над водой, примерно метровым слоем, стоял густой туман. Но только внизу, не выше метра, как я сказал…
– То был не туман, а пар!
– А что такое туман? Тот же пар и есть!
– Извините, но если б туман был паром, то так бы и назывался! Уж это-то могли бы знать.
Дружище Бела – трактирщик – уже был за стойкой и привычно протирал жестяную поверхность.
– Что прикажете?
– Я, по правде сказать, – улыбнулся низенький гость, – еще сам не знаю, чего бы мне заказать.
– Ну что же… подумайте, может, что и придет на ум.
Посетитель достал носовой платок и, покашливая, принялся вытирать нос и рот.
– Простудился вот… – сказал он и улыбнулся сидевшим у стола.
– Мороз… Прямо зима… – сказал книжный агент и, прикрыв рот ладонью, зевнул.
– Настоящая-то зима еще впереди! – заявил столяр.
– Конечно, до настоящей еще далеко, – согласился Кирай, – но для осени просто кошмарная стужа.
– Ну, раз далеко, – заявил Дюрица, изучающе глядя на вновь пришедшего, – то так бы и говорили, что на улице холод, а не мороз.
– Какой вы вдруг стали педант!
– Я отнюдь не педант, а просто люблю, когда правильно формулируют мысли. Попросите глинтвейна, сударь, – сказал он, повысив голос. – Это бы вам теперь в самый раз.
Невысокий гость улыбнулся и обратился к трактирщику:
– Глинтвейн? Это, пожалуй, и впрямь было бы хорошо.
– Да не слушайте вы его! – отвечал трактирщик. – Он вам наговорит! Глинтвейна у меня не было, нет и в обозримое время не предвидится.
Невысокий гость уже обтер носовым платком и щеки, повернулся к часовщику и как-то неловко, по-детски опять улыбнулся:
– Я вижу, вы все тут в замечательном настроении?
– Так что прикажете, сударь? – забарабанил пальцами по жестяной стойке дружище Бела.
– Тогда, может быть… просто пинту вина?
– Пинту вина, – отозвался трактирщик, снимая крышку с встроенной в стойку фарфоровой емкости.
– И где это вас, уважаемый? – беря в руки стакан, кивнул Дюрица на деревяшку. – Небось не в тыловой казарме, а где-то на фронте, в России? Или, может, вы оступились по молодости?
– Не извольте шутить такими вещами! – вмешался столяр. – А вы, сударь, если хотите присесть, пожалуйте к нам.
– Покорно благодарю, – сказал вновь прибывший и со стаканом в руке проковылял к столу. – Добрый вечер, – вновь поздоровался он, подойдя поближе. – С вашего позволения, я и впрямь ненадолго присяду.
– Присаживайтесь, конечно, – ответил Ковач и, отодвинувшись, освободил место за столом. – В тесноте да не в обиде… Какой разговор, садитесь!
– Весьма признателен, – сказал одноногий. – Пожалуй, сниму пальто, у вас так тепло здесь.
– Конечно, снимайте, – услужливо поднялся Кирай, бросив остерегающий взгляд на часовщика, который уже скривил было рот, глядя на усердие книжного агента. – Давайте я помогу вам, служивый.
Он помог инвалиду снять пальто и, несмотря на протест, сам отнес его к вешалке, пристроив рядом со своим.
– Все мы люди, все мы человеки, – сказал он, снова устраиваясь за столом.
Трактирщик тоже вернулся на место. Принес заказанное гостем вино, поставил перед ним, затем сел и, достав сигареты, предложил поочередно собравшимся.
– Ишь ты, никак вы разбогатели, дружище Бела? – удивился Дюрица, уставясь на пачку «Дарлинга». – А все плачетесь, как бедняк горемычный! Вон какое богатство в кармане.
Трактирщик с довольным видом улыбнулся:
– Да вы не подумайте… Это мне один капитан подарил!
– Что до меня, я таких вещей никогда не любил, – заявил Ковач, тщательно выбирая себе сигарету из пачки. – По совести говоря, никогда я не понимал и чего господа в них находят. Все равно что одеколону нюхнуть.
– Чего находят… чего находят… – приговаривал Кирай, тоже вытягивая себе сигарету. – Выдрючиваются. Не подумайте, господин Ковач, будто им это нравится. Им самим противно, но ничего не поделаешь, надо пустить пыль в глаза. Вот, мол, я какой барин, угощайся, братец! А сами плюются. Но мода есть мода.
Столяр кивнул:
– По-моему, господин Кирай прав. Наедине-то, поди, они такого не курят, по крайней мере, мужчины. Помнится, в бытность мою подмастерьем, когда я еще в Буде работал, у Тушека и Компании, довелось мне у такого вот барина состоятельного побывать. Так он, барин этот, на прощанье протянул мне сигаретницу, а там в одном отделении были сигареты «Левенте»[3 - Левенте – профашистская молодежная организация в хортистской Венгрии, где юноши проходили начальную военную подготовку.], а в другом – вот такой же «Дарлинг». Причем шкатулку он так повернул, чтобы я взял «Дарлинг», а сам «Левенте» закурил.
– А может… – встрепенулся маленький посетитель, – он, может быть, для гостей держал эти деликатные сигареты, а сам любил что покрепче?
– Может, и так, – ответил Ковач. – Как бы там ни было, сам он закурил «Левенте».
– Да для форса это, – заявил Швунг, подождав, пока трактирщик наполнит его стакан. – Для форса, можете мне поверить. Не хочется хвастать, но по роду занятий мне приходится вращаться в таких местах, и, по-моему, я эту публику изучил. За столько-то лет. Люди они неплохие, но очень уж большое значение придают вещам, на которые мы и внимания не обращаем.
